Потом был памятный разговор с государем императором Николаем I. Обо всем случившемся он уже последовательно и тщательно пересказал, ответил на вопросы, удостоился высочайшей благодарности и был отпущен домой с указанием никуда не отлучаться и ждать вызова.

…Когда за ротмистром Стебловым закрылась дверь, Николай I повернулся к генералу Дубельту, стоящему в стороне и выражающему абсолютное почтение.

— Ну что скажете, Леонтий Васильевич? Как вам такой конфуз? Каковы наглецы франкмасоны?

Отвечать было не нужно, и Дубельт промолчал, давая государю продолжить свою мысль.

— Скажите, вы верите во все это? В посланцев грядущего?

— Эта книжечка не доказательство, но большое количество мелких фактов дают возможность однозначно не отвергать это предположение. Новое оружие, непонятный человек, самобеглая карета. И главное, руководители английской ложи в это верят, а это заслуживает самого пристального внимания.

— Хорошо. Ваш ход рассуждений мне понятен…

Он сел за рабочий стол и забарабанил пальцами по столу.

— Что будем делать, Леонтий Васильевич? Вызвать этого «сына» Осташева?

— Не думаю, что это будет хорошим решением. Если он тот, за кого себя выдает, то в его интересах не показываться в столице и не привлекать особого внимания. В провинции проще ловить преступников и легко можно увидеть новых людей, наверно, поэтому он возвратился в имение генерала Осташева. Тем более дворецкий генерала долго пробыл в Туле, выясняя цены и возможности выполнения на оружейных мануфактурах неких заказов.

— Вы думаете, они хотят делать то необычное оружие?

— Уверен. Если бы не личность генерала Осташева, известного своим чувством долга и человека чести, то можно было бы усмотреть преступный умысел.

— Призвать ко двору генерала?

— Не стоит, только привлечет внимание. Мне кажется, новоявленный сын генерала специально оставил ротмистру Стеблову эту подсказку и предусмотрел такое развитие ситуации, а сам не желает соваться в столицу. Он хочет, чтобы ротмистр стал связным.

— Даже так? Хм. Хитро.

— Я тоже так подумал, ваше императорское величество. Поэтому я хочу отправить Стеблова в гости к нашей Кассандре и попросить дополнительных доказательств. И самое главное — узнать, чего они хотят и кто они вообще такие.

— Его могут перехватить.

— Я пошлю за ним охрану, самых лучших людей. А в Тулу направлю своего личного посланца, присмотреть за обстановкой — вдруг снова объявятся островитяне.

После ухода Дубельта Николай I долго вертел в руках комсомольский билет старшего лейтенанта Кривошеева и с интересом рассматривал гильзу и пулю, принесенные как доказательство применения нового оружия.

Он встал из-за стола, подошел к окну и некоторое время молча наблюдал за сменой гвардейского караула, охраняющего его резиденцию в Царском Селе.

— Что же вы такое принесли, вестники грядущего? Душа терзается в ожидании тяжких испытаний…

— …И вот мне присвоили звание подполковника и попросили отправиться к вам, своему знакомому, которому обязан жизнью.

— Понятно. Высшее руководство империи хочет доказательств нашего происхождения. Хорошо, такой вариант я предусмотрел.

Выйдя на пару минут, я вернулся и передал новоявленному подполковнику конверт, где рукой генерала Осташева были расписаны основные вехи будущей Крымской войны, результаты, причины, анализ последствий.

— Надеюсь, для начала и этого хватит.

— Что там?

— Анализ будущей войны, которая начнется в этом году и будет с треском проиграна Россией.

Взгляд Стеблова посуровел.

— Это правда?

— Да.

Этого ему хватило. Тут он замялся, как бы собираясь спросить что-то неприличное.

— Скажите, Александр Павлович, а что такое «Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодежи»?

Я не выдержал и заржал, и со стороны это выглядело несколько некультурно и оскорбительно, но тут собрались серьезные люди, и они промолчали.

— Не обижайтесь, Игорь Генрихович, это так, нервное. Просто я ожидал от вас несколько иных вопросов. Ну ладно, объясню.

