Он говорил, а я заправил рукава в перчатки и запахнулся в куртку, стараясь максимально прикрыть тело. Слова Лю текли надо мной, и мое сознание отключилось, перемахнуло через Тигровую гору, поплыло над Янцзы, ушло из Нанкина. Я видел аллювиальные равнины, тянувшиеся на восток, к Шанхаю, мили сельскохозяйственной земли, на обочинах – засыпанные пеплом святилища; по соседству с железнодорожными путями – выкопанные могилы; услышал кряканье уток, увозимых на рынок; увидел дома, выдолбленные в желтом камне, невероятно жаркие летом и защищенные от зимних холодов. Я думал обо всех честных китайских семьях, терпеливо ждущих под тиковыми деревьями, о маленьких хозяйствах, где ничто не пропадает зря – солому и траву сжигают в качестве топлива, а из мочевого пузыря свиньи делают детям мячики. Я старался отключиться от японских танков, грохочущих по улицам. Старался не думать, что под их броней корчится земля, а на башнях колышутся флаги с восходящим солнцем.

Вскоре мои веки отяжелели, и рассказ Лю, слившись с моими мыслями, растаял в ночи. Я уснул.

Нанкин, 19 декабря 1937 (семнадцатый день одиннадцатого месяца)

– Проснитесь.

Я открыл глаза. Первое, что увидел, было склонившееся надо мной лицо Лю Рунде, мокрое и красное. Его ресницы были запорошены снегом.

– Проснитесь и посмотрите.

Было раннее утро, Лю тревожно указывал куда-то рукой. Я вздрогнул. Спросонья я совсем позабыл, где нахожусь. Крыша была покрыта снегом, рассвет окрашивал все в неестественный бледно-розовый цвет.

– Посмотрите, – настаивал он. – Посмотрите.

Я торопливо стряхнул снег, нападавший на меня за ночь, и попытался подняться. К этому времени я так замерз, что кости затрещали. Лю вынужден был схватить меня за плечи и помочь усесться. Затем он развернул меня в западном направлении и заставил посмотреть на гору.

– Тигровая гора, видите? – В его голосе слышался суеверный страх, что делало его очень молодым и неуверенным. Он стоял возле меня, стряхивал снег с перчаток. – Скажите мне, Ши Чонгминг, это та самая Тигровая гора, которую вы знаете?

Я заморгал, потому что не вполне проснулся и был растерян. Горизонт был объят пламенем. Казалось, что мы в аду, кровавое зарево доставало до ужасной горы. И тут я увидел, что он имеет в виду. Нет. На Тигровую гору это было совершенно не похоже. Я смотрел на нечто другое. Казалось, земля выхаркнула из себя что-то ядовитое, слишком страшное, чтобы держать его в своих недрах.

– Не может быть, – прошептал я, вставая на ноги. – Отец небесный, не грежу ли я?

Я увидел сотню – нет, тысячу трупов. Они были аккуратно сложены один на другой, бесконечные ряды скрюченных тел, головы неестественно вывернуты, с безжизненных ног свисает обувь. Оказывается, мы с Лю смотрели ночью на гору трупов. Я не могу описать здесь все, что видел – если напишу правду, она сожжет бумагу – отцы, сыновья, братья, бесконечное горе. До нас доносились какие-то звуки, гора трупов тихо бормотала. Теперь понимаю, что это длилось уже долгое время, войдя в мои сны.

Лю поднялся на ноги и пошел по крыше, вытянув вперед руки в перчатках. Я неуклюже последовал за ним: замерзшие ноги онемели. Панорама разворачивалась передо мной с каждым шагом – впереди, как на ладони, виден был весь западный Нанкин. Справа серым блеском отливала Янцзы с узким островом Багачжоу, слева – коричневые трубы фабрики Сянган. В центре, доминируя над всем пространством, возвышалась жуткая гора трупов.

Мы вцепились в дряхлую стену и очень медленно, едва дыша, осмелились высунуть головы наружу. На пустыре между домом и горой не было ни улиц, ни домов. Сейчас там кишел народ. Люди двигались единым потоком, некоторые несли пожитки – постельное белье, посуду, маленькие мешки с рисом, – словно ожидали, что уйдут из дома всего на несколько дней. Некоторые поддерживали ослабевших родственников. Среди толпы были заметны горчичные фуражки японских офицеров, их головы качались взад и вперед, словно хорошо смазанные механизмы. Японцы вели пленных. Восходящее солнце освещало затылки, и, хотя лиц мы не видели, знали, что происходит, по тихому гулу, возраставшему по мере приближения толпы к горе трупов. Голоса были преисполнены страха.

