Сон о матери был таким же тягостным и предвещающим. Бушующее море, со множеством каменистых порогов, билось о высокую скалу, на которой виднелась одинокая, хрупкая, женская фигурка. Генри узнал в ней мать. Ветер развевал её волосы и платье. Но себя в этом сне Генри, как не старался, уже не видел.

Написав доктору об этих трагических снах, он получил такой ответ: «Мой юный друг,

Увы, молодой человек, эти сны говорят о грядущих печальных событиях. Понимаю ваше волнение, но если вы помните наши беседы, то должны всё понять. За всю нашу жизнь мы совершаем множество неблаговидных поступков, нельзя всё время получать всё, что хочешь а за содеянное надо платить. Цена может оказаться слишком высока для окружающих тебя людей. Каждый человек должен противостоять монстру внутри себя, дабы обрести мир в душе. По делам нашим нам и воздастся».

Генри не находил себе места. Он предчувствовал, что скоро случится что-то непоправимое. В очередном письме доктора он получил подтверждение своим опасениям, хотя на первый взгляд, всё было прекрасно. «Спешу обрадовать вас, мой юный друг, ваша матушка, внезапно, почувствовала себя гораздо лучше. Она, как будто, очнулась. Но в психиатрии такие примеры имеют место. Не хочу пугать вас, вы взрослый человек. Будем надеяться, что всё обошлось».

Генри понял, доктор что-то не договаривает. Стараясь прочесть то, что было написано между строк письма, Генри догадался, о чём умалчивает Юлиан, пытаясь успокоить его. Несколько дней мучительных раздумий и Генри решился пойти к начальнику училища и просить отпуск домой.

Как ни странно, полковник, всегда строгий к своим курсантам, на удивление быстро согласился и дал распоряжение адъютанту написать приказ об отпуске кадета Яровского. Он выслушал доводы Генри с таким выражением лица, как будто он был готов к этому разговору и знал на много больше, чем Генри. Когда кадет вышел из кабинета собираться в дорогу, полковник достал конверт с гербом рода Яровских, вынул из него письмо и снова прочитал его. «Да-а, бедный мальчик, такое несчастье! Помоги ему господи, пережить это» думал полковник.

Двухдневный путь домой казался бесконечно долгим. Ворота усадьбы были распахнуты настежь. Приезда Генри видимо не ожидали, поэтому никто его не встречал. Он взбежал по парадной лестнице в холл. Ни прислуги, ни отца, ни кого. Поднялся на второй этаж, двери спальни матери были распахнуты. Но и там никого не было. Бросился по лестнице вниз и столкнулся с Виолеттой.

— О, боже, мсье Генри! Как вы тут оказались?

— Скажи мне, что случилось? Где родители? Почему так тихо кругом?

— О, господи, дай мне силы! Случилось страшное, я не могу, не знаю, как вам сказать, — она упала на колени и разрыдалась.

— Я сам скажу, ступай, — раздался голос герцога.

Генри повернулся и увидел отца. Герцог пристально посмотрел на сына и опустил глаза. Повисла тягостная тишина. Генри уже всё понял и молчал, боясь задать вопрос и услышать страшный ответ. Оба, как могли, оттягивали разговор. Отец подошёл к креслу, сел и сложил руки на коленях, Генри видел, как дрожали его пальцы. Но молчи не молчи, а говорить надо было.

— Садись, Генри. Как жаль, что последнее время мы встречаемся с тобой при таких обстоятельствах. Прости, сынок, но всё это так ужасно, — герцог поднял руку к глазам и Генри увидел, как он вытер слёзы.

— Когда это случилось? — тихо спросил он.

— Мы так и не нашли её тело.

— Что значит, не нашли? Как всё произошло?

— Это так страшно и нелепо, что я не могу поверить в случившееся, — отец встал и стал ходить по комнате, — такая ужасная смерть, ничего не понимаю.

— Как страшная? Ну, скажи же, наконец, что случилось? — Генри, провожая отца взглядом, почувствовал его сметение.

