— Сердце? — переспросил Николай, подойдя ближе.

— Доктор Петтерсон считает, что мистеру Фальтусу необходима операция. В противном случае, он может не дожить до того славного дня, когда каждый ангел получит по пуле, — ехидно улыбаясь, подметил Асмодей.

— Фальтус, мать твою, это правда? — встревоженный голос Николая стал громче.

— Да, это правда! Но сейчас не до этого! — раздражённо скаля зубы, выкрикнул Фальтус.

— Что же господа, я вас покину. Меня ждут важные дела. Нужно проконтролировать, всё ли готово к нашему небольшому путешествию к краю земли, — желтоглазый юноша манерно поклонился, после чего стремительно покинул компанию.

— Фальтус, если ты собрался помереть, то это плохая идея. Ты заварил всю эту кашу. Ты впутал всех нас в это дерьмо. А теперь думаешь просто так взять и выйти из игры? Нет, козёл, так не пойдёт! Только попробуй сдохнуть раньше времени! — злобно тараторил Николай, не спуская глаз со своего товарища.

— Спасибо за заботу, дружище! Но я пока не планировал отдать концы, — заверил Фальтус, разглядывая яркие огоньки ночного города.

Капрал Эзекиль Монг был весьма романтичной натурой. Его всегда тянуло к поэзии и музыки, тянуло к искусству. Он мечтал стать артистом, поэтом или известным на весь Доминион музыкантом. Мечтал о роскошных балах, куда бы его без сомнения зазывали знатные персоны. Мечтал о неуёмной народной любви. Но всему этому было не суждено сбыться. После гибели его отца, мать сильно замкнулась в себе и не уделяла Монгу должного внимания. Она перестала оплачивать курсы игры на фортепьяна, посчитав это затратным и бестолковым занятием. Перестала покупать ему книги, решив, что их и так у него с избытком. Да и простого общения, простой материнской заботы и любви стало куда меньше, чем того хотелось бы Монгу. Словно отец был неким катализатором её чувств, генератором счастья, лишившись которого мать стала черстветь и закрываться в себе. Но всё изменилось, когда на горизонте появился он. Хаупт-командор Авиаль Сигилиус. Статный, высокий, галантный но вместе с тем ограниченный и какой-то недалёкий. Нет, конечно, в своём деле он был хорош и даже в какой-то степени талантлив, но в простой жизни он казался несуразным и поверхностным. Хотя в прочем таким он казался только Монгу, его мать же была полностью очарована доблестным офицером. Многочасовые рассказы Сигилиуса о сложноустроенной структуре О.С.С.Ч. и несокрушимой мощи его авангардной армии, были невыносимо скучными и полными тщеславия. Но Монг приходилось это слушать, так как Эзекиль не знал, как отделаться от самовлюблённого рассказчика. Не знал, как сказать ему, что больше не может терпеть эту глупость и откровенное хвастовство. Когда мать приняла настойчивые ухаживания Хаупт-командора и согласилась выйти за него замуж, Эзекиль был расстроен. Он прекрасно понимал, что этот солдафон совершенно не подходит его матери.

Но свадьба всё таки состоялась, не взирая на то, что Эзекиль открыто высказал своё недовольство этим безрассудным поступком. Может быть после этого, а может быть и по каким-то другим причинам, но Авиаль невзлюбил своего пасынка и питал к нему слабо скрываемую неприязнь. В прочим, пока была жива мать, Сигилиус был достаточно добр к Эзекилю. Он дарил дорогие подарки и водил его на премьеры нашумевших спектаклей. Однажды Сигилиус даже подарил Монгу настоящее фортепьяно, разрешив упражняться и днём и ночью. Но уже спустя неделю, хаупт-командор понял, что погорячился и продал этот музыкальный инструмент одному своему хорошему знакомому. Сигилиус не смог вынести многочасовых упражнений своего увлечённого искусством пасынка. Музицировать было непросто, но куда сложнее было всё это слушать целыми днями напролёт. Впрочем, Монг не обиделся на него, так как понимал, что его навык пока ещё не способен радовать слух и заставлять сердца замирать от восторга. Скорее наоборот, был с родни скольжению ножа по стеклу.

