– Не может быть!

– Вот и я подумал то же самое: не может такого быть. Два таких предложения в течение нескольких дней! Одно из двух: либо Москва просто наводнена этими этюдами, либо какой-то умник пытается сделать из меня... ну, вы понимаете кого.

– Если вы имеете в виду...

– Вовсе нет! Вас, Игорек, я ни в чем не подозреваю, у вас совсем другой стиль, вы не стали бы действовать так, будто я вчера родился, а сегодня утром вдруг решил, заделаться коллекционером живописи. В том-то и беда, что я никого ни в чем не подозреваю! Что это, скажите на милость, за афера: толкать подлинные этюды Иванова вдесятеро дешевле их рыночной стоимости?!

– Может быть, доставшийся вам этюд краденый? – осторожно предположил Чебышев.

– Я говорил о рыночной стоимости с учетом этого обстоятельства, – рассеянно отмахнулся Свентицкий. Он забросил ногу на ногу, и Чебышев отвел глаза от показавшегося в разрезе халата голого колена и белого, дряблого, как у стареющей женщины, бедра. – Мы с вами взрослые люди, Игорек, и знаем жизнь. Если этюд не значится ни в одном музейном каталоге, если до того момента, как он попал ко мне в руки, о нем никто не слышал, то какая мне разница, откуда он?

– Полностью разделяю вашу точку зрения, – сказал Чебышев.

– Знаю, что разделяете... Но вы, кажется, спешили?

– Да, – делая вид, что спохватился, сказал Игорь, – действительно. Пожалуй, нам и впрямь пора перейти к делу.

Он тремя движениями отвинтил крышку тубуса. Показался край свернутого в трубку холста.

– Один момент, – сказал Чебышев, вставая и запуская руку в тубус, – с этим надо осторожно...

"Разумеется", – хотел сказать Свентицкий, но не сказал, потому что вместо этюда Александра Иванова к его знаменитой картине "Явление Христа народу" в руке у Игоря Чебышева появился обрез охотничьей двустволки.

Несмотря на то что они пришли сюда по делу и имели на то соответствующие полномочия, Ирина ощущала себя не в своей тарелке, как будто тайком забралась в чужую квартиру и ждала, что ее здесь поймают.

Глеб Сиверов, казалось, ничего подобного не чувствовал. Переступив порог, он сразу же включил в прихожей свет и принялся осматриваться с видом хозяина, который вернулся из длительной отлучки и проверяет, все ли в порядке в его жилище – не протекли ли потолки, не погрызли ли мыши дорогую обувь и не побывали ли в доме воры. Он один за другим открыл встроенные шкафы с зеркальными дверцами и, посвистывая сквозь зубы, бегло осмотрел их содержимое. Содержимого было немного, и большинство вещей, как успела заметить через плечо Сиверова Ирина, до сих пор лежало в тюках и полосатых сумках, какими пользуются приезжающие за товаром на Черкизовский рынок челноки из российской глубинки и ближнего зарубежья. При мысли о том, что эти тюки и сумки уже никто и никогда не распакует, ей стало грустно. Она до сих пор не могла совместить в своем сознании личность Федора Кузьмича Макарова, дяди Феди, которого она знала и любила чуть ли не с детства, с тем чудовищным злодеянием, в котором он, судя по всему, участвовал.

– А хороша квартирка, – рассеянно, будто про себя, заметил Сиверов. – Домик хорош, и квартирка ничего себе... Вот это, Ирина Константиновна, и называется косвенными уликами.

– Мы это уже обсуждали, – резче, чем ей хотелось, ответила Ирина. – У него квартира, у Колесникова машина... Что толку в ваших косвенных уликах, если оба уже умерли? Посадить их в тюрьму вы не можете, заставить рассказать, куда они подевали картину, тоже не можете... Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли? Вы что, надеетесь, что "Явление..." лежит у него под кроватью?

– Целиком оно там не поместится, – е серьезностью, которая поставила Ирину в тупик, ответил Глеб. – Разве что кусочек-другой... Что вы на меня так смотрите? Я кощунствую?

– Нет, – сказала Ирина, сама не зная, насколько правдив такой ответ, – просто мелете чепуху.

