Старушечий голос укоризненно произнес:

— Он освящает часовню, юная дама. Вы хотите его поторопить?

Аш вступила в преддверие часовни, почти ожидая увидеть перед собой Джин Шалон, но возникшее перед ней старческое лицо ничем не напоминало высокорожденную тетушку ее лекаря. Схожи были только голоса. В холодном воздухе чадили факелы, и Аш прищурилась, разглядывая круглолицую пухлую старушку в платье, из-под которого виднелись края целого кочана нижних юбок, и мелькнувшее у нее за спиной лицо мужчины, показавшееся смутно знакомым.

— Мадам, — заговорил мужчина, откидывая клобук, под которым сверкнула розовая плешь. — Наверняка вы меня не помните, но возможно, узнаете Джомберта. Этот пес стоит того, чтобы его запомнить. Это моя жена Маргарет, а сам я Куларик, доезжачий герцога. — Его водянистые глаза обратились на Флору дель Гиз, — то есть, герцогини, прошу прощения вашей милости.

Холодный нос ткнулся в ладонь Аш. Она нагнулась почесать за ухом белого пса, обнюхивавшего меховую оторочку ее камзола.

— Джомберт, — воскликнула она. — Конечно, я помню! Это вы пришли в визиготский лагерь просить пропуска для Охоты!

Лицо мужчины расплылось в довольной улыбке, но его жена смотрела по-прежнему враждебно. Аш понадобилось несколько секунд, чтобы опознать этот взгляд. «Ну, я не собираюсь учиться воевать в юбке ради ее удовольствия!»

— Мы присутствуем как свидетели вашей милости, — с поклоном добавил старик. На его лице сияло сознание собственной важности, которое быстро уступило место ласковой улыбке, когда белая борзая, наскоро обнюхав Флориан, вернулась к хозяину и уткнулась носом ему в бедро.

«Интересно, — задумалась Аш, — чем он больше гордится: своей новой ролью или псом? Как бы то ни было, завтра он напьется в честь того и другого.

Если город продержится до завтра».

— Свидетели? — запоздало удивилась она.

— Свидетели того, что ее милость провела там всю ночь, — старуха ткнула пальцем в сторону еще одного завешенного занавесью дверного проема. В тусклом свете переливались зеленые и золотые нити.

— Мы будем ждать вас здесь, — добавила Маргарет. — Нет, не беспокойтесь, ваша милость; я захватила свое шитье. Куларик разбудит меня, если я задремлю, а я разбужу его.

— О, — Флора равнодушно взглянула на старуху. — Хорошо.

Слабая, едва уловимая дрожь пробежала по полу под ногами. Аш поняла, что снаряд катапульты рухнул совсем рядом с дворцом. Старуха подняла руку к груди, сложив пальцы рожками.

Догнав шагнувшую к двери Флориан, Аш шепнула:

— Где они такую выкопали?

— Выбрали по жребию, — так же тихо ответила Флориан.

— Боже, дай мне сил!

— И то верно.

— Твоему проклятому епископу лучше бы ответить на наши вопросы.

— Да.

— Довольно мирского священника ты выбрала.

— А на что мне благочестивый?

Аш, потрясенная ответом, молча откинула в сторону расшитый дубовыми листьями занавес. Гранитная облицовка стен и потолка здесь уступала место естественному известняку. Пол уходил вниз широкими низкими ступенями. На сероватых стенах еще виднелись следы резца. Дым факелов тянулся к пробитым в скале отверстиям.

— Раз мы под землей, слишком холодно не станет, — практично заметила Аш.

Флориан подобрала волочившийся по камню шлейф платья и смяла ткань в руках.

— Мой отец нес здесь бдение перед посвящением в рыцари. Помню, он мне рассказывал, когда я была совсем маленькой. Я почти ничего больше о нем и не помню, — она подняла взгляд к сводчатому потолку, словно пытаясь разглядеть сквозь толщу камня стоявший на нем старинный дворец. — Он ведь был любимцем герцога Карла. Пока не перешел под руку Фридриха.

— Черт, я так и знала, что у Фернандо это наследственное.

— Отец венчался в Кельнском соборе, — Флориан повернула голову полюбоваться на возмущенную Аш. — Мы в конце концов узнали об этом событии от Констанцы. Это еще одна причина, почему я не хотела присутствовать на твоем венчании.

