— Ну, здравствуй, красавица, Мария Игорева дочь!

— Здравствуйте, ваше сия… Александр Павлович. — Зарделась вся, аж сама почувствовала.

— Пойдём, присядем в тенёчке. Ты, я смотрю, и грибов набрать успела.

— Так с утра и успела. — Ой, а врать-то как стыдно.

— Рано встаёшь, Машенька.

— Так мы с измальства привычные, с петухами встаём.

— Ага. Ясно. А чем же ты, Маша, у князя Тихвинского занимаешься? — говорит и всё время смотрит на меня, в упор прямо, и не смеётся вроде, но улыбку как бы прячет все время. — Ну, то, что не в коровнике или птичнике каком — понятно. Прислуга, наверно, при князе, верно?

Ой, а я то, дурочка, совсем не подумала, что вот так спросить могут, и сказать что, не знаю.

— Так, я, да… в прислуге у барыни, белошвейка я. — Сквозь землю провалиться готова!

— Говорят, дочь барыни вашей, молодая княжна — красавица, глаз не отвести.

— Так люди зря говорить не будут. — Господи, что я болтаю.

— Да уж, зря говорить не будут… А что вообще говорят? Я ведь человек здесь новый, в имении отцовском сижу, за новостями не слежу, да и не знаю никого, не ближних, недальних соседей. — И лукошко у меня принял, на землю поставил.

Так и проговорили с Александром час целый. Я и про Гловатских рассказала и про Силантьевых, про Михееву и про дочку её пучеглазую, как в прошлом году она на именинах его сиятельства из кареты выходила и в лужу плюхнулась, запнувшись, вот смеху-то было. Граф тоже посмеялся, назвал меня хорошей рассказчицей и предложил раз в три дня встречаться вот на этом самом месте и на прощание в лоб поцеловал. Уж не помню, как и до дома дошла! Лоб так и горел, как железом калёным приложили.

Так и встречались мы с Александром раз в три дня. Говорили обо всём, граф меня обещал на повозке своей самобеглой покатать, но попозже, потому как сейчас «автомобиль на консервации». И ещё подарочек мне сделал — бутылочку стеклянную со стеклянной же крышечкой притёртой, а внутри вроде масла мутного, постного, тягучее и пахнет цветами. Сказал, что это «шампунь» и хватит мне голову мыть щёлоками да травами разными. В тот же вечер баню натопить велела, попробовать подарочек Сашин. Какая же всё-таки чудесная вещь этот «шампунь», а как он пахнет! И розами, и фиалками, и всеми цветами сразу! Пену взбила и сидела так, пока она совсем не опала. А следующий раз уже я отдарилась — вышивку свою Александру подарила, что закончила на неделе, белошвейкой ведь назвалась, поверить должен. Благодарил, бережно сложил и спрятал, обещал в спальне своей повесить и сказал, что ему никто ещё таких милых подарков не делал. И опять в лоб меня поцеловал! А на прощанье руку мою в ладони свои взял и крепко так сжал, аж сердечко зашлось! Умру, думала. И потом всю ночь Саша снился, как целует меня в щёки и в губы. Ой, мамочки, стыдного как! На заутренней молилась горячо, греховное замаливала.

Так и пролетели несколько недель, я и жила-то только от встречи до встречи с Александром, считая часы до очередного свидания. «Свидания»! Даже наедине с собой боюсь произнести это слово. А тут ещё Наум Игнатьевич чуть меня не поймал переодетой, окликнул издали, мол, подойди-ка сюда, девица, кто такая, еле успела в кусты порскнуть. Весь день потом дядька Игнат хмурый ходил и на всех девиц строго глядел, узнать, видно, хотел, кто эта строптивица, что управляющего не послушала. Глаше наказала то платье приметное сжечь, не откладывая, а мне другое подобрать. Страшно-то как, а вдруг поймают, божечки мои!!!

И тут как-то неожиданно всё галопом понеслось. За неполных три недели со мной столько событий разных приключилось — и страшных, жуть каких страшных, и таких, что ни с кем доселе и не случавшихся.

