– Во! – гулко изумился боцман Чижик. – Бабу ваксой обмазали. Ваше благородие, зачем?!

– Водятся такие, – сказал капитан. – В Мерриленде, в горах, на юге – целые, говорят, деревни таких. Игра природы…

Бойки с орудий скручены, прицелы сбиты. Кабестан заклинен, шлюпки качаются грустно, как селедки на крючке: половина талей обрезана. Пахнет угольным дымом: где-то в тумане нападавших дожидается пароход…

Из каюты Глеба было вынесено все, включая салфетку со стола. Вместо салфетки лежал конверт с надписью: «Господину Марину лично. Прочих просим не беспокоиться»

И – воткнут длинный узкий нож…

Матрос Иванько, получивший удар абордажной саблей в живот, умер два часа спустя. Остальные раненые, числом шесть, тихо лежали в лазарете. Ошеломление не проходило.

Глеб пришел в себя среди ночи. Тупо болела грудь, плечо, в теле царила слабость, но голова была ясной. Впервые, может быть, за много месяцев, тут же усмехнулся он. Небо вверху слабо светилось, как-то особо пах воздух. Пыльный мир… Он попытался приподняться – боль выстрелила от горла к солнечному сплетению. Стало дурно, мутно. Глеб осторожно вернул себя в прежнее положение.

Итак, пыльный мир…

Очень ясно помнилось и понималось все: как она гнал коней, перепрыгивая из реального мира сюда и назад, зная, что катастрофа уже произошла, что уже ничего не спасти и никому не помочь… но необходимо было своими глазами увидеть, как это выглядит. И когда он увидел вдруг в пыли цепочки следов… О, как он шел по этим цепочкам, угадывая, что делали эти люди, как друг на друга смотрели и что говорили. Идти было трудно, потому что громоздились скалы и зияли пропасти, и еще слишком много сил уходило, чтобы находить воду и траву коням. На исходе восьмого дня пути он настиг, наконец, их – черных, измочаленных, лишившихся рассудка людей. И один из них выстрелил в него и попал…

Он помни, что узнал тогда этого человека, а вот сейчас не мог вспомнить, кто же он…

Тогда еще небо нервно мерцало, и он лежал, зажимая рану рукой – и вдруг полосы и пятна на небе сложились в лицо Олив. Страдание и порыв были на этом лице… потом все ушло в темноту.

Однако те люди, похоже, пришли в себя. Он вез воду, много воды, и ее хватило, чтобы вернуть их из безумия. По крайней мере, все до сих пор были живы – а прошел не один день.

В первую очередь, жив был он сам: жив, перевязан, уже в сознании…

И, услышав, наверное, что он не спит, не в обмороке – привстал один из носильщиков. Они несли его на руках последние дни: видимо, лошади погибли от жажды…

– Эй, – тихо позвал он. – Ты меня слышишь?

Это была английская речь со странным акцентом.

– Слышу, так же тихо отозвался Глеб.

– Полковник, проснитесь! – заорал тот. – Он пришел в сознание!

– Глеб! – раздалось с другой стороны. Глеб медленно повернул голову.

На него в упор смотрел полковник Вильямс – и, не стесняясь, плакал.

Остров Тихий – равнинный, зеленый, со множеством укромных бухточек, к красновато-желтым песком пляжей, – казался воплощением земного рая. Известно было, что является он частным владением и весь, с населением и зверьем, принадлежит графу Добротворскому, крупнейшему землевладельцу Палладии. «Санфлауэр» шел на юг, держась милях в трех от линии берега. Сайрус стоял на мостике, слушал штурмана. Повязку ему снимали на два часа в день. Видел он уже несколько лучше, боли почти не чувствовал – но фельдшер честно сказал, что острота зрения потеряна безвозвратно и что большим счастьем будет, если все вот так и останется: иногда некоторое время спустя начинает мутнеть роговица…

– А вот и речка, – сказал штурман неуверенно. – Да! Ясно вижу устье реки, сэр!

– Командуйте, лейтенант, – сказал Сайрус. – Считайте, что меня на мостике нет.