И уже другим тоном, более жестким, продолжил:

— В 1917 году Российская империя, ослабленная войной, развалилась, император, Николай Второй, отрекся от престола. В стране произошла революция и началась гражданская война, закончившаяся победой тех самых коммунистов-ленинцев и гибелью не менее двенадцати миллионов людей. Дворянство, духовенство, купечество, офицерский корпус были практически уничтожены. В восемнадцатом отрекшийся император вместе с семьей был зверски убит. На замену православию были выдвинуты другие идеологические конструкции. Вот как раз «Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодежи» является молодежной организацией.

Стеблов был поражен и раздавлен. На него было грустно смотреть. Он поднял глаза и попытался найти у меня на лице хотя бы мельчайшие признаки розыгрыша, но глянув на спокойного генерала, он понял, что это все правда. Тут он наконец-то понял, как я смог убедить генерала сделать себя его приемным сыном.

— Так вот про какой груз вы говорили…

— Да нет, это еще не все.

Он опять затравленно глянул на меня.

— Что еще?

— Давайте я не буду вас перегружать ненужной информацией. Я понимаю, что для вас это тяжело слышать, но для меня это далекая история.

Он удивленно поднял брови. Тут наконец-то он задал вопрос, которого я ждал.

— А из какого вы года?

— Две тысячи одиннадцатый. Так что сами поймите, для меня это было практически сто лет назад.

— А ваши спутники?

— Мои спутники… Они из 1941 года. Тогда как раз началась Вторая мировая война, и напали теперь не французы, а пруссаки. Вот они оттуда и пришли. Молодой человек — старший лейтенант артиллерии Кривошеев, а девушка — санинструктор Станкевич.

— А что такое санинструктор?..

И тут я вспомнил анекдот, когда Петька спросил Василия Ивановича, что такое демагогия. И легендарный военачальник революции ответил: «Видишь ли, Петр…»

В общем, Стеблов тем вечером меня немного подзадолбал, и я ему это сказал почти открытым текстом. Но он не обиделся. Судя по рассказу Еремея, подполковник так и не лег спать и всю ночь что-то писал.

Утром за завтраком он коротко проговорил:

— Господин генерал, Александр Павлович, вы вчера сообщили слишком много важного, и я должен немедля это все донести до государя императора…

— Согласен, только чуть подождите. Сейчас привезут ваших сопровождающих.

Стеблов удивленно поднял брови, а я, чуть усмехнувшись, прокомментировал:

— Генерал Дубельт приставил к вам охрану, а я, грешным делом, подумал, что масоны за вами слежку пустили. Сейчас освободим, накормим, вернем лошадей.

Мужики оказались понятливыми, не сильно обижались на наезд, но во взглядах, кидаемых на нас, благодарности не было. Они промолчали, быстро перекусили и отправились вслед за Стебловым, который рвался быстро доставить полученные сведения в столицу.

После того памятного дня прошло около недели. Всё это время я была как на иголках, из рук всё валится, книгу сядешь читать, так и букв не видишь, родители спрашивают о чём-то за обедом, так и отвечаю невпопад. Варенька приехала намедни, тоже заметила, рассеянной назвала и поинтересовалась со смехом, уж не влюбилась ли я? Вот ещё, влюбилась, ерунда какая! Вареньке, конечно, не призналась и ничего про графа не сказала, а сама вечером, когда разъехались гости, только о Саше и думала, помногу раз вспоминая во всех подробностях нашу встречу. И даже два раза поплакала, вспоминая горькую историю Александра. Теперь каждый вечер в своей молитве прошу Боженьку за Александра Павловича и сыночка его.

День на шестой не выдержала и с утра, сказав маменьке, что иду совершать утренний моцион, поспешила в дальний уголок парка, где меня поджидала верная Глаша с платьем простолюдинки и лукошком, полным грибов. Вместе прошли около версты по тропинке в сторону дороги, где мы расстались с Александром прошлый раз. Велев Глаше ждать, далее отправилась одна. А вдруг не встречу сегодня? А ну как не побежит граф? Да мало ли дел каких важных? У мужчин всегда столько дел, вот взять, например, моего папеньку… И спросить не забыть, как-нибудь осторожно, зачем его сиятельство бегает ежеутренне? Моцион, что ли, такой заграничный? И о чём это я думаю, тьфу, глупости какие! И сердце-то бьётся, как перепёлочка в клетке, так выскочить и норовит! Ой, а вот и Саша! Заметил меня, подбежал, улыбается. Неужто видеть рад!