По своему содержанию данный метод является развитием античного типа дискуссии в православно-протестантском поле, в котором главной опорой для разрешения спорного вопроса о предмете является выявление его онтологического статуса, а не просто компилирование авторитетных доводов pro et contra.

Если собеседники ставят своей задачей определить онтологический статус предмета их обсуждения, то в ходе дискуссии выявляется разность православия и протестантизма в вопросе восприятия и понимания характера взаимоотношений между Богом и сотворенным миром, Богом и человеком. Это в свою очередь открывает им разность сакраментологии и символизма. Тогда, например, иконопочитание и иконоборчество могут быть объяснены не незнанием цитат или лукавством, а различным пониманием материи и характера общения тварного мира с Богом. Отсюда и разность антропологии, выявленная онтологическим методом построения дискуссии, сделает понятным и непредосудительным акцент протестантизма на «только Писании» и акцент православия на Церкви. Более детально этот метод будет исследован ниже и продемонстрирован в главе 3.

Конечно, опыт Церкви свидетельствует и о взаимопроникновении, и сосуществовании наряду элементов двух или даже трёх методов в одной цельной апологии. Например, святитель Василий Великий в своей обширной апологии «Против Евномия» не просто прививает негативные эмоции в адрес своих оппонентов, и не только проводит анализ еретических посылок Евномия, но и подробно излагает существо православного учения о Боге вообще и о трёх Ипостасях, также не оставляет без внимания и основные принципы православной гносеологии. В беседе № 24 «Против савеллиан, Ария и аномеев» наряду с использованием уничижительных эмоциональных выражений таких как: «ты, который богоборствуешь твоим нечестием иного рода, говоря… если, как ты богохульствуешь... Не ясно ли твоё бесстыдство!»[12] святитель входит в самый сложный анализ онтологии именования «Отец» и «Сын» и разделения сущности и ипостаси.

Также и святитель Афанасий Великий в первой своей книге «Против Аполлинария» вначале даёт неприглядный портрет опровергаемых им оппонентов: «Но поелику [еретики – прот. В.Р.] не хотят подумать сами, то легко приемлют такие предания, от которых прозябают чрезмерная кичливость и многие пороки. Отвращая же взор по ненависти, оставляют они без внимания и Пророческие указания, и Апостольские заповеди, и Отеческие вразумления, даже самые ясные изречения Владыки».[13] Такие ремарки встречаются на протяжении всего сочинения, но существо его составляет точное изложение православного учения «О воплощении Господа нашего Иисуса Христа», что и дало название книге первой.

«Вселенская Церковь всегда признавала ересь смертным грехом, всегда признавала, что человек, заражённый страшным недугом ереси, мёртв душою, чужд благодати и спасения, в общении с дьяволом и его погибелью»,[14] – пишет свт. Игнатий (Брянчанинов). По первому впечатлению, это ставит в тупик: если еретик так плох, то как возможен диалог или миссия среди инославных? Однако, как и в предыдущем примере свт. Игнатий не исчерпывается только этим пастырским ограждением. Как плодотворный богослов и апологет православия пред лицом западных исповеданий он также использует несколько методов опровержения. «У западных верований остались лишь буква и самообольщение»,[15] – с пастырской категоричностью пишет свт. Игнатий, но в его трудах и письмах мы находим и обилие цитат древних подвижников, библейские сводки и логическую аргументацию. Таким образом, во многих экземплярах православной апологетики наличествуют сразу несколько уровней дискуссии.

Для выявления основ межконфессиональных разногласий необходимо исходное ориентирование участников дискуссии к основам доктринальных систем. Нельзя не учитывать, что причиной неоднозначных отношений между всеми религиями, в том числе межу протестантизмом и православием, является растущая роль субъективизма, разъединённость разума с онтологией. Главная проблема – это проблема потери человеком ощущения глубинной связи с миром как проявлением Божественной премудрости, выпадение человеческой природы из полноты бытия. Сегодня степень погружения в бытие значительно усечена. Мир не чувствуется как живое органическое целое, и мы не столько переживаем онтологическую взаимопричастность бытия, сколько лишь знаем о ней. Поэтому и мир нашему современнику видится фрагментировано, субъективно. Он уже почти согласен с тем, что мир таков и есть. Отсюда следует и сегодняшняя тенденция в науке – задача постижения мира таким, каков он есть на самом деле, заменена построением различных моделей мира. Идея модели распространяется на все сферы человеческого познания. В этом субъективистском панмоделизме потеряна для сегодняшнего дня единая Истина, взамен которой повсюду представляется относительная правота. Это коснулось и протестантизма. Многие протестантские деноминации уже молчаливо согласились с древней протагоровской манифестацией: «Человек есть мера всех вещей, видимых о том, что они существуют и невидимых о том, что они не существуют».[16] Эту разъединяющую роль субъективизма сегодня особенно остро чувствует православная религиозная традиция.

По обыкновению полемизирующие стороны увлекаются обсуждением вторичных и третичных вопросов, и как результат обхождения вышеозначенного аспекта признают дискуссионный узел неразрешимым. Православие же проповедует возврат к онтологически переживаемому единству, в котором теряется частная правота и обретается вечная Истина. Последняя – не в суждении отвлечённого богословствования, не в философском дискурсе, а в жизни и живой молитве, единящей нас с Истиной. «Духовному типу православия принадлежит изначальный и нерушимый онтологизм, который представлялся явлением православной жизни, и затем уже и православной мысли»,[17] – писал Н.А. Бердяев, выявляя в этом главную истину православия.

Общий отход от онтологичности восприятия бытия (то есть включённости человека в иерархию всего тварного на пути к Нетварному) мало-помалу рождал на Западе прежде, на Востоке – позже, богословие, характеризуемое как отвлечённое. Его существо заключается в попытке говорить о Боге как бы со вне. Так как Бог для выпадающего из единства с Ним становился «внеположенным объектом», то и метод рассуждения о Нём приобрёл характер рассматривания объектов: Бога, человека, мира.[18] Предметом рассмотрения являются отношения. В частности между человеком и Богом: что сделал Бог, что требуется от человека? Уже на этом этапе можно увидеть приоритет одного акцента над другим. От вопроса: что есть человек по отношению к Богу и твари, то есть как связаны Бог, мир и человек («Господи! что есть человек, что Ты знаешь о нём, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание?» Пс.143,3; 8,5) вопрос сместился в ролевую плоскость: что сделал Всемогущий ради счастья немогущего, и что немогущий может сделать, чтобы ублажить Всемогущего? Логические ответы, вначале удерживаемые духовным опытом и чуткой интуицией, к веку XVI обрели свою рациональную непреклонность: Бог спасает (от Своего же гнева) человека, человек признаёт своё спасение. Это ответ (вариации, конечно, различны) на правовую постановку проблемы. Метод выведения ответа логичен: нарушение отношений, соответственно, ставит задачу о восстановлении отношений.