— Нет, голубушка, мы все — единое целое, так что, прошу к нам, в нашу компанию.

Теперь уже трое, сплетя руки, образовали круг энергетического обмена дружбы, доброты, искренности, любви, преданности, веры, жизнестойкости. Если можно было бы простому человеку увидеть, как к ним устремилась ещё одна энергетическая сущность, то в ней легко узнавался Шалтир и так же протянул свои руки к этому кругу. Его не видела только Виола. Юлиан, хитро подмигнул опешившему Генри и сжал его руку. Трое проверенных товарищй переглянулись, как истинные заговорщики.

Весь свет был на венчании и крестинах младенца семьи Яровских. Счастливая пара! Поразительно красивые, молодые, а Виола вообще была похожа на мадонну с младенцем, сошедшую с картины Рафаэля. Сколь очаровательно было её лицо, такое одухотворённое, словно подсвеченное изнутри нежным божественным светом. Генри, с военной выправкой настоящего офицера, в парадном мундире, высокий и подтянутый, был сдержанно-спокоен, хотя в его душе пел целый оркестр. Юлиан, украдкой смахивая слёзы, то ли радости, то ли каких-то своих мыслей, выпячивал грудь и был преисполнен гордостью за чудесную пару. Сплетникам и злопыхателям, яростно нападавших на Виолу, пока её положение было шатким, пришлось поумерить свой пыл, но ехидно-приторные взгляды так и буравили венчающихся. Что поделаешь, на каждый роток не накинешь платок, шопоток пробегал по толпе, то тут, то там. Полковника Юрсковского раздражало это, но сам факт венчания был самым лучшим успокоительным для него. Мать Виолы, Ванесса, стояла, словно изваяние, было видно, что она тоже пришла в душевное равновесие, хотя эти несколько месяцев дали повод появиться в её пышной причёске большому количеству седых прядей. Женщина благородных кровей, из древнего рода, она была воспитана в пуританских правилах и была шокирована поведением дочери. Когда Виола созналась в своей любви с Генри и о том, что произошло между ними в Индии, Ванесса пришла в бешенство. — Как ты посмела, мерзавка, ты бросила пятно на всю семью, — с пеной у рта кричала взбешённая Ванесса.

— Мама, я прошу тебя не разговаривать со мной в подобном тоне, — тихо пролепетала Виола.

— Вы только посмотрите на неё, дрянь, она ещё требует к себе уважения, — мать всплеснула руками, приблизилась к Виоле и, прищурившись, брызгая слюной в лицо дочери, — ты изваляла в грязи фамилию отца. Ты распушенная, похотливая девка. Мы воспитывали тебя, ты получила образование в лучших пансионатах. Как ты смела?

— Матушка, я хотела бы попросить у вас прощения, но, боюсь, вы сейчас не готовы внимать мне, — Виола стояла, вытянувшись в струнку, и смотрела прямо в, налившиеся кровью, глаза матери, — отложим наш разговор, когда вы придёте в доброе расположение духа.

Девушка медленно повернулась и пошла к дверям своей комнаты.

— Я не желаю ни слышать о нём, ни видеть, как будет лезть на лоб твой живот, — взвизгнула Ванесса, — отныне, ты не имеешь права выходить из дома, да что из дома, не попадайся мне на глаза вовсе.

Последняя фраза, выплеснутая в порыве гнева, ударилась о закрытые двери комнаты Виолы и гулким эхом разнеслась по дому.

Действительно, две оскорблённые в своих чувства, хоть и разных по смыслу, женщины старались не встречаться. Когда новая жизнь в теле Виолы уже явно показала своё право на существование, девушка молча собрала свои вещи и оставив матери маленькую записку, под плач верной горничной и причитания тёти Идиты, поздним вечером отправилась в дом Генри, совершенно не представляя, как её там встретят. Но письмо, отправленное из Индии, уже дошло и старый дворецкий был радушен, как был бы радушен родной отец.

Мать ни разу не проявляла явного интереса к своей дочери, но зная, что неугомонаая и любящая Виолу, как дочь, Идита, тайно навещает племянницу, пару раз, как бы без интереса, справлялась о её здоровье. И когда старая дева, тётушка Идита, в самых радужных красках, начинала расписывать прелесть женщины, готовящейся стать матерью, резко обрывала ту, говоря, что подробности её не интересуют. Вот такие страсти кипели в семействе Юрсковских до самого приезда Генри и полковника.