Аш, запнувшись о неровность каменного пола, вслед за Флорой неловко переступила порог и не сразу разглядела крошечный дымный зал, в котором они оказались: перед глазами стояли колонны и высокие своды собора, косые столбы света и Фернандо, говорящий: «воняет мочой»…

«Хуже, чем со шлюхой! — в бешенстве подумала Аш. — Он не стал бы насмехаться над шлюхой».

Она невольно сложила пальцы в знак Рогов, заметив, что Флора остолбенела на шаг впереди нее, уставившись вверх. Терракотовые плитки под ногами казались неровными, вытертые тысячами ног, проходивших к железной решетке, чтобы отслужить кровавую мессу. Аш вздрогнула: стены, казалось, смыкаются над ней, и падавший сверху свет факела не в силах был разогнать это ощущение.

— У меня ноги холодеют, — шепнула Флориан.

— Если мы проведем здесь всю ночь, не только ноги замерзнут! — Аш невольно понизила голос. Когда глаза привыкли к дрожащему тусклому свечению, исходившему от стен, у нее вырвалось: — Зеленый Христос!

Каждый открытый взгляду клочок стены покрывала мозаика — и не из смальты — из драгоценных самоцветов, сверкающих гранями в колеблющемся отблеске огня.

— Ты посмотри! Королевский выкуп! Да нет, больше того, — бормотала Флориан. — Не удивительно, что Луи завидует!

— Кому нужно выкупать королей, тут хватит снарядить дюжину легионов, если не подделка, конечно… — Аш склонилась к мозаике, изображавшей рождение Зеленого Христа: царственная иудейка-мать распростерлась под дубом, полумертвая от родовых мук; младенец сосет молоко дикой свиньи; орел в ветвях дуба уже расправил крылья, готовый отправиться в полет, чтобы — через три дня — привести легионы Августа сюда, в дикую глушь германских лесов. А на следующей картине Christus Viridianus исцеляет свою мать листьями дуба.

— Вроде рубины, — Аш поморщилась, когда горячий воск со свечи капнул ей на руку, поднесла огонек, поближе к стене, рассматривая мелкие квадратики, окаймлявшие лужу родильной крови. Ее вдруг настиг приступ тошноты, и она с усилием договорила: — А может, и гранаты.

Флориан торопливо прошлась вдоль стен, окидывая взглядом панели: Виридианус, вернувшийся со своими легионами в Иудею после персидской войны; Виридианус, беседующий с иудейскими старейшинами; Виридианус со своими офицерами поклоняется Митре. Дальше похороны Августа, коронация его истинного сына, и, на заднем плане, пасынок Тиберий с заговорщиками; мысль о дубе, на котором они повесят Христа — с переломленными костями, без пролития крови — уже читается на их лицах.

Круг, описанный по келье, привел ее назад к Aш и последней картине: Константин, три века спустя, обращает империю к религии Виридиануса, которого иудеи сочли всего лишь одним из пророков, но в котором последователи Митры давно и преданно чтили Сына Непобедимого Солнца.

— Не похоже, чтоб здесь уже служили мессу, — с сомнением сказала Аш.

Посреди пола возвышались два мощных столба, к которым полагалась привязывать быка. Между ними виднелась вделанная в пол железная решетка, обросшая почерневшими струпьями прежних жертвоприношений. Под ней просматривалась бесформенная чернота. Прутья решетки были сухими.

Аш подергала железные врата, перегораживавшие ведущий наверх, на волю, проход. Тяжелые цепи глухо лязгнули. Аш задрала голову, всматриваясь в темный тоннель, по которому сводили в этот крошечный зал быка.

Когда она отвела взгляд, глаза стоявшей рядом Флориан блеснули знакомой усмешкой. Не зная, обидеться или захихикать, Аш пробормотала:

— Что? Ну что?

— Для мессы нужен бык, — знакомо фыркнула герцогиня. — Интересно, что они будут делать с парой старых коров?

— Флориан!

Флора уверенно шагнула к последнему оставшемуся неисследованным выходу: деревянной дверце в углу. За ней начиналась темная лестница, от потянувшего сквозняка колыхнулись огни факелов. Бросив единственный взгляд через плечо, Флориан подобрала повыше подол и проскользнула за дверь. Аш целую минуту стояла, глядя на скрывающийся внизу белый платок.