– Да почему же? – Голос Сиверова доносился до Ирины уже из спальни, где Глеб Петрович, похоже, действительно шарил под кроватью. – Допустим, Свентицкий вас не обманул и действительно купил фрагмент у незнакомого ему человека, вероятнее всего участника этой аферы. Должен вам заметить, Ирина Константиновна, что преступники порой оказываются просто фантастическими болванами. Я уж не говорю о том, что девяносто девять и девять десятых процента преступлений вообще примитивны, как булыжник... – В спальне что-то рухнуло с глухим шумом, похожим на шум падения мертвого тела. – А, черт, – беззлобно выругался Сиверов, не дав Ирине времени испугаться за его судьбу. – Понаставил тут...

Ирина покинула наконец свою позицию в полуметре от входной двери и заглянула в спальню. Сиверов стоял посреди комнаты, стряхивая с плеча пыль, а под ногами у него лежал свернутый в тугой рулон ковер, вывалившийся, судя по всему, из узкой щели между стеной и шкафом.

– О покойниках либо хорошо, либо ничего, – проворчал Глеб, – но ваш дядя Федя явно был обременен пережитками неолита в сознании. Такую квартиру купил, а по углам все равно старые ковры и авоськи со стоптанными башмаками... Так вот, – продолжал он прежним деловито-рассеянным тоном, открывая шкаф и бегло осматривая его содержимое, – в качестве одной из версий можно выдвинуть предположение, что эти умники, разрезав картину на части, поделили их между собой. Вы об этом не думали?

– Но это же полный идиотизм! – воскликнула Ирина.

– Конечно, идиотизм! А вам не приходило в голову, что со стороны рядовых исполнителей, вроде вашего дяди Феди и тех охранников из галереи, само участие в этом мероприятии было верхом глупости? Возьмите того же дядю Федю. На что он, собственно, надеялся? Что о подмене никто не узнает? Не мог он на это надеяться, потому что всю жизнь проработал в галерее реставратором и лучше кого бы то ни было знал, что рано или поздно подмену обнаружат. Может, думал, что, когда уйдет на пенсию, о нем не вспомнят, не найдут? Ну и кто он после этого? Да что там!.. Все они, сколько их есть, подписавшись на это дело, сами себя приговорили. Меня удивляет только, что они дожили до сего дня, а не были перебиты сразу же, как только закончили работу. Людей убивают и за меньшее, да и тайна, о которой знают больше двух человек, уже не тайна. Вот я и говорю: просто редкостные болваны...

Закончив осмотр спальни, он заглянул на кухню, где на полу рядом с заставленным грязной посудой столом все еще виднелся обведенный мелом контур тела. Ирину передернуло, когда она увидела этот контур и темные засохшие пятна на кафельных плитках пола, и она пожалела, что пришла сюда. Сидела бы дома, читала или просто размышляла... Диссертацию бы писала, в конце концов! Все равно пользы от нее здесь никакой, только под ногами путается...

Сиверов зачем-то взял со стола лежавшую там трубку беспроводного радиотелефона и немного поиграл кнопками.

– Хорошая штука – литиевый аккумулятор, – сообщил он Ирине, вглядываясь в зеленоватый экранчик дисплея. – Еще жив, хотя и дышит на ладан... Любопытная история!

– Какая еще история? – сдавленным голосом спросила Ирина.

Глеб оторвал глаза от дисплея и бросил на нее быстрый внимательный взгляд.

– Елки-палки, – сказал он, – совсем забыл! Пойдемте, пойдемте отсюда. В комнате поговорим, а тут смотреть больше не на что.

Он проводил Ирину в богато обставленную гостиную и усадил на диван возле большого окна. Телефонная трубка все еще была у него в руке, и, удостоверившись, что Ирина не упадет в обморок, он снова принялся играть кнопками.

– История очень любопытная, – повторил он. – Кто-то полностью очистил память аппарата, вернул все записи к исходным значениям. Видите, на табло январь двухтысячного года. В записной книжке пусто, список набранных номеров пуст, а в списке входящих звонков значится всего один номер. Видите, кто-то позвонил Макарову почти через неделю после его смерти...

– Ну и что?

Ирине все это было неинтересно. Она боролась с тошнотой, прогоняла и никак не могла прогнать видение мелового контура скорченного человеческого тела и темных пятен засохшей крови на светло-сером, шероховатом, под камень, плиточном полу. При чем тут какой-то телефон, списки какие-то?..