Герцог остановился, посмотрел в глаза сыну и тихо сказал:

— Семь дней назад, Эдель, ночью, вышла из дома и ушла к морю. Виолетта, почувствовав неладное, не найдя её в спальне, бросилась искать. Но помешать её замыслу, она уже не успела. Добежав до берега, она увидела, как Эдель вошла в воду сначала по колено, потом по грудь, простёрла руки вверх и волна накрыла её.

Герцог постоял немного и вышел из комнаты. Генри слушал и не мог поверить в то, что никогда не увидит больше свою мать. Сонпредупреждение сбылся с невероятной точностью. Шатаясь на ставших ватными ногах, Генри вышел из дома и побрёл, не разбирая дороги. Не видя ничего перед собой, он, не заметил, как вышел на берег моря. Лишь шум прибоя и крики чаек, привели его в чувство. Он стоял, обдуваемый солёным, морским воздухом и смотрел на бескрайнюю гладь моря. С детских лет он обожал его. Мог часами смотреть, как оно катит свои волны к берегу, принося к его ногам янтарь и перламутровые ракушки. Он любил море и тогда, когда оно было спокойно, и когда бушевавшаястихия пугала всех своей разрушающей мощью. Он преклонялся перед этим божественным чудом. Как часто он приходил сюда и, бегая по песчаному берегу, кричал во весь голос, признаваясь в бесконечной любви. А теперь, он ненавидел эту гладь за то, что она предала его любовь и забрала самое дорогое, что было у него на этом свете. Если раньше он смотрел на море, как на ласковое, страстно любимое существо, то теперь, в шелесте волн, он слышал рычание чудовищного, ненасытного зверя, проглотившего, даже не поперхнувшись, его самого любимого человека на земле.

— Как ты могло? За что? Почему ты так жестоко обошлось со мной? Ты отвратительно, я не ненавижу тебя! Где же ты был, всемогущий господь?! Почему ты не спас, не остановил её? — закричал Генри и бросился к морю. Подбежав к воде, он стал бегать по кромке берега и пинать подкатывающие волны. Рухнул на колени и в исступлении, бил кулаками по воде. Обессилив от захлестнувшей ненависти, упал лицом в воду, хватал ртом волны, кусая воду, как будто хотел зубами причинить морю боль. Морская соль и соль его слёз смешались воедино. Чьи-то сильные руки выхватили его из воды. Он, как птица в силках, забился в истерике в этих руках, но его встряхнули и поставили на ноги. Открыв, воспалённые от морского песка и соли, глаза, он сквозь пелену слёз, разглядел Юлиана.

— Отпустите, отпустите меня, я не хочу жить! — кричал Генри, вырываясь из рук доктора.

Юлиан, крепко держа его за плечи, с горечью смотрел на несчастного паренька, давая ему выплакаться. Генри, не в силах справиться с нахлынувшим отчаянием, обмяк в руках доктора. Юлиан прижал к себе содрогающееся от рыданий тело мальчика.

— Ничего — ничего, поплачьте, мой друг, поплачьте, прижимая к себе Генри, Юлиан гладил его по голове, — дайте слезам омыть свою душу.

Долго стояли, обнявшись, солидный мужчина и пятнадцатилетний мальчик, в душе которого, как ему казалось, боль и мука теперь поселились навсегда. Биение сердца Юлиана немного успокоило Генри, он поднял на доктора глаза, полные слёз. Доктор улыбнулся ему и повернул к морю лицом.

— Я понимаю ваше отчаяние, мой мальчик. Бог мой, как же трудно найти слова, чтобы попытаться успокоить вас и привести ваши мысли в порядок, — тихо начал говорить Юлиан.

— Я понимаю, вы хотите поддержать меня. Но боюсь, вряд ли смогу понять, что бы вы ни говорили сейчас. Моя душа разрывается от боли и непонимания. Почему, почему так случилось? Кто виноват в том, что это произошло?! Отец, я, провидение? Ведь она была самым добрым, нежным и ласковым человеком! Самая замечательная, родная и любимая, никому не причиняла зла. Где же был господь? Почему он не уберёг её от этого! Ведь она так безгранично верила в него и меня учила, верить в его силу и заботу! А он? Он оставил её и бросил в пасть безумия! — голос Генри сошёл на крик.