Ответ диара оказался короток и лаконичен: «Вы ошиблись. Я имел в виду иное». И всё. Никаких пояснений, которые удовлетворили бы меня и усмирили недовольство. Это стало причиной третьего послания, в котором я требовала дать более развернутый ответ. Но получила следующее: «Желаете поговорить? Мое приглашение на прогулку по-прежнему в силе». Фыркнув, я ответила: «Пока вы не измените своих убеждений, никаких разговоров быть не может». Больше посланий не было.

От чувства бессилия я изорвала всю бумагу, лежавшую на моем столе, оставив лишь один лист, на котором написала большими буквами слово «осел», а после сожгла его, так и не отправив тому, кому предназначался сей эпитет. На ужин я уже не явилась, поев в своей комнате. И спать легла, не пожелав в ответ спокойной ночи. Меня распирало от негодования, но как его выразить, кроме очередного разгрома, я не представляла. Однако громить комнаты, в которых живешь, мне показалось глупо, потому что нового переезда я не желала. Комнаты остались в сохранности, а я вертелась в постели половину ночи, мысленно высказывая сиятельному слепцу всё, что лежало у меня на душе.

Утром четвертого дня я проснулась совершенно разбитой, сказалась бессонная ночь. Провалиться в краткое тяжелое забытье мне удалось только перед рассветом, потому вставала я с головной болью и не в лучшем расположении духа. И обнаруженная на прикроватном столике ваза с цветами из оранжереи, вкупе с запиской супруга, где он желал мне доброго утра и приятного дня, вызвали у меня глухое раздражение. А еще до невозможности захотелось замороженных сливок с орешками и кусочками ягод. От осознания, что свежих ягод сейчас уже нигде не найти, на глаза навернулись слезы, и записка супруга показалась мне настоящим издевательством. Ну какой может быть приятный день, когда у меня нет замороженных сливок с орешками и кусочками свежих ягод?

— Это невыносимо! — воскликнула я и разорвала записку в клочья.

Пока приводила себя в порядок, продолжала скрипеть зубами и мысленно упрекать мужа в жестокости. Однако когда вернулась в спальню и увидела горничную с совком, уносившую обрывки записки, я снова посмотрела на цветы и хлюпнула носом.

— Постойте, — велела я.

Собрав клочки с совка, я постаралась не заметить изумления в глазах женщины, вернулась на уже заправленную кровать и начала складывать мозаику. И с чего я увидела издевательство в поступке диара? Вежливое приветствие, только и всего. Еще и цветы — знак внимания мужа к своей жене. Это ведь приятно! И сливок мне уже не хотелось. Зачем мне сливки, когда наш кондитер готовит чудесные пирожные?

— Пусть мне принесут пирожных со сливками, — велела я. — И чтобы непременно с орешками. И с фруктами.

Горничная поклонилась и поспешила на кухню с моим повелением, а когда вернулась без пирожных, сообщив, что их уже спешно готовят для меня, я ощутила себя преданной. Взгляд упал на клочки многострадальной записки, и я в сердцах отправила ее в пламя камина. После отряхнула руки и вопросила:

— Где находится его сиятельство?

— Кажется, отправился завтракать, — опешив, ответила женщина.

Кивнув ей, я схватила вазу и поспешила в столовую. Ворвалась в нее, подобно вихрю, подлетела к столу и водрузила на него ни в чем неповинную вазу. После грозно свела брови, глядя на изумленного до крайней степени супруга, и… гнев исчез, будто его и не было. Я смотрела на черты горячо любимого мужчины и понимала, как истосковалась по нему. Взгляд сам собой скользил по высокому лбу, по прямому аристократическому носу, по губам, умевшим дарить упоительные поцелуи, и весь боевой пыл сменился желанием броситься ему на шею. А потом остановился на ямочке на подбородке, и я совсем умилилась.

— Что случилось? — осторожно спросил меня Аристан, явно заметив мои метаморфозы.

А я… Я не нашлась, что сказать, только всхлипнула, указала на вазу и прочувствованно произнесла:

— Спасибо.

— Э-э… — в конец озадачился супруг, но все-таки кивнул и неуверенно улыбнулся. — Рад был сделать вам приятное. Фло, вы плачете? Вас так растрогал мой маленький дар, или расстроил?