Но сейчас, Ванесса стояла с поднятой головой, снисходительно оглядывая собравшихся. Всё обошлось, как нельзя лучше, венчание состоялось, малыша покрестили, а когда Ванесса взяла на руки своего внука, завёрнутого в дорогие кружевнные пелёнки, сердце женщины учащённо забилось, что-то дрогнуло, засосало под ложечкой. Но первый порыв нежности потушила родовитая спесь. Что бы никто не заметил её ласкового взгляда, обращённого на малыша, она сделал рукой знак горничной и, передав ребёнка, потупила взор. Полковник, хорошо знавший свою жену-гордячку, видя душевную борьбу, нежно сжал её согнутый локоть и улыбнулся, глядя в глаза:

— Ну, вот, а ты сердилась, всё хорошо. Пойми и прости обоих, поверь, они заслужили своё счастье.

Ванесса подняла на него глаза, но ничего не ответила.

Были ещё двое, кто по-своему отмечал торжество семьи Яровских, на которое их не приглашали. Два злобных гения сидели за накрытым столом и поднимали бокалы с вином за успех своего плана. Людвиг, в отличии от разъярённой Ядвиги, едва сдерживающей дрожь в теле, был спокоен и уравновешен:

— Моя дорогая, ты слишком взовлнована, и напрасно. Будущее не может быть счастливым, если враги прошлого собрались, чтобы нанести удар в настоящем.

Он смотрел в бездонные, поразительно красивые от природы, глаза своей компаньонки, которые сейчас прямо извергали молнии яростного пыла. Его спокойствие раздражало Ядвигу так, что казалось, она, при других обстоятельствах и с другим собеседником, бросилась бы на него и начала царапаться и кусаться.

— Я в бешенстве, даже вижу, как они смотрят друг на друга с любовью и нежностью. О, я готова ворваться к ним и разметать всех, как я их ненавижу! Обоих, его, этого праведника, сноба, кичящегося своей непорочностью и эту смазливую мямлю, паиньку домашнюю.

Людвиг откинулся на спинку стула и, отпив глоток из бокала, улыбнулся:

— Дорогая, злость гораздо полезней, чем отчаяние. Но ты теряешь самообладание, бушуешь. Успокойся, я чувствую, всё идёт так, как нам надо. Иисус умер на кресте, презираемый теми, кого он хотел спасти. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы знать наверняка, в этот раз всё будет точно так же. Проведение займёт политику невмешательства и небеса не разверзнуться. Радужный адепт не сможет изменить ход событий, чтобы уберечь себя и до конца исполнить предначертанное ему высшими инстанциями.

— Ты говоришь так уверенно, а я вся дрожу. Страшно боюсь, что мой план может сорваться, как в Индии. У него такая огромная защита, просто не пробиться.

Ядвига вскачила и нервно заходила по комнате.

— Знаешь, дорогая, чем мне нравиться наш союз, мы великолепно дополняем друг друга. Когда сомнения начинают брать верх над твоей холодной рассудительностью, тогда я становлюсь совершенно спокойным и находятся слова, успокоить тебя, и наоборот, когда уже я не верю в успех, ты прекрасно справляешься с моими страхами. Но сегодня я спокоен, как никогда, всем нутром чувствую, близок наш триумф. Всё дело в том, что Генри сам помог нам в этом.

— Да прекрати, чем этот святоша мог нам помочь? — Ядвига махнула рукой.

— Он собственными руками разрушил сложившиеся правила. Никогда в семье, в которой уже есть Радужный адепт, не должен рождаться другой воин света. Ему просто повезло, что он ещё успел увидеть своего отпрыска.

— Я не понимаю тебя, — нервозно вскрикнула Ядвига.

— Ну, как ж так, неужели ты забыла, чему тебя учили в иституте благородных девиц? — Людвиг рассмеялся, — непорочность, девственная чистота, которую нужно сохранить и идти под венец с чистой совестью. Любимая, что ты, ведь это одна из самых важных заповедей. А что сделали они? Попирая законы благочестия, вступили в греховную связь, не будучи благословлёнными. Этого не прощают, каким бым любимчиком он не был. Он должен быть примером, свято чтить заповеди, пользоваться доверием и уважением, чтобы открыто смотреть в глаза тем, кому обязан помогать вставать на путь истинный.