На «ты» они перешли как-то незаметно для обоих – обратили внимание уже потом, спустя время, и даже удивились, как естественно это произошло. Лев выздоравливал, хотя и медленно: новые его раны, от камней и щепок, были обширны, но неглубоки. Ах, как сражался он тогда, перед лицом смерча, за право получить эти раны!.. Светлана засмеялась про себя. Благодаря Левушке она отделалась двумя черными кровоподтеками: на бедро и повыше бедра. А Билли вообще остался без царапины. Вот он, катится по лугу колобком наперегонки с Софти, безобразным псом грязно-белой масти и породы двортерьер, больше всего на свете обожающим подкрасться тихо или внезапно наскочить – и облизать все лицо. Эти двое, маленький человек и огромный пес, подозрительно быстро нашли общий язык…

Лейтенант Дабби не посвящал ее, понятно, в планы своих действий. Отряд совершил марш на восток и находился сейчас милях в пятнадцати-двадцати от восточного побережья Острова. Светлана знала только, что населения здесь очень мало и что палладийская армия сюда не приходила, да и не стремилась.

Что тогда здесь делали партизаны?..

– А о каком Марине ты сказала, что он твой брат? – спросил Лев, тоже глядя на резвящихся на лугу. – Я слышал эту фамилию. Но ведь братьев у тебя, насколько я знаю, нет?

– Не могла же я сказать, что он был моим любовником, – пожала плечами Светлана. – А где ты эту фамилию слышал?

– Там, у себя…

– А-а…

– Знаешь, я все жду, когда ты начнешь меня расспрашивать: кто я, чем занимаюсь… и прочее. Ведь я же тебя тогда чуть не…

– Я обратила внимание.

– Всякая женщина…

– Я не всякая, к сожалению. От этого мои проблемы. А относительно тебя – все и так ясно. А если что не ясно, так просто не хочется узнавать. Как не хочется, например, снова встретиться с Глебом.

– Он обидел тебя?

– Нет. По крайней мере, в обычном смысле. Просто мне было очень больно, когда я поняла, что – все. Что больше ничего не будет. И я боюсь повторения этой боли… Ладно, будем нелогичными. Тогда, в восемьдесят третьем – что ты делал в том доме?

– Закрывал проход. Через этот дом бредуны проходили к нам. Приносили подарки…

– А дядюшка Лоуэлл просто попал под горячую руку?

– Да нет, что ты. Это был агент бредунов, один из самых-самых…

– Это – точно? Ты не ошибаешься?

– Абсолютно точно. Я видел своими глазами, как он принимал тех, дары приносящих…

– Так ты можешь… проникать в тот мир?

– В общем, да. Я могу находить проходы. Я скаут.

– Здорово. А вот Глеб умел перемещаться без всяких проходов.

– Я знаю. Правильнее сказать, он умел создавать разовые проходы. Таких, как он, называют сквозниками, пенетраторами…

– Таких? Их что, много?

– Что ты. Единицы. В нашем ведомстве был один, да и тот погиб. По глупости: начал чистить револьвер, а разрядить – забыл…

– Как его звали? – вздрогнула Светлана.

– Игорь Павлович… Да нет, ему было за шестьдесят. Твой Глеб сейчас служит в ведомстве князя Кугушева, это Департамент охраны, а я – у контр-адмирала Сахновского, военная разведка. У Глеба свое подразделение, он там царь, и бог, и воинский начальник… Не знаю, чем именно они там занимаются. Будто бы намерены нанести поражение бредунам на их же территории. И будто бы – уже нанесли…

Светлана хотела что-то сказать, но замерла. Знакомый и жуткий механический клекот донесся откуда-то – справа, слева?.. Она вылетела из-под крон, чувствуя себя и Билли крошечными медленными жучками на темном стекле, сгребла детеныша в охапку и метнулась обратно. Навстречу ей из-за леса косо вывалилось чудовище, сверкнуло глазами, пронеслось с грохотом… Не веря себе, Светлана остановилась и посмотрела чудовищу вслед. Каким-то невероятным усилием зоркости и памяти она сумела увидеть и узнать. Различить в бледном пятне за бликующим стеклом черты лица…

Это был мистер Пэтт.

Туров даже оглянулся и попытался увидеть еще раз ее, женщину с ребенком на руках. Что-то смутно знакомое и даже тревожное мелькнуло и пропало. Лишь много позже, глубокой ночью, устраиваясь кое-как на жесткой койке постоялого двора в небольшом полувымершем поселке с гордым именем Кастл-Маунт, он вспомнил вдруг эту женщину и даже не то чтобы узнал – седьмым, восьмым чувством проник, кто она такая. Жена Сайруса Кэмпбелла, лорда Стэблфорда. Любовница Глеба Марина – и, весьма вероятно, мать его ребенка…