Вот с того проклятого дня Игорь Чебышев и стал держаться поближе к костолому по кличке Бура. А тот снисходительно поглядывал на него сверху вниз, как признанный мастер на туповатого ученика, и лениво учил уму-разуму – в своем понимании, конечно. "Не дергайся, не сепети, все ништяк" – вот, собственно, и вся наука, если не брать во внимание некоторые подробности...
На озере было гораздо проще – во-первых, потому, что Игорь уже немного привык к жизни в этом населенном полоумными хищниками Зазеркалье. А во-вторых, там, на озере, Бура взял всю грязную работу на себя, и Игорю досталась почетная миссия – стоять на стреме. То есть торчать в тумане у кромки воды, вслушиваться в доносящиеся с озера звуки, садить сигарету за сигаретой и яростно отбиваться от комаров. Бычки, между прочим, Бура потом заставил подобрать все до единого, и это тоже было частью его науки.
Эту операцию на озере придумал не кто-нибудь, а сам Бура, впервые в своей полной приключений жизни выступив не исполнителем, а автором сценария. Сценарий этот был рассмотрен под всеми мыслимыми углами и получил полное одобрение, после чего Буре было сказано: "Валяй". А получилось так потому, что у Буры, оказывается, имелся в тех краях дальний родственник, и костолом с перебитым носом был полностью в курсе местной специфики. Там, на озере, в прошлом году местные рыбаки насмерть забили заезжего браконьера, и им за это ничего не было: менты, такие же местные мужики, списали это гиблое дело на несчастный случай. Ну, в самом деле, не сажать же за решетку полдеревни!
Поэтому, узнав, куда Кулагин ездит рыбачить, Бура сказал:
– Ха! Дел на четверть часа! И концы в воду...
А то, что на рыбалку с Кулагиным отправился этот старый дурак Зарубин, вообще здорово смахивало на подарок судьбы. Этакий бонус, дарованный им свыше за предприимчивость и находчивость...
За озеро Игоря совесть не мучила. Во-первых, сам, своими руками он на озере ничего не делал. Если уж на то пошло, то он и не видел ничего. Уплыл Бура, приплыл Бура... Правда, были какие-то звуки, крики какие-то, плеск, но это, может, купался кто-нибудь на утренней зорьке. А что? Мало, что ли, на Руси отмороженных, которых хлебом не корми, а дай козырнуть перед народом здоровым образом жизни? Правда, козырять поутру на лесном озере, да еще в тумане, было не перед кем, но Игорь-то тут при чем? Значит, тихий попался отморозок, не на публику работал, а за совесть, для себя...
Во-вторых, как уже было сказано, Игорь немного пообвык, освоился и мало-помалу научился воспринимать такие вещи без интеллигентских истерик. В конце концов, Кулагин, этот вечно поддатый кретин, сам накликал на себя беду. И на Свентицкого заодно, между прочим.
Это в-третьих, если кому не лень считать.
В-четвертых, коли уж на то пошло, бытует среди братьев-славян такая поговорка: меньше народа – больше кислорода. В данном случае речь шла не столько о кислороде, сколько о деньгах, и не о рублях каких-нибудь, а о настоящей, твердой валюте. Вероятнее всего, о евро, хотя как раз таки евро в последнее время что-то захандрил – французам, видите ли, пришлась не по нутру общеевропейская конституция. Ну и хрен с ними. Что французы – козлы, давно доказано. Кем? А был такой одноглазый старикан, жирный, ленивый и, по слухам, пьяница и бабник. Мишкой звали, Михайлой Илларионовичем... Эх, мало мы им тогда ввалили! Вот бы добавить, чтоб знали, носатые, как на референдумах голосовать...
В общем, аллах с ними, с этими галльскими петухами. Евро покачается немного и выровняется, окрепнет. Независимо от курса валюты, доля Игоря Чебышева от продажи картины (по запчастям, как каких-нибудь краденых "Жигулей") в результате простых арифметических действий станет намного больше той, что оговаривалась изначально. При мысли о том, сколько это, черт возьми, будет, у Игоря захватывало дух.
Потому что: меньше народа – больше кислорода.