А началось всё со слухов, что в уезде завелась разбойничья шайка, кареты почтовые грабят, людей убивают без жалости и даже нескольких полицейских, что их схватить хотели. Страсти-то какие! В гости к Вареньке поехала, подружке моей сердечной, так она ещё больше страху нагнала, мол, схватили тех разбойников, жандармы аж из Тулы приезжали, и что в поимке участвовал молодой Осташев. Я прямо там чуть не умерла! Как же Саша? А вдруг его ранили? И помочь-то ничем не могу! Расплакалась от отчаянья, Вареньке пришлось меня успокаивать и водой отпаивать. Как домой добирались, и не помню, как в тумане всё. По приезду Глаше наказала разузнать, у себя ли в имении граф, мы ведь уже дней десять не виделись, совсем Саша свой утренний моцион забросил. Уже и смеркаться начало, прибежала горничная, запыхавшись, говорит, видели графа в имении, жив-здоров его сиятельство. Я так и знала, что всё будет хорошо, помогли молитвы Матери Божьей Марии, сберегла она Сашеньку, отвела руку злодейскую!

Наутро и встретилась с Александром на лесной дороге. Улыбается так же, ничуть не изменился.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, княжна Мария Игоревна. Ну вот и свиделись.

Внутри так и захолонуло всё! Он знает! Ноги сами подкосились, так и опустилась на траву.

— Что? Какая княжна? Александр Павлович, так вы… Господи, стыдно-то как! Так вы с самого начала всё про меня знали? — Я аж задохнулась.

— Знал, ваше сиятельство, знал, Машенька. Если позволите так вас называть. — Присел рядом и внимательно на меня посмотрел.

— Да, конечно, Александр Павлович, — говорю, а щёки пылают.

— Но тогда позвольте, на правах, так сказать, старого знакомого, дать совет. Если в следующий раз вам захочется поиграть в разведчицу-подпольщицу, вы уж примите меры к более тщательной маскировке. Вы понимаете, о чём я говорю?

— Не совсем, Александр Павлович. А что такое «маскировка»? — Если про «разведчицу-подпольщицу» можно понять из контекста, это примерно такая же дура, что я изображала все эти дни, то «маскировка» совершеннейшая абракадабра.

— Я поясню. Вот вы, Маша, переоделись крестьянкой. Платье, платок — вполне. Даже ваши туфельки, пусть старые и разбитые, соответствовали образу. Куплены или подарены давным-давно, вам от старших сестёр остались, к примеру. А лицо? — с улыбкой смотрит на меня.

— А что с моим лицом? — Я в ужасе прижала руки к щекам.

— Нет, не пугайтесь, с вашим лицом всё в порядке, — Саша весело засмеялся. — Очень красивое и милое личико. — Я опять вся зарделась. — Просто, где вы видели незагорелых крестьянок с белоснежной кожей в такую жару? По легенде, вы белошвейка, но от простого, обычного крестьянского труда вас ведь не освобождали? Руки то же самое. Ноготок бы сломали, просто маникюр не делали бы месяц-полтора. Причёсаны тщательно очень, а вот выбившаяся из-под платка прядка волос с застрявшей травинкой-соломинкой, была бы такой мелкой, но характерной деталью. Про вашу речь ничего не могу сказать, давно не был в России и в языковых оборотах и нюансах не силён. Сам не совсем правильно строю предложения. Каюсь и исправляюсь, — улыбнулся Саша.

— Не получилось из меня этой вашей «разведчицы-подпольщицы», значит?

— Не расстраивайтесь, Маша. У вас ещё всё впереди. Давайте я вас провожу, — руку протянул, встать помогая.

Мы шли рука об руку по дороге, то и дело останавливаясь. Александр рассказал много интересных и страшных вещей, про врагов, которые желают только вреда России, про коварных англичан и других европейцев, про масонов-иезуитов, запрещённых высочайшим указом. Про то, что он — граф Осташев, не просто приехал навестить батюшку, а со специальным заданием, ужасно секретным, из самого Санкт-Петербурга, по поручению Его Императорского Величества. И последние события в губернии только подтверждали его слова. Оказывается, он с отрядом верных государю офицеров обезвредил целую шайку «шпионов-иностранцев», под видом разбойников убивавших настоящих русских патриотов.

— Мария Игоревна! Вы, как российская подданная и верная дочь своего Отечества, можете оказать неоценимую помощь в борьбе с недругами. Я, честно признаться, очень рассчитываю на вашу помощь!

— Александр… Павлович! Конечно, я согласна! Можете полностью мной располагать! Вот только… стрелять я совсем не умею.