Троцкий ничего не предпринимал; его снова мучили приступы малярии. 15 января 1925 года он известил ЦК (пленум которого был назначен на 17 января), что уезжает на Кавказ для лечения. В этом же письме он кратко ответил на основные обвинения, предъявленные ему в связи с «Уроками Октября» — это был его единственный ответ за все время «дискуссии», — и заявил о своей отставке с поста председателя Военно-Революционного Комитета.
Теперь он потерял все свои стратегические позиции, правда, он еще оставался членом Политбюро и ЦК, но и там он был в безнадежном меньшинстве.
На пленуме ЦК 17 января главным вопросом было «дело Троцкого». Зиновьев и Каменев требовали исключить его из Политбюро; и снова в роли благоразумного и умеренного выступил Сталин, который не согласился с ними. Троцкого оставили в руководстве, но условно, то есть под угрозой исключения, если он будет продолжать открытую полемику. ЦК формально прекратил «дискуссию», а сам тут же направил всем идеологическим секторам директиву продолжать «разъяснение всей партии антибольшевистского характера троцкизма, начиная с 1903 года» — когда Троцкому было двадцать четыре! — «и вплоть до «Уроков Октября». Параллельно было приказано начать еще одну пропагандистскую кампанию — по разъяснению низости троцкизма всему населению страны.
Троцкому, казалось, все было безразлично. На заседании ЦК он демонстративно читал книгу — французский роман, к тому же! Его отношение к Сталину, которого он назвал самой «блестящей посредственностью» в партии, выражало его отношение к руководству в целом. Он, так сказать, добровольно устранился из исторического процесса.
Однако в насквозь политизированном кругу партийной элиты трудно было долго оставаться в стороне от политики. Многие продолжали связывать имя Троцкого с определенными взглядами по основным вопросам, волновавшим партию. Впрочем, к началу 1925 года у него оставалась лишь крохотная горстка открытых сторонников — в Москве вроде Раковского, Пятакова, Преображенского, Радека и Крестинского, да небольшая группа в Ленинграде, встречавшаяся на квартире его первой жены Александры; в провинции не было практически никого.
Троцкий продолжал отмалчиваться. Он молчал даже тогда, когда разногласия между двумя подходами к экономическим проблемам страны стали перерастать в открытое столкновение. Его взгляды на индустриализацию были высказаны другими, прежде всего — Преображенским. Разница между ними состояла в том, что Троцкий полагал, будто успешная индустриализация возможна только при условии международной революции, а Преображенский считал, что для этого достаточно ресурсов самой России (это в конечном счете привело его к примирению с теорией «социализма в отдельно взятой стране»). Взгляды эти были противоположны воззрениям людей типа Бухарина, который призывал опереться на крестьян, особенно зажиточных, поскольку лишь они могли бы дать стране необходимые товарные излишки. Бухарин и его сторонники считали, что нужно поощрять частную инициативу в рамках социализма. Что касается Сталина, то его позиция всегда резко отличалась от позиций партийных идеологов; он избегал острых углов, да и всякой идеологии вообще. Такой прагматический подход позволял ему использовать любые аргументы, которые в данный момент были ему выгодны. Он мог себе позволить согласиться с рассуждениями Бухарина, не доходя до бухаринских крайностей; оба они были солидарны в главном — в вопросе о «социализме в отдельно взятой стране»; это делало их временными союзниками.
Принципиальные разногласия по этому главному политическому вопросу раскололи бывшую тройку.
Ленинградские большевики острее других переживали тяжелое состояние промышленности; предприятия Ленинграда бездействовали. К тому же более натасканные в политике ленинградские рабочие осознавали необходимость индустриализации и в более широком плане; поэтому им не по душе была мысль о зависимости темпа восстановления экономики от темпа оздоровления сельского хозяйства. Зиновьев, все еще возглавлявший ленинградскую партийную организацию, оказался естественным лидером этого «антикрестьянского» направления. Все члены партии и комсомола высказывали свои опасения в ленинградской печати.
Между Сталиным и его сотриумвирами никогда не было идейного единства; в сущности, их свел вместе всего лишь дикий страх перед Троцким. Теперь, когда они выбросили его из Наркомата обороны и надежно заткнули ему рот, их ничего больше не связывало.
