Граф Сабрино никогда не думал, что победа может быть столь сладка. После капитуляции Валмиеры и разгрома Елгавы ему приказано было прибыть в столицу. Жители Трапани все до одного были уверены, что результаты Шестилетней войны переписаны набело и мир не за горами.

«Как может Лагоаш долго сопротивляться нам? – сотни раз слышал Сабрино. – Дерлавай наш!»

Лагоанские драконы еще осыпали ядрами южную часть Валмиеры и Альгарве. Лагоанские крейсеры еще совершали внезапные налеты на побережья Валмиеры и Елгавы. Своего рода война – война блошиных укусов. Альгарве, впрочем, тоже могла лишь нечувствительно покусывать Лагоаш. Сабрино понимал это. Большинство штатских – нет. Сабрино никого не пытался переубеждать. Большую часть того, что знал, капитан все равно не имел права разглашать, да и не хотел. Прекрасные женщины с большей охотою падают к ногам победителей нынешних, чем будущих.

В частности, Сабрино знал, что разгром каунианских держав вовсе не означал, что Дерлавай принадлежит Альгарве. Он умел читать карты. Многие шпаки – тоже… но для Сабрино это были профессиональная привычка и долг. Все чаще и чаще он обнаруживал, что взор его устремляется на восток.

Приглашения во дворец приходили к нему нередко. Если бы дело обстояло иначе, граф почувствовал бы себя оскорбленным – он был не просто дворянином, но и боевым офицером, отличившимся в трех из четырех кампаний последних месяцев. Поэтому Сабрино всякий раз надевал свой самый роскошный парадный мундир и килт, цеплял на грудь все ордена и награды, какие ему причитались, и выходил в свет – потанцевать, обменяться сплетнями и показать себя. Домой он редко возвращался в одиночестве.

А еще он ходил во дворец послушать короля Мезенцио. Монарх завораживал его, как и большинство альгарвейцев. Но в отличие от подавляющего большинства соотечественников, в лучшем случае изредка слышавших королевские речи при посредстве хрустальных шаров, Сабрино мог даже перемолвиться словом со своим сюзереном и пользовался этим, когда только мог.

– Все сводится к силе воли, – провозгласил Мезенцио одним студеным вечером. Он экспансивно взмахнул кубком, полным горячего пунша. – Альгарве отказалась признать себя побежденным после Шестилетней войны и в итоге одержала победу. Разделенная, частью оккупированная, ограбленная, наша держава вынуждена была подписать договор, объявивший подобное состояние благим и праведным! Но признать поражение? Никогда! Только не в сердце своем! Не в ваших сердцах, друзья мои!

Он снова взмахнул рукой – в этот раз выражая презрение ко всем, кто мог подумать иначе.

Какой-то маркиз зааплодировал. Две молодые особы изобразили реверансы, надеясь, что монарх заметит их. Мезенцио заметил; Сабрино следил за его взглядом. Но мысли короля были заняты другим – тем, что предстояло его державе, а не тому, кто стоял во главе ее.

– Что же дальше, ваше величество? – спросил Сабрино. – Теперь, когда мы зашли так далеко, что дальше?

Он не знал, что ответит ему король Мезенцио – и снизойдет ли до ответа. Один из советников коснулся королевского плеча, но Мезенцио стряхнул его руку.

– Когда мы продолжим, граф, – ответил он с улыбкой, – мир затаит дыхание, пораженный до безъязычия!

– О чем он говорит? – пробормотала одна из девиц соседке.

Та недоуменно повела плечами: жест, достойный наблюдения. Сабрино пронаблюдал за ним весьма внимательно. Король Мезенцио – тоже. Взгляды их встретились. Оба улыбнулись.

А затем королевская улыбка из товарищеской превратилась в заговорщицкую.

– Вы получили ответ, ваша светлость? – поинтересовался он.

Сабрино поклонился.

– Получил, ваше величество.

Он знал достаточно, чтобы сделать вывод из скудных монарших слов. Те, кто знал меньше, недоуменно поглядывали на короля. Некоторые оскорбленно косились на Сабрино, осознав, что граф явно понимает то, что недоступно им.

– Что он хотел сказать? – поинтересовалась у драколетчика молодая дама.

– Простите, прелестнейшая, но не могу вам сказать.