— Это было так мило, — снова всхлипнула я и протянула к нему руки, издав мученический стон: — Арис…

— Фло, — как-то не менее прочувствованно воскликнул диар и устремился мне навстречу. Я оказалась сжата в его объятьях, ощущая настоящее вселенское счастье, и услышала его тихое: — Мне не хватает тебя.

— Арис, — совсем уж расчувствовалась я и потянулась к нему, прислуга вежливо повернулась к нам спинами.

Супруг склонился к моим губам, готовый поцеловать, но я немного опомнилась и прошептала прежде, чем его сиятельство поцеловал меня:

— Ты ведь поверил, что это твой ребенок?

— Это в любом случае мой ребенок, — с улыбкой произнес Аристан.

Умиление смыло словно ледяной волной. Я сузила глаза и переспросила:

— Значит, не верите?

— Фло, — простонал его сиятельство, — ну услышьте же меня, пятнадцать…

— Вы… Вы просто сиятельный осел! — зло воскликнула я, отталкивая от себя супруга.

После развернулась на каблучках домашних туфелек и устремилась прочь из столовой. Однако опять не дошла до дверей, вернулась назад, подхватила со стола вазу с цветами и удалилась окончательно с гордо поднятой головой. Меня никто не догонял, не останавливал и не спешил порадовать искренним раскаянием. Ну или хотя бы возразить на мое оскорбление. Это прибавило накала моему негодованию.

Однако дойдя до своих комнат, замедлила шаг и изумленно уставилась на вазу. Осознание собственного ненормального поведения стало подобно грому небесному. Я даже понюхала цветы, чтобы спрятать за ними свои смущение и растерянность. После воровато обернулась, но диара по-прежнему не было видно. Я с облегчением выдохнула и юркнула за дверь своих покоев, продолжая изумляться самой себе. Вспомнила все свои странности за утро, потом оскорбление, брошенное в лицо супругу, и… ощутила умиротворение и даже согласие с самой собой впервые за четыре дня. Мое настроение немного приподнялось, и вазу я ставила на стол, уже довольно улыбаясь. Чтобы со мной ни происходило, но оно явно позволило мне выплеснуть скопившееся напряжение. Особенно меня радовало признание Аристана: «Мне вас не хватает». Стало быть, ему тоже несладко от нашей размолвки. Может и сумеет мне поверить? Иначе…

— Ох, Богиня…

Иначе я просто не понимала, что мне делать. Но точно знала одно — жить с мужем, который будет помнить о моей «измене», я не смогу. Совсем не смогу. Как же? Знать, что чиста, а смириться с грязью, в которой меня изваляли? Жить и бояться сделать шаг в сторону лишь потому, что супруг, уверенный, что я могу изменить ему, в конце концов, начнет видеть подозрительное в моих поступках? Разве же он сможет совсем забыть о том, что «могла отдаться» другому мужчине? У меня совсем нет жизненного опыта, и нет того, кто смог бы мне подсказать, но я бы точно не забыла, даже если и простила бы. И что же? Червячок сомнений будет грызть Аристана, а я должна мириться с этим? Нет. Не хочу и не пойду на примирение на условиях диара.

Только вот как жить без него? Разве же возможно однажды совсем отказаться от лучистых серых глаз, от жаркого шепота в тишине спальни, от его милой привычки утыкаться во сне мне в шею носом и щекотно сопеть? Никогда более не услышать признаний в чувствах, или же уже ставший привычным призыв: «Идите ко мне, Флоретта». А как он произносит мое имя…

— Да что же со мной такое?! — воскликнула я, махнув рукой, и несчастная ваза полетела на пол, разбившись вдребезги.

Я некоторое время смотрела на осколки, чувствуя созвучие своим мыслям, промелькнувшим в голове только что. После собрала рассыпавшиеся цветы и ушла страдать в спальню. Уже по опыту прошедших дней знала, что лучшего места, чем эта спальня, для страданий не найти. Упав на кровать, я некоторое время предавалась слезам, пока вконец не вымотала себя противоречивыми чувствами. Полежав некоторое время, уже ни о чем не думая, я встряхнулась и снова поднялась на ноги.