Речь идет о позиции, занятой Райлом в уже упоминавшейся книге «Понятие сознания», которая вышла в свет в 1949 г. В предисловии к ее переизданию в 2000 г. Деннет заметил, что она относится к числу тех произведений, о которых все знают и говорят, но которые мало кто читает[9]. В самом деле: любому специалисту по аналитической философии известно, что в своей работе Райл сражается с декартовским «привидением в машине» и заявляет, что ментальные состояния можно истолковать как поведенческие диспозиции. Эта картина в общем верна, но она не позволяет в полной мере прочувствовать радикализм райловского проекта. А ведь это и правда был очень радикальный проект: чуть ли не каждая глава «Понятия сознания» начинается с обещаний ниспровергнуть давние традиции европейской философии в трактовке тех или иных психических способностей — воли, воображения, интеллекта и т. п.[10]

Более того: изгоняя ментальное «привидение» из машины человеческого тела, Райл вовсе не имеет в виду сказать, что он оспаривает субстанциальную теорию души, или духа как нематериального носителя ментальных состояний, и хочет заменить ее учением о том, что эти состояния при определенных условиях порождаются мозгом. Его задача гораздо более претенциозна: он пытается убедить читателей, что субъективных ментальных состояний вовсе не существует! Поначалу трудно даже поверить, что именно в этом его план, но это так.

Что хочет сказать Райл? Что означает несуществование, к примеру, ментальных образов?[11] Воображая зеленую корову, я ведь осознаю ее как некую воображаемую данность. Как можно отрицать это? Неужели можно настаивать, что ее не существует? Райл уверен: можно. Нет никакой воображаемой данности зеленой коровы, а есть определенный тип поведения, фантазирование. Но хотя со второй частью утверждения можно согласиться — в конце концов, человек, погруженный в свои фантазии, действительно ведет себя иначе, нежели, скажем, человек, разглядывающий реальную корову, — означает ли это, что фантазия — это только тип поведения? Ведь нам кажется, что мы непосредственно осознаем воображаемую корову как некую приватную данность, доступную только нам самим. И это ключевой момент для понимания позиции Райла. Он вовсе не отрицает видимости наличия приватных образов и других ментальных состояний. Нам, да и самому Райлу, признается он, кажется, что они существуют. Но это именно кажимость, иллюзия, не более того.

Некоторые философы, в частности тот же Серл, сталкиваясь с подобного рода утверждениями, сразу пытаются поймать их авторов на непоследовательности. В сфере ментального, утверждают они, не существует различия между видимостью и самой вещью. Если нам кажется, что у нас есть ментальные образы, то это равносильно признанию, что они действительно существуют — хотя бы в качестве кажимостей, и соответственно, нельзя утверждать, что их нет.

Это возражение выглядит убедительным, но все не так прозрачно. Дело в том, что сторонникам учения об иллюзорности ментальных состояний есть что ответить. Первая стратегия ответа состоит в том, чтобы подвергнуть сомнению «миф о данности»[12]. Кажимость — вовсе не данность, а сложный конструкт, в котором имеются многочисленные теоретические привнесения. А если убрать их, ничего не останется. Ведь данности как таковой вообще не существует. Однако этот путь, на мой взгляд, лишен перспектив: отрицая правомерность понятия данности, мы неизбежно придем к отрицанию возможности истинных высказываний, т. е. к самопротиворечию[13].

Другой путь состоит в следующем: можно сказать, что, рассуждая об иллюзорности ментальных состояний, мы, не отрицая их наличия в качестве определенного рода данностей, имеем в виду их нестойкость и эфемерность, означающую, что при устранении причин, порождающих видимость их существования, они могут быть полностью элиминированы из жизни людей при сохранении адекватности их поведения. Это решение опробовала С. Блэкмор[14]. Конечно, оно предполагает, что видимость существования сознания порождается причинами, не имеющими существенного значения для человеческой жизни. В противном случае об иллюзии было бы говорить труднее и аргумент феноменалистов стал бы более опасным. Ведь они не отрицают, что определенные воздействия на мозг могут привести к выключению сознания, но это еще не означает, что сознание иллюзорно, так как бессознательный мозг может и не порождать поведение, которое продуцирует сознающий мозг. Вот если бы можно было выключить сознание, т. е. элиминировать ментальные состояния, без изменения возможностей мозга как механизма генерации поведения, то такие состояния по праву можно было бы считать иллюзорными. Но подобное выключение возможно лишь при условии, что приватные ментальные состояния не являются составными частями процесса формирования поведенческих реакций.

Понимание этого обстоятельства позволяет определить оптимальную стратегию критики позиции Райла и его сторонников (к которым принадлежит и Блэкмор, пусть и опосредованно, через Деннета), провозглашающих иллюзорную природу субъективных состояний. Критика эта не может ограничиваться «сёрловским» указанием на то, что в сфере ментального кажимость и реальность совпадают. Для придания действенности этому указанию оно должно быть дополнено демонстрацией того, что эти данности, взятые как таковые, в их реальном или кажущемся отличии от соответствующих им физических состояний (это не должно предрешаться), играют существенную роль в детерминации человеческого поведения, роль, которую нельзя описать на языке физических параметров мозга. Если бы удалось показать, что исключение приватных состояний при сохранении физического агрегата тела должно приводить к существенному изменению поведения, то говорить об их иллюзорности стало бы невозможным. В конце концов, реальным мы считаем такое явление, которое способно влиять на физические процессы: воображаемым молотком нельзя забить физические гвозди (хотя сам фантазийный образ молотка, конечно же, может быть реальным, но воздействующим уже не на гвозди, а на поведенческие процессы).

Итак, райловский тезис о несуществовании ментальных состояний, об их лишь кажущейся реальности, не может быть опровергнут простым указанием на его контринтуитивность, так как речь идет не о допущении или отрицании той или иной данности, а об интерпретации ее онтологического статуса, а здесь нет очевидности. Здравый смысл и впрямь утверждает, что внутренние ментальные состояния реальны, но здравый смысл говорил нам и о вращении Солнца вокруг Земли[15]. Не случайно сторонники Райла иногда сравнивают свой проект деконструкции ментальных состояний с научными революциями, подобными той, что осуществил Коперник. Укрепить позицию здравого смысла и прямо опровергнуть райловцев можно, подчеркну еще раз, доказав каузальную действенность квалитативных состоянии, рассматриваемых как нейтральная данность. Возможности такого доказательства будут обсуждаться в пятой главе этой книги. Сейчас же обратим внимание на то, что райловцы, разумеется, тоже должны приводить какие‑то аргументы: согласимся ведь, что противоречие здравому смыслу — это еще не критерий истинности. Причем им надо не только доказывать иллюзорную природу сознания, но и выявлять причины возникновения этой иллюзии.

Самый простой путь разделаться с этими вопросами — негласно объединить две задачи и решить вторую (как это делали радикальные элиминативисты[16]) указанием на то, что иллюзия существования сознания как совокупности разного рода квалиа порождается самим фактом наличия и применения ментального словаря. Однако из этого следует, что для избавления от иллюзии сознания достаточно прекратить использовать такие слова, как «боль», «образ» и т. п. Но нелепо полагать, что отказ от употребления слова «боль» избавит нас от страданий. Подобные объяснения нельзя принимать всерьез[17].