Дама надула губки. Сабрино промолчал. Молодая особа явно не привыкла получать отказ и, сообразив, решительно отвернулась, исхитрившись чувствительно задеть локотком капитанские ребра. Сабрино рассмеялся, отчего поступь оскорбленной дамы стала только решительней.

– Коварный вы человек, – заметил Мезенцио.

– Приходится, – сухо согласился Сабрино.

– И получается, – хмыкнул Мезенцио. – Вы просто образец коварства. – Улыбка исчезла с его лица, как выливается вода из рукомойника. – Но не столь коварны, как кауниане, вначале затеявшие эту войну, а теперь начавшие расплачиваться за нелепое свое самодовольство.

– Начавшие? Это еще слабо сказано, ваше величество! – воскликнул Сабрино. – Король Ганибу в Валмиере дохнуть не смеет без нашего позволения. Король Доналиту бежал, и на престоле Елгавы воцарился ваш брат – ох, какой же плач и скрежет зубовный должен был подняться среди соломенных чучел! Я уже и не знаю, какая цена может быть выше.

– Это лишь начало. – Голос Мезенцио был суров и холоден – голос монарха, который не терпит противоречия. – Тысячу лет – больше тысячи лет – они глумились над нами, насмехались исподтишка, смотрели сверху вниз. И я говорю: не бывать больше этому! После этой войны, после нашей эпохи кауниане будут думать об альгарвейцах с новым чувством – со страхом и сердечным трепетом!

Голос его набирал силу, пока не начало казаться, что монарх обращается к многотысячной толпе, собравшейся на Дворцовой площади. В салоне воцарилась тишина. Когда Мезенцио закончил, загремели аплодисменты. Сабрино хлопал вместе со всеми.

– Долги кауниан перед нами уходят в глубь времен, – промолвил он. – Я рад, что мы заставили их расплатиться.

– Большинство соседей с давних времен в долгу перед нами, граф, – заметил король Мезенцио. – Поплатятся и они.

Как порою Сабрино, он непроизвольно обернулся на закат.

– Возможно ли это, ваше величество? – вполголоса спросил Сабрино.

– Если вы сомневаетесь в этом, сударь, я советую вам удалиться в свое поместье и оставить войну тем, у кого нет сомнений, – ответил Мезенцио, и уши Сабрино запылали. – Достаточно постучать, – продолжил король, – и трухлявая крыша рухнет хозяевам на головы.

Сабрино уставился на него. Те же самые слова он слышал уже от какого-то высокопоставленного военного после падения Фортвега. Тогда драколетчик не мог догадаться, о чем идет речь. Теперь, когда рухнуло столько прогнивших крыш, в целости осталась только одна. Сколько же лет, внезапно подумалось ему, король Мезенцио готовился к началу новой войны? Войну Альгарве объявили каунианские державы, однако Альгарве оказалась готовым к бою.

Сабрино поднял бокал.

– Здоровье его величества! – воскликнул он.

Выпили все. Не выпить за здоровье альгарвейского короля было немыслимо. Но карие глаза Мезенцио блеснули, когда он принимал почести, которые оказывали ему Сабрино и собравшиеся в салоне дворяне. Король пристально глянул на драколетчика и кивнул не спеша. Сабрино был совершенно уверен, что монарх прочел его мысли и поддержал. Просить большего – значило умолять Мезенцио разгласить слишком много. С точки зрения тех, у кого есть уши, Мезенцио, возможно, и так уже сказал слишком много.

Уши были не у всех. Одну придворную даму Сабрино уже обидел, отказавшись разъяснить загадочные слова Мезенцио. Другая обратилась с подобной просьбой не к драколетчику, а к некоему казначейскому чинуше. Тот был явно польщен ее вниманием, однако понял из сказанного (и не сказанного) королем не больше, чем сама девица.

Посмеявшись про себя, Сабрино пробрался к столу и взял еще бокал вина. Приятное тепло, наполнявшее грудь, не имело, однако, ничего общего с уже выпитым. Подобно Мезенцио, он бросил взгляд на закат и кивнул. Альгарве долго пришлось выбивать себе место под солнцем. Все соседи пытались остановить ее движение, втоптать в землю. Но когда завершится Дерлавайская война, подобное не будет под силу… никому.