Эти люди не были солдатами. Я видел, что у многих седые волосы.

– Это же простые горожане, – шепнул я Лю. – Видите?

Он положил мне на руку ладонь.

– Дорогой Ши Чонгминг, – сказал он горько. – У меня нет слов. В Шанхае я такого не видел.

Люди в первых рядах, должно быть, поняли, что их ведут на смерть: началась паника. Послышались крики, толпа заволновалась, стала упираться, протестуя против такой участи. Люди в отчаянии пытались повернуть назад, в результате сталкивались с шедшими позади. Началась свалка, все бросились кто куда. Заметив хаос, японские офицеры, действуя в мистическом молчаливом единении, окружили пленников, подняли винтовки и встали по периметру толпы, образовав нечто вроде подковы. Люди увидели направленное на них оружие и стали защищаться: подняли – кто шапку, кто жестяную кружку, кто ботинок. Над головами грянул первый выстрел.

Эффект оказался поразительным. Казалось, мы наблюдаем живой поток – воду или что-то более тягучее, движущееся как единый организм. В мощной волне прижатых друг к другу тел раненые и умирающие сохраняли вертикальное положение. В центре образовалась складка: под напором тех, что шли сзади, люди вынуждены были карабкаться друг на друга. Прозвучали новые выстрелы. Несмотря на шум, я слышал металлический лязг перезаряжаемых ружей. Небольшое возвышение в центре толпы начало расти: спасаясь от выстрелов, люди все лезли и лезли друг на друга, и я увидел ужасную человеческую пирамиду, она поднималась вверх, словно подрагивающий палец.

Крики усилились. Лю закрыл лицо руками и затрясся. Я не стал его успокаивать, а все смотрел на дрожащий палец. Человеческий дух так силен, думал я, возможно, он поднимется к небу без всякой опоры. Но после нескольких минут, когда пирамида стала немыслимо высока – может быть, футов двадцать – что-то в ее структуре разладилось, и она развалилась, круша всех, кто под ней оказался. Прошло несколько секунд, и такая же пирамида начала формироваться в другой стороне. Казалось, из моря поднимается волна, растет и растет, возносится к небу и бросает ему обвинение: «Почему ты допускаешь это?»

Вдруг неподалеку от дома, где мы скрывались, началась суматоха – кто-то вырвался из толпы и помчался в нашу сторону. Его преследовала другая фигура. Я схватил Лю за руку.

– Смотрите!

Он опустил руки и поднял боязливый взгляд. Когда бегущий человек приблизился, я увидел, что это молодой японский солдат. Голова его была непокрыта, лицо сурово и решительно. Его преследовали трое людей, судя по всему офицеры, решил я, взглянув на их форму. На боку подскакивали мечи. Офицеры были сильными и высокими, а потому быстро нагнали беглеца. Один из них схватил солдата за рукав и закрутил на месте.

Мы с Лю вжались в дряхлую крышу. Люди были лишь в нескольких ярдах от нас. Мы могли перегнуться и плюнуть на них.

Беглец, спотыкаясь, пробежал несколько шагов, размахивая рукой, и еле удержался на ногах. Согнулся, тяжело дыша, взялся руками за колени. Офицер отпустил его и сделал шаг назад.

– Стоять! – гаркнул он. – Стой прямо, свинья!

Человек неохотно выпрямился. Расправил плечи, встал перед офицерами, грудь поднималась и опускалась. Форма солдата была порвана, я был так близко от него, что видел белые круги на стриженом черепе.

– Ты что себе позволяешь? – крикнул один из офицеров. – Ты нарушил строй.

Солдат попытался что-то ответить, но так дрожал, что не мог говорить. Молча повернулся и посмотрел на адскую сцену, на человеческую пирамиду – люди падали, словно вороны с неба. Когда снова обратился к офицерам, лицо его было преисполнено такой боли, что я почувствовал к нему жалость. На щеках его были слезы, и это, похоже, взбесило офицеров. Он окружили его. Один двигал челюстью, словно скрежетал зубами. Не говоря ни слова, отстегнул меч. Солдатик сделал шаг назад.