– Ты сам все видел? В лагере для беженцев?

Он сильно потер глаза. Слезы оставили дорожки на грязных щеках.

– Я все видел. Все. И слышал все.

– Скажи, – сказал я, уселся на шаткий стул и серьезно посмотрел на мальчика. – Ты слышал крики? Час назад. Кричала женщина. Слышал?

– Да.

– Знаешь, почему она кричала?

– Да.

Он взглянул сначала на отца, потом на меня, закусил губу. Пошарил в кармане и вытащил что-то. Мы с Лю наклонились к нему. На его ладони лежал японский презерватив. Я взял его и перевернул. На резинке была картинка с бегущим солдатом, выставившим штык. Снизу написано слово «Тотсугеки». Наслаждение! Мы с Лю переглянулись» Его лицо стало серым, возле рта залегли складки.

– Изнасилование, – сказал мальчик. – Они насилуют женщин.

Лю посмотрел на дверь. Его жена находилась в глубине дома, она не могла ничего услышать. Тем не менее он прикрыл дверь. Мое сердце глухо стучало. Когда мне было тринадцать, я не имел понятия об изнасиловании, а мальчик произнес это слово совершенно спокойно, словно оно всегда было в ходу.

– Охота за девушками, – сказал он. – Любимое занятие японцев. Они садятся в машины и ездят по деревням в поисках женщин. – Он поднял запачканное лицо и спросил меня: – А знаете, что еще?

– Нет, – ответил я слабым голосом. – Что еще?

– Я видел, где живет Янь-ван.

– Янь-ван?

Сердце сжал страх. Я невольно взглянул на Лю. Он рассматривал сына, и лицо его выражало страх и смятение. Янь-ван. Дьявол. Хозяин буддийского ада. Обычно такие люди, как мы с Лю, закатывали глаза, слушая подобные басни, но за последнее время наши убеждения поколебались. Услышав это имя, произнесенное шепотом в холодном доме, мы задрожали.

– О чем ты говоришь? – Лю ближе придвинулся к сыну. – Янь-ван? Я не учил тебя таким глупостям. С кем ты говорил?

– Он здесь, – прошептал мальчик, глядя отцу в глаза.

Я увидел на его коже пупырышки и взглянул на прочно закрытые окна. На улице было тихо; падающий снег смягчил солнечный свет.

– Янь-ван пришел в Нанкин. – Не отводя глаз от отца, он медленно поднялся. – Если не веришь, пойдем со мной на улицу. – Он указал на дверь, и мы оба молча повернулись. – Я покажу, где он живет.

Увидев меня, Ши Чонгминг удивился. Он открыл дверь и пропустил меня в кабинет с холодной учтивостью. Включил обогреватель, придвинул его ближе к стоявшему под окном обтрепанному дивану и налил в чайник воды из термоса. Я наблюдала за ним и думала: как странно, ведь в последний наш разговор он бросил телефонную трубку.

– Ну, – сказал он, когда я уселась.

С любопытством на меня посмотрел: я пришла прямо из храма, и моя юбка не просохла от мокрой травы.

– Означает ли ваш визит, что мы снова разговариваем?

Я не ответила. Сняла куртку, перчатки и шапку и положила все это на колени.

– Есть какие-то новости? Собираетесь рассказать о том, что видели у Фуйюки?

– Нет.

– Может быть, вы что-то вспомнили? О том стеклянном ящике?

– Нет.

– Вероятно, Фуйюки в этом ящике что-то хранит? Судя по вашему описанию, я понял именно так.

– В самом деле?

– Да. Какое бы зелье Фуйюки ни пил, он верит в то, что оно спасает его от смерти.

Ши Чонгминг покрутил чайник.

– Он должен быть осторожен с дозировкой. Особенно если это средство опасно или его трудно перевозить. Подозреваю, он хранит его в резервуаре.

Ши Чонгминг наливал чай, не спуская с меня глаз: наблюдал за моей реакцией.

– Расскажите побольше о ваших впечатлениях.

Я покачала головой. Я была не в силах притворяться. Взяла чашку и крепко держала ее в обеих руках, смотрела на горячую воду и сероватый осадок на дне. Настало долгое неловкое молчание, пока я наконец не поставила чашку на стол.

– В Китае… – сказала я, хотя знала, что он не это хочет услышать, – что происходит в Китае с теми, кто не похоронен, как положено? Что происходит с их душами?

Он хотел было сесть, но мои слова его остановили. Согнувшись над креслом, обдумывал мой вопрос. А когда заговорил, его голос изменился:

– Странный вопрос. Почему вас это интересует?