Жизнь Эзекиля изменилась со смертью матери. Сигилиус был подавлен. Эзекиль видел, как разрушился стереотип несгибаемого, хладнокровного офицера. Авиаль рыдал, бросаясь на стены словно бешенный пёс. Его вопли слышала вся округа. И в этот момент Эзекиль наконец-то понял, что Сигилиус действительно любил его мать. Любил не меньше, а возможно даже больше чем он сам. Вскоре истерики и рыдания сменились запоем. Авиаль беспробудно пил, совершенно лишённый смысла своего дальнейшего существования. Такое бывает, когда любишь человека слишком сильно. Настолько сильно, что растворяешься в нём, забывая о себе. Это страшная трагедия, исправить которую было уже не возможно. Как же погибла мать Эзекиля? По случайности. На её месте мог быть кто угодно. И от того боль утраты становилась лишь сильнее. Почему именно она? Задавали себе вопрос муж, лишившийся любимой жены и сын потерявший любимую мать. Пьяньчуга, севший в тот день за руль своего автомобиля, сбил её прямо на пешеходном переходе. Сбил на такой скорости, что смерть наступила незамедлительно. Конечно, убийцу посадили, а вскоре нашли мёртвым прямо в камере. Его горло перерезали армейским ножом. Перерезали от уха до уха. Наверное, только слепой бы не заметил след О.С.С.Ч. в этой истории. Но, по всей видимости, сыщики, ведущие это дело, были как раз слепцами. Или же деньги Сигилиуса, помогли им закрыть на это глаза. Это уже не важно. В прочем Эзекиль был даже рад, что его отчим наказал виновного в смерти матери.

Когда Хаупт-командор смог наконец-то совладать со своим горем, первое что он сделал, это отправил своего пасынка в кадетскую школу. Отправил, дабы тот не путался у него под ногами и вместе с тем стал «настоящим человеком». Путь к «настоящему человеку» был тернист. Постоянная муштра и откровенные издевательства в этой ужасной школе, сделали Эзекиля другим. Того романтичного и чувственного юноши уже нет, есть лишь озлобленный на весь мир щенок. Чего же на самом деле хотел Эзекиль? Это сложный вопрос. Капрал и сам толком не знал, чего именно хочет. Возможно банального человеческого счастья, любви и спокойствия. Это так просто и одновременно с тем очень сложно.

Пробираясь сквозь вязкий, безмятежный сон, он с усилием открыл глаза. Тяжёлые, словно налитые свинцом веки не хотели подниматься, но упрямый капрал заставил их это сделать. Первое, что уловил его сонный взгляд, это потрескавшийся, бетонный потолок, поросший зелёным ковром мха. С трудом повернув голову, он увидел выставленные плотными рядами койки. Старые, железные кровати, на каждой из которых лежали раненные солдаты. Солдаты с туго перемотанными головами, повязки которых обильно промокли кровью. Солдаты с ампутированными конечностями, по всей видимости познакомившиеся с миной или снарядом «искупителя». Были те, кому конечности спасти удалось, но множественные переломы требовали скелетного вытяжения, и этим несчастным приходилось неподвижно лежать с подвешенным к повреждённой конечности грузом. Некоторые из пациентов были бледны как смерть и часто дышали, безучастно уставившись в одну точку.

— Наверное, они уже не жильцы и скоро отдадут концы, — мелькнула пугающая мысль в голове обессиленного капрала.

Другие же наоборот были красными, покрытыми частыми каплями пота, по всей видимости, из-за мучающей их лихорадки. В любом случае, каждому из находящихся на этих койках солдат, было не позавидовать. Между коек ходили сутулые силуэты в белых халатах и с керосиновыми лампами в руках. Это совершенно точно были врачи. Они ходили и выискивали тех, кто уже умер, что бы поскорее освободить места для новых пациентов. Жуткий и бессмысленный круговорот, создающий лишь иллюзию помощи. Помещение полевого госпиталя было достаточно просторным. Вдоль стен стояли жужжащие, портативные генераторы, заставляющие стоящие по углам лампы мерцать тусклым, дрожащим светом. Откуда-то доносились протяжные, чуть слышные стоны, хриплый кашель и плачь. Это место удручало и подавляло. Оно было насквозь пропитано болью и страданиями.