Эти слова, сказанные мрачным тоном, произвели впечатление на всех.

— Да, — подтвердил Малозон, — несмотря на смерть Кончини, итальянская политика все еще существует.

— Что делать? — прошептали некоторые.

— Как знать! Может быть, герцог де Роган тайно арестован по приказанию двора? — предположил граф де Леран.

— Не посмеют! — горячо возразил герцог Делафорс.

— Люинь все смеет, — изрек граф д'Орваль.

В эту минуту вошел секретарь герцога Паризо и, подойдя прямо к нему, тихо обмолвился с ним несколькими словами. Паризо был его дальний родственник и вполне ему предан.

— Господа, — объявил Делафорс, обращаясь к гостям, с любопытством ждавшим, когда кончится этот секретный разговор. — Паризо принес нам известие от герцога де Рогана.

— Он приехал? — громко спросил граф д'Орваль.

— Нет, он в нескольких милях отсюда и прислал к нам надежного человека.

— Было б лучше, если бы он приехал сам — промолвил де Круасси.

— Тут не его вина; но вы хорошо знаете его посланного: это мессир де Лектур.

— Его молочный брат?

— Да.

— В таком случае, господа, мы можем вполне довериться известию; де Лектура все мы знаем как честного человека.

— Преданного герцогу, — прибавил барон де Сент-Ромм.

— Пусть войдет! Пусть войдет! — закричали все. Паризо ушел и через минуту вернулся с де Лектуром. Де Лектур был весь в грязи и в пыли, но очень важно поклонился, держа в одной руке шляпу, а другую положил на рукоятку рапиры.

— Очень рад вас видеть, мессир де Лектур, — приветливо встретил его герцог, — тем более что вы принесли нам известие от герцога де Рогана, отсутствие которого очень чувствительно сегодня, когда мы обсуждаем самые важные вопросы веры.

— Господа, — сообщил де Лектур, — герцог де Роган остановился почти у парижских ворот вследствие обстоятельств