– Что происходит с их душами?

– Что происходит?

Он сел, расправил тунику, задвигал чашку по столу вперед-назад. Потом потер рот и взглянул на меня. Около ноздрей у него выступили синевато-красные пятна.

– Непохороненные? В Китае? Сейчас подумаю. Можно ответить просто: мы верим, что появляется привидение. Злой дух возвращается на землю и творит бесчинства. Поэтому к похоронам мы относимся очень трепетно. Мы даем нашим мертвецам деньги, чтобы они благополучно перешли в другой мир. Это всегда… – Он откашлялся и рассеянно постучал пальцами. – Это то, что угнетало меня в Нанкине. Я всегда боялся того, что в Нанкине остались тысячи злых духов.

Я поставила чашку и взглянула на него, склонив набок голову. Он никогда не говорил так о Нанкине.

– Да, – сказал он и провел пальцами по кромке чашки. – Это всегда меня беспокоило. В Нанкине не хватало земли для индивидуальных могил. Мертвецы ждали собственных похорон несколько месяцев. Нижние ряды, истлевая, уходили под землю, верхние, разлагаясь, соединялись с теми, кто лежал внизу, прежде чем появлялась возможность…

Он помолчал, глядя в чашку. Неожиданно Ши Чонгминг показался мне очень старым. Я видела голубые вены под дряблой кожей, ясно представляла себе его кости.

– Я видел однажды маленького ребенка, – сказал он спокойно. – Японцы отрезали у нее часть плоти – здесь, под ребрами. Все видели, что она мертва, но никто ее не похоронил. Она лежала так многие дни, на виду у всех, но никто не вышел из дома, чтобы похоронить ее. До сих пор не понимаю, почему этого не сделали. В Нанкине повезло лишь немногим, тем, у кого осталось тело, которое можно было похоронить… – Он замолчал, смотрел на собственные пальцы, двигающиеся вокруг чашки.

Когда мне показалось, что больше он ничего не скажет, я наклонилась вперед и понизила голос до шепота:

– Ши Чонгминг, скажите, что там, в вашем фильме.

Он покачал головой.

– Пожалуйста.

– Нет.

– Я должна знать. Я должна все знать.

– Если вы так хотите узнать, то помогите мне в моем расследовании. – Он посмотрел на меня. – Вы ведь поэтому ко мне и пришли?

Я вздохнула, откинулась на спинку.

– Да, – сказала я. – Это так. Он грустно улыбнулся.

– Я уж думал, что потерял вас, думал, что вы отмежевались.

Он посмотрел на меня печально и ласково, не так, как прежде. Впервые с тех пор, как мы встретились, я почувствовала, что он ко мне расположен. Должно быть, я так и не узнаю, что он передумал за те несколько недель, пока мы не разговаривали.

– Что заставило вас вернуться?

По окончании разговора мне следовало просто открыть дверь и удалиться. Но я не удержалась – остановилась на пороге и посмотрела на него.

– Ши Чонгминг? – сказала я.

– Мм? – Он поднял на меня глаза. Похоже, я прервала ход его мыслей. – Да?

– Вы как-то сказали, что невежественность и зло не одно и то же. Помните?

– Да, помню.

– Это правда? Вы в самом деле так думаете? Невежественность не является злом?

– Конечно, – ответил он. – Конечно, это правда.

– Вы действительно так думаете?

– Ну разумеется. Невежественность можно простить. Невежественность не является злом. Почему вы спрашиваете?

– Потому что… потому что… – Я неожиданно почувствовала себя сильной и свободной. – Потому что это один из самых важных вопросов на свете.

Холодало, тучи грозили пролиться дождем. У машин, стоящих в ожидании зеленого сигнала светофора, окна плотно закрыты. Ветер взвихрялся возле углов, подхватывал мусор и мчался с добычей в подземный переход. Я вышла из электрички за несколько кварталов до дома Фуйюки, запахнулась плотнее в куртку и быстро зашагала вперед, используя красно-белую токийскую телебашню как ориентир, поскольку улиц не знала. Здесь было много маленьких ресторанов и заведений, где готовили лапшу. Я прошла мимо магазина оптового торговца, который назывался «Мясо нарасхват». Замедлила шаг, невежливо уставилась на покупателей, которые загружали в багажники огромных автомобилей двадцатифунтовые части туши. Мясо. Япония и Китай годами потребляли протеины только в виде кузнечиков, коконов гусениц шелкопряда, змей, лягушек, крыс. Теперь у них появились заведения «Мясо нарасхват».