Но мало того, что эти книги были пугающи и загадочны сами по себе, так было и еще кое-что…

Как можно было понять и объяснить неразборчивые, монотонные, заунывные напевы, которые часто доносились из комнаты сэра Эмери по ночам? Первый раз я услышал это пение на шестую ночь после моего приезда в дом дяди. Мне спалось неважно, и меня разбудили пугающие звуки — по идее, человеческие голосовые связки не должны были быть способны их воспроизводить. Однако мой дядя бегло произносил эти варварские слова нараспев, и через некоторое время мне удалось записать на бумаге наиболее часто повторяющуюся фразу-секвенцию. Я постарался передать на бумаге как можно более близко к звучанию эти слова — или, по крайней мере, звуки:

Невзирая на то, что в первое время мне казалось, что произнести эту абракадабру невозможно, с каждым днем я обнаруживал, что, как ни странно, произношение этих строк становится все проще и легче. Словно бы с приближением какого-то отвратительного ужаса я становился все более способен выражаться речью этого ужаса. Возможно, это было как-то связано с тем, что не так давно я произнес эти самые слова во сне. Во сне все всегда легче и проще, и через некоторое время беглость произнесения странных слов перекочевала в мои часы бодрствования.

Но всем этим не объясняются необъяснимые приступы дрожи, которые так терзали моего дядю. Интересно — сотрясения почвы, вызывающие постоянное подрагивание самописца сейсмографа, это следы каких-то серьезных подземных катаклизмов на глубине в несколько тысяч миль и на расстоянии тысяч в пять миль, или сейсмограф реагирует на нечто иное? На нечто настолько шокирующее и страшное, что у меня просто мозг леденеет, когда я пытаюсь задуматься об этой проблеме слишком серьезно.

Я прожил у дяди несколько недель, и настало время, когда сэр Эмери, можно сказать, явно пошел на поправку. Правда, он по-прежнему сутулился, хотя мне казалось, что уже не так сильно, да и его так называемые «чудачества» остались при нем, но в другом он вернулся к себе, прежнему. Нервный тик почти совсем перестал терзать его лицо, и щеки теперь уже были не такими бледными. Я заключил, что эти улучшения здоровья дяди связаны с постоянными исследованиями, которые он осуществлял с помощью своего сейсмографа. К этому времени я успел уловить четкую взаимосвязь между состоянием дяди и показателями этого прибора. Тем не менее я никак не мог уразуметь, каким образом внутренние движения Земли могли так влиять на нервную систему сэра Эмери. Как-то раз я зашел к дяде, посмотрел на сейсмограф, и дядя вдруг стал рассказывать мне кое-что еще о мертвом городе Г’харне. Надо было бы мне удержать его от разговора на эту тему.

«Глиняные осколки с письменами, — сказал он, — рассказывали о местонахождении города, название которого, Г’харне, известно только в преданиях и о котором в прошлом говорили только в том же смысле, как об Атлантиде, Му[15] и Р’льехе. Миф — и ничего более. Но если придать легенде конкретное местонахождение, она становится несколько реальнее — а если это местонахождение обеспечивает вас какими-то археологическими находками, какими-то древними реликвиями, принадлежащими цивилизации, исчезнувшей тысячелетия назад, тогда предание становится историей. Ты очень удивишься, узнав, как много в мировой истории было выстроено таким путем.

Я надеялся — можешь назвать этой интуицией, предвидением, — что Г’харне действительно существовал. Расшифровав письмена на глиняных осколках, я понял, что я в силах доказать, тем или иным способом, реальность Г’харне в глубокой древности. Я побывал в некоторых очень странных местах, Пол. Мне доводилось слышать и более странные истории. Как-то раз я жил в африканском племени, люди из которого утверждали, что им известны тайны исчезнувшего города, а местные сказители говорили мне о стране, где никогда не светит солнце, где Шудде-М’елль, прячущийся глубоко в изрытой туннелями земле, замышляет рассеяние зла и безумия по всему миру и воскрешение других, еще более мерзких злобных божеств!

Он таится в земле и поджидает того времени, когда настанет верное расположение звезд, когда станет нужным число воинов в его ужасных ордах, когда он сможет заразить своей мерзостью весь мир и поспособствовать возвращению других, кто еще хуже него!

Я услышал рассказы о сказочных созданиях, рожденных на звездах, которые обитали на Земле за миллионы лет до появления Человека, а когда он появился, они все еще таились где-то, в темных уголках. И я скажу тебе, Пол… — тут голос дяди зазвучал громче, — что они до сих пор здесь — в немыслимых местах! Мне рассказали о жертвах, приносимых Йог-Сотхоту и Йибб-Тстлу, и от описания этих жертвоприношений у тебя кровь в жилах похолодеет. Я узнал о жутких ритуалах, разыгрывавшихся под доисторическими небесами задолго до зарождения Древнего Египта. В сравнении с тем, о чем я услышал, труды Альберта Великого[16] и Гроберта кажутся ручными, игрушечными. Узнай о таком де Сад — он бы мертвенно побледнел».

Каждую новую фразу мой дядя произносил все быстрее, но тут умолк, чтобы отдышаться, и заговорил медленнее и тише:

«Как только я расшифровал фрагменты, я сразу же подумал об экспедиции. Могу сказать тебе, в это время я мог бы приняться за раскопки здесь, в Англии, — ты сильно удивишься, если узнаешь, что таится под поверхностью некоторых мирных холмов Котсуолдс[17]. Однако это могло бы вызвать протест у так называемых «экспертов», да и у любителей тоже, поэтому я выбрал Г’харне. Когда я впервые упомянул об экспедиции в присутствии Кайла и Гордона и еще нескольких человек, я, видимо, привел убедительнейшие аргументы, поскольку они сразу стали настаивать на том, чтобы отправиться со мной. Правда, некоторые из тех, кто согласился поехать в экспедицию, почти наверняка не сомневались, что это пустая трата времени. Как я уже говорил, Г’харне находится в тех же краях, что Му и Эфирот — или, по крайней мере, некогда находился. И конечно, мои коллеги вполне могли рассматривать экспедицию как поход за подлинной лампой Аладдина, однако, невзирая ни на что, они все же отправились со мной. И вряд ли они могли отказаться, потому что если Г’харне действительно существовал… О! Ты только подумай об упущенной славе! Они бы никогда себя не простили! А я ни за что не прощу себя. Потому что, если бы я не возился с «Фрагментами Г’харне», все они были бы сейчас здесь, помоги им Господь…»

Голос сэра Эмери вновь зазвучал лихорадочно, взбудораженно, и он продолжил рассказ:

«Боже, но как же мне тошно здесь! Я не в силах больше это выносить. Все дело в здешней траве и почве. Меня от этого трясет! Мне нужно, чтобы меня окружал бетон. Бетонные стены! И чем толще бетон, тем лучше! Но и у городов есть свои недостатки… метро и всякое такое. Ты когда-нибудь видел картину Пикмана «Катастрофа в метро»[18], Пол? Боже, что за работа! А та ночь… та ночь!

Если бы ты их увидел — как они полезли из раскопов! Если бы ты почувствовал те сотрясения — земля содрогалась и плясала, когда они восстали! Мы их потревожили, понимаешь? Возможно, они даже подумали, что на них напали, поэтому они и начали выходить наружу. Бог мой! Но откуда взялась такая свирепость! Я ведь всего за несколько часов до этого поздравил себя с находкой — обнаружением жемчужных шаров — и тут… и тут…»

Дядя снова начал тяжело дышать, и глаза у него лихорадочно заблестели. Голос изменился — приобрел странный, гнусавый акцент.