— Все пытаюсь понять, что на тебя нашло, — сказала я, когда он уселся рядом. — Два года назад тебе и в голову не пришло бы устроить нечто подобное. И вдруг, когда этого никто не ждет, превращаешь свой дом в сцену для карнавала. Скажу честно, меня это беспокоит. Я уж не говорю об угрозе пожара от электрического замыкания. Мне уже приходилось высказывать тебе свое мнение, но сейчас у меня такое чувство...

— То-то и оно, док, у меня, может, тоже чувство.

Марино пристегнулся и сразу полез в карман за сигаретой.

— Как бы ты отреагировал, если бы я украсила свой дом новогодними гирляндами и не снимала их круглый год?

— Точно так же, как если бы ты купила велотренажер, устроила на лужайке бассейн и начала каждый день есть бисквиты. Я бы решил, что ты совсем свихнулась.

— И был бы прав.

— Послушай. — Он покрутил в пальцах незажженную сигарету. — Может быть, я дошел до такой точки в жизни, когда ты либо делаешь вещь, либо не делаешь. Плевать, что подумают люди. Я не собираюсь жить больше одного раза, и, черт бы все побрал, никто не знает, много ли мне еще осталось.

— Марино, ты болен. У тебя нездоровые мысли.

— Я не болен. Это правда жизни. Реальность.

— Реальность состоит в том, что если ты умрешь, то попадешь ко мне на стол. Такая перспектива должна дать тебе дополнительный стимул не торопиться покидать этот свет.

Он не ответил и отвернулся к окну. Мы ехали по шоссе номер 6 через округ Гухланд. Лес вдоль дороги стал гуще, а машин почти не было. Утренний воздух был еще чист, но день обещал тепло и влажность. Иногда нам попадались неприметные дома под жестяными крышами, с красивыми верандами и птичьими ваннами во дворе. Кряжистые ветви склонялись под тяжестью зеленых яблок, и подсолнухи стояли с опущенными, словно кающиеся грешники, головами.

— Это вроде предчувствия, — снова заговорил Марино. — Я как будто вижу, как истекает время. Думаю о своей жизни и о том, что сделал. Даже если бы я не сделал ничего другого, то и того, что я сделал, уже достаточно. Мысленно я вижу перед собой стену, за которой для меня ничего уже нет. Моя дорога заканчивается. Я ухожу. Вопрос лишь в том, когда и как. Так что теперь я вроде как делаю все, что пожелаю. По крайней мере могу.

Я не знала, что ответить, а при мысли о безвкусно разукрашенном доме к глазам подступили слезы. Хорошо еще, что Марино не видел их за солнцезащитными очками.

— Не забивай себе голову такими мыслями. Иногда люди слишком много думают о чем-то, доводят себя до стресса, и тогда то, чего они боялись, случается.

— Как со Спарксом.

— Не понимаю, при чем здесь Спаркс.

— Может быть, он тоже слишком много думал о чем-то и навлек на себя беду. Думал о том, сколько у него завистников и врагов, боялся, что однажды они придут и все отнимут, а закончил тем, что сам же все и сжег. Убил своих лошадей, а заодно и белую подружку. И остался ни с чем. Никакие страховки не заменят то, чего он лишился. Никоим образом. Так что как ни крути, а Спарксу конец. Либо он уже потерял все самое дорогое, либо закончит свои дни в тюрьме.

— Я бы подозревала его, если бы речь шла только о поджоге. Но ведь убита молодая женщина и сожжены заживо лошади. Так что мне картина представляется далеко не такой ясной.

— А по-моему, наш случай напоминает ситуацию с О. Джеем[16] . Богатый и влиятельный черный парень. Бывшая белая подружка с перерезанным горлом. Тебя не тревожат такие очевидные параллели? Послушай, мне надо покурить. Подымлю в окно, ладно?

— Если Кеннет Спаркс убил свою бывшую любовницу, то почему не сделал это в каком-то другом месте, которое никак не ассоциировалось бы с ним? Зачем уничтожать все, чем обладаешь, и при этом навлекать на себя подозрения?

— Не знаю, док. Может быть, где-то что-то вышло из-под контроля и полетело ко всем чертям. Может, он не хотел убивать ее и поджигать особняк.

— В пожаре нет ничего такого, что говорило бы в пользу его спонтанности или непредумышленности, — возразила я. — Полагаю, тот, кто поджигал ферму, прекрасно сознавал, что делает.

— Кто знает. А может, ему просто повезло.

Пятна света на дороге чередовались с тенями, а рассевшиеся на проводах птицы почему-то напомнили ноты. Подъезжая к ресторану «Северный полюс» с вывеской, на которой красовался белый медведь, я вспомнила, что именно сюда частенько заезжала на ленч после заседаний суда округа Гухланд. Перед глазами встали лица детективов и судмедэкспертов, многие из которых уже давно ушли в отставку. Я плохо помнила детали прошлых дел, потому что убийств было слишком много, и мысль об этом, а также об ушедших коллегах на мгновение отдалась печалью. Ред-Фезер-Пойнт находился в самом конце длинной, посыпанной гравием дороги, которая выходила к внушительного вида ферме на берегу реки Джеймс. Оставляя за собой облако пыли, я свернула к белой ограде, за которой расстилались зеленые луга с разбросанными кое-где клоками сена.

Белый трехэтажный дом казался немного покосившимся и как будто перебравшимся в наше время из другого столетия. Далеко за домом паслись несколько лошадей, но больше никого видно не было. Мы вошли в большую конюшню под зеленой крышей. Из глубины ее доносился металлический стук. Прекрасные лошади выглядывали из стойл, вытягивая великолепные шеи, и я не удержалась от соблазна прикоснуться к бархатистому носу замечательного арабского скакуна и задержаться у соседнего стойла, откуда на меня смотрели большие темные глаза совсем маленького жеребеночка и его матери.

Не разделявший моих чувств Марино держался на расстоянии от лошадей и отмахивался от осаждающих его мух.

— Одно дело на них смотреть, и совсем другое — когда тебя цапнут за руку, — прокомментировал он. — Мне и одного раза хватило.

Если не считать ударов молотка, вокруг было тихо. На деревянных стенах висели смотанные шланги и грабли, сушились одеяла. Первой, кого мы встретили, была женщина в костюме для верховой езды, со шлемом на голове и английским седлом в руках.

— Доброе утро, — сказала я. — Мы ищем кузнеца. Я — доктор Скарпетта.

— Он там. — Она кивнула, но не остановилась. — И раз уж вы здесь, посмотрите Черного Шнурка. Мне он показался горячим.