Писатель открыл глаза и пролежал так несколько минут в глубокой прострации. В тот момент ему казалось, что спать он больше не будет никогда в жизни. Все события, развернувшиеся перед ним за последние несколько ночей, плотным кольцом окружили его голову и не давали проснуться окончательно.

Через час пассивного созерцания свисающего с потолка лоскута штукатурки Писатель наконец смог окончательно вернуться в эту реальность. Он не спеша заварил кофе, постоял с горячей кружкой у злополучного окна и сел за свой стол. Перед ним лежал Дневник. В этом Дневнике было всё, с самого начала, и не хватало только последней записи. Но прежде, чем её сделать, автор открыл первую страницу и уже не смог остановиться.

За окном лил унылый осенний дождь. Я ненавижу этот мокрый, шумный и неприятный вид осадков. Я больше люблю снег, он ассоциируется у меня с праздником, солнцем и весельем. А дождь — это хмурое и тучное небо, скомканные прохожие, торопливо топающие размокшими ботинками, грязная прихожая и… одиночество. Я никогда не чувствую себя одиноким, ибо умному и начитанному человеку наедине с собой скучно не бывает, но только не в тот мучительный момент, когда идёт дождь. Тогда этот «умный человек» почему-то становится страшным занудой, я перестаю с ним разговаривать, он кутается в свой страшный старый свитер и достаёт бутылку красного вина из серванта. Он пьёт и смотрит в это ужасное окно в своей комнате… Краска на раме ободрана, стёкла и замазка потресканы, кое-как затыканные бумагой щели заклеены полосками ткани, а по ту сторону окна идёт противная изморось. Но ничего не поделать — эта рама как магнит во время ненастья притягивает к себе одинокую душу и не отпускает до последнего вздоха. Когда вздохи заканчиваются, одинокая душа, залитая сухим вином, обычно закрывает глаза и уносится на карусели в далёкие дали.

Так произошло и вчера. Я постоял на кухне в напрасном ожидании услышать хоть одно внятное слово от своего внутреннего собеседника и, не дождавшись, взял из серванта вино, бокал и направился в свою комнату. Диван, на котором я сплю, стоит у самого окна и на нём удобно сидеть, облокотившись о подоконник и угол стены, наблюдая сквозь размытое отражение в стекле беспомощных прохожих. Они причудливо стараются перепрыгивать лужи, промахиваются и с плеском окунают свои ноги в грязную жижу. Весело. Но всё равно уныло.

Сидя с бокалом, который немой собеседник время от времени злорадно пополнял, я постепенно стал терять контроль над реальностью и начал кивать подбородком. Несколько раз я перебарывал подступающий сон, но в конце концов отступил, поставил бокал рядом с бутылкой на обшарпанный подоконник и слегка прислонил голову к стене. Тёплая греющая ноги батарея, красное вино и однообразный шум ливня располагали к уютному и беззаботному отчаливанию в сладкое беспамятство, и тогда я ещё не предполагал, что утром буду лежать с широко открытыми глазами и в недоумении пытаться осознаться в старом мире.

Я никогда не думал, что подобное может произойти со мной. Я читал о таких вещах и даже верил, что это в принципе возможно, что это не ложь и не выдумки. Но как и в телевизионном розыгрыше лотереи — ты видишь прыгающего от счастья везунчика и понимаешь, что тебе так никогда не повезёт. Не для тебя все эти праздники жизни, ты просто обыкновенная серая мышь, с которой не может произойти ничего удивительного. И вся эта индейская магия с её астралами и осознанными сновидениями — всё это где-то в другой реальности, о которой ты можешь узнать у телевизора или прочитать в книге, но никогда не сможешь непосредственно в ней оказаться…

Закрыв глаза, я сквозь шум крови в барабанных перепонках продолжал слышать бьющиеся об оцинковку отлива капли дождя. Казалось, сон уже пришёл, но как-то не до конца… Я наблюдал возникающие передо мной размытые образы и пейзажи, это были какие-то вспышки таинственной реальности, другого сознания, проникающие сквозь ослабленную защиту в мой мир, но быстро угасающие и сменяющиеся новыми появлениями. Какие-то горы, затем равнины, деревья, потом дома, лица… Всё это было как на фотографиях, опущенных в проявитель, когда из пустоты возникает изображение, а потом заволакивается туманом и исчезает в темноте. Только происходило это гораздо быстрее, ни один кадр не задерживался более секунды. Я стал пытаться задержать этих частицы другого мира перед свои взором и постепенно мне это стало удаваться. Тогда я понял, что это никакие не фотографии. Изображения двигались! Деревья шелестели листвой под порывами ветра, люди ходили, поворачивались и разговаривали. Слышались обрывки фраз, но я никак не мог понять их, как будто слоги были переставлены местами… Через мгновение раздался раскат грома, ливень за окном обрушился сплошным потоком и мои глаза открылись. Я висел высоко в воздухе над покосившимися деревянными домами, за которыми виднелся густой тёмный лес, справа возвышался высокий холм с церковными куполами, а в небе сверкали молнии и освещали то, как…

…вода поднималась из берегов реки и ещё некоторое время обходила дома и переулки, с ухмылкой оглядываясь на предстоящую поживу. Затем постепенно, с толком и расстановкой, словно смакуя, стала затапливать деревенские дворы. Связь с внешним миром была практически потеряна, поскольку просевшие в размытой почве телеграфные столбы покосились и оборвали провода. Когда вода, подняв на свою поверхность всевозможную утварь, мусор, палки, помои и другие продукты человеческой жизнедеятельности стала сочиться под двери и проникать в дома, пришлось подняться с печи даже самым ленивым и безучастным жителям деревни.

Печальной вереницей потянулись вверх по склону холма груженные нехитрым скарбом телеги и промокшие насквозь люди то сидели на них понуро, поправляя нависший груз, то брели рядом, держа под узды трясущих тяжёлыми гривами лошадей. Только шумливые собаки весело рассекали своими гордыми телами грязные потоки воды и лай их придавал мрачной картине некоторые признаки не такой загробной жизни. Они бегали взад и вперёд вдоль тоскливой процессии, надёжно осуществляя свою благородную миссию — мешали сердитым беженцам выталкивать застрявшие повозки из грязного месива.

На вершине холма стояли стены старого монастырского подворья, местами порушенные временем, местами имевшие следы скудного ремонта. От помещений остались зияющие оконными пустотами, дверными проемами и провалившимися кровлями жалкие останки. Храм на территории монастыря имел куда более презентабельный вид, поскольку поддерживался местными жителями и проезжими меценатами. Батюшка был человеком мастеровым, многие работы выполнял сам, но и от посильной помощи не отказывался. При этом сам же изготавливал нехитрые церковные атрибуты и торговал ими в ближайшем городе на рынке.

Сквозь шум ниспадающей пелены дождя и отзвуки барабанной дроби по дырявым жестяным крышам подворья слышны были крики суетливых жителей, натужное мычание коров и кудахтанье возмущённых кур. Основное количество нажитого добра свалили под покровом обветшалых строений, сами же люди собрались в храме, где было сухо и тепло. Расположились кто на скамейках, кто прямо на полу в тесноте, да не в обиде. Тихие пересуды не отличались большим разнообразием и носили чаще вынужденный характер — больше развлечь себя было нечем. Слышны были редкие молитвы и жалостливые причитания. На носившихся время от времени детишек тут же цыкали, хватали их и стыдили — церковь же! Деревня была небольшая и все вокруг друг друга знали.