К тому времени Сталин и его окружение стали именовать себя «Центром». Конфликт между располагавшимися влево и вправо от этого Центра «крыльями» дошел до такого накала, что уже невозможно было избежать открытого столкновения. В ЦК поступило заявление, подписанное Зиновьевым, Каменевым, Крупской и Сокольниковым с требованием провести открытую дискуссию по основным пунктам разногласий. Дискуссия должна была, по их мнению, предшествовать очередному, четырнадцатому, съезду партии, назначенному на конец 1925 года. Заявление означало открытое покушение на партийную машину. Пытаясь обратиться напрямую к партии, новая оппозиция хотела, таким образом, обойти Сталина, временно объединившегося с Бухариным.
Аппаратчики воспользовались тем же несложным приемом, с помощью которого они недавно заткнули рот Троцкому: ЦК немедленно запретил дискуссию (хотя прежде она всегда предшествовала любому съезду). Зиновьеву и Каменеву попросту не дали говорить — как раньше они сами не дали говорить…
Съезд проходил бурно. Троцкий словно в рот воды набрал. Зиновьев и Каменев яростно нападали на Сталина и его окружение. Крупская осуждала культ Ленина. Теория «социализма в отдельно взятой стране» подверглась последовательной критике. Полемика достигла такого накала, что бывшие триумвиры принялись при всех поливать друг друга грязью. Они во всех мелочах припоминали свои прежние дрязги, в том числе и те, которые касались Троцкого. Зиновьев рассказал съезду, как был немедленно разогнан Центральный Комитет комсомола, когда он подавляющим большинством проголосовал за Троцкого. Сталин парировал его разоблачения, рассказав о том, как он лично спас Троцкого от убийственных намерений Зиновьева и Каменева. Как обычно, он изобразил себя миротворцем и обвинил Зиновьева и Каменева в намерении затеять «ампутацию» и «кровопускание» в партии, начав этот процесс с изгнания Троцкого. В заключение он воскликнул: «А теперь они хотят крови Бухарина!»
Бурно протекавший съезд завершился жестоким поражением Зиновьева. Он был изгнан из ленинградской парторганизации, где его заменил ставленник Сталина Сергей Киров. Оппозиция была разгромлена и потеряла контроль над ленинградской партийной печатью. Известия об этом вызвали гневные демонстрации в Ленинграде, но эти демонстрации ни к чему не привели. Каменев был снят с поста руководителя московской парторганизации; его преемник тут же позаботился, чтобы под разными предлогами помешать Троцкому выступать перед партийными ячейками. Пропаганда, разумеется, изобразила это как его собственное решение. Троцкий как раз тогда выступал с лекциями на культурные темы перед различными группами интеллектуалов, в том числе ученых; воспользовавшись этим, рабочим «разъяснили», что Троцкий предпочитает «буржуазную аудиторию».
Сталин немедленно начал валить в одну кучу как сторонников Троцкого, так и сторонников Зиновьева. Их еврейское происхождение тоже сослужило при этом неплохую службу: официальные пропагандисты начали зловеще намекать, что «не-случайно»-де против Сталина выступают одни евреи. Глядя сквозь пальцы на грузинское происхождение самого Сталина, его камарилья стала напирать на то, что она-де чистокровно русская, настоящая, коренная, а все прочие — пришлые враги.
Троцкий и тут продолжал молчать. Прежние отношения с Зиновьевым и Каменевым оставили у него такой осадок, что он не мог и думать о союзе с ними. Он считал их правыми уклонистами, поскольку они когда-то выступали против Октябрьского переворота и принадлежали к тем самым ветеранам партии, которых он считал виновниками ее бюрократического перерождения. Понадобились месяцы, чтобы смогли наметиться первые признаки сближения, к которому их вынуждали действия Сталина. С весны 1926 года они начали, не сговариваясь, поддерживать друг друга на заседаниях ЦК; и наконец, с большими колебаниями, решили встретиться для обсуждения практических дел. Встреча была тайная и проходила довольно напряженно. Сорокатрехлетние Зиновьев и Каменев были тогда в расцвете сил. Зиновьев располнел; на его бледном круглом лице под гривой встрепанных волос выделялись серо-голубые глаза; густая борода степенного Каменева уже начинала седеть.