Обдумав все это далеко не в первый раз, Игорь Чебышев закурил еще одну сигарету и украдкой покосился на Буру. Бура был типичный мордоворот – широкий в кости, мускулистый, жилистый, с жестоким, чуточку монгольским лицом и вдавленной переносицей, пересеченной полоской старого шрама. Он был вылитое пушечное мясо – человек, который делает за других всю грязную работу, а потом тихо уходит со сцены, опускается в какой-нибудь хорошо замаскированный люк – лучше всего, канализационный – и исчезает там навсегда. И, что характерно, никто по нему не плачет. Потому что меньше народа – больше кислорода. А Бура – это даже не народ, а так, ошибка природы, хомо безмозглус, анацефал чертов...
– Не дергайся, чудило, – перехватив и неверно истолковав его взгляд, снисходительно просипел Бура, – все ништяк. Дел на копейку, а ты уже в штаны наложил.
Игорь про себя прикинул, сможет ли в случае чего справиться с этим мускулистым уродом. И решил, что сможет. Не в драке, конечно, не в поножовщине и вообще не в открытом столкновении. Там у него шансов никаких. Но если, скажем, взять то, что лежит сейчас в бардачке, и воткнуть не тому, кому оно предназначено, а Буре, этот конь с медными яйцами подохнет как миленький. И не такие, слава тебе господи, подыхали. Правда, ментовские эксперты здорово удивятся, когда обнаружат, что эта горилла дала дуба от прозаического инфаркта, но им-то что за дело?
Иными словами, баба с воза – кобыле легче. Даже уголовное дело заводить не надо. Словом, меньше народа – больше кислорода.
Правда, тут существовала еще одна возможность, всерьез обдумывать которую Игорю как-то не хотелось. А обдумать было надо, потому что... Ну что, угадали?
Правильно. Меньше народа – больше кислорода.
В конце-то концов, Буре, чтобы убрать Игоря Чебышева, вовсе не требовалось прибегать к таким дорогостоящим и экзотическим средствам, как то, что лежало сейчас в бардачке его потрепанного синего "опеля". Он мог застрелить Игоря, мог задушить голыми руками, ударить ножом или даже кулаком – словом, мог сделать с ним все что угодно, и притом в любой момент. Поэтому Игорь его и боялся. Некоторый оптимизм внушало лишь то обстоятельство, что в этом деле он был, как-никак, поважнее, чем какой-то костолом Бура. Он был – мозги. Ну ладно. Пусть не самые мозги, не серое вещество как таковое, но, как минимум, мозжечок. Или спинной мозг. Без рук, а Бура был именно руками, прожить можно – худо-бедно, но можно все-таки. А пробовал кто-нибудь жить без мозжечка? Хрен его знает. А без спинного мозга? Вот без спинного мозга точно не проживешь. А значит, пока это дело не завершится самым благополучным образом, приказа об устранении Игоря Чебышева Бура не получит.
Неизвестно, конечно, получит ли Игорь Чебышев приказ об устранении Буры. Сомнительно. Вряд ли. В общем, черта с два. Но Игорь Чебышев – не какой-нибудь Бура, он не станет ждать приказов. Когда дойдет до дела (то есть до дележа денег), он как-нибудь сам сумеет разобраться, что ему следует делать, а чего нет.
– Слушай, Бура, – сказал он, чтобы не молчать, – а откуда у тебя такое странное прозвище?
Бура повернул к Игорю свою азиатскую рожу с вдавленной переносицей и некоторое время разглядывал его, как вошь под микроскопом.
– Тебе интересно? – спросил он наконец.
Прозвучало это как-то нехорошо, как будто Бура находил интерес Игоря к происхождению своего прозвища не вполне тактичным.
– Ну, – дипломатично откликнулся Чебышев.
Бура продолжал шарить по его лицу тяжелым, обманчиво равнодушным взглядом, от которого по коже начинали ползать мурашки и становились дыбом короткие волоски на затылке.
– Ну, чего уставился? – слегка растерявшись и оттого взяв небезопасный агрессивный тон, сказал Игорь. – Спросить, что ли, нельзя?
– Спросить можно, – ровным голосом ответил Бура, продолжая сверлить его лицо тяжелым, физически ощутимым взглядом.
– Ну, так чего ты? Не хочешь – не говори. Просто странно. Бура – это же гадость какая-то химическая...
– Сам ты гадость химическая, – спокойно возразил Бура. Он ненадолго задумался. – Я тебе скажу, – продолжал он затем, приняв, очевидно, какое-то решение. – Только учти: если начнешь зубы скалить, хотя бы улыбнешься, я тебе эти твои зубы в глотку вобью. Вот этим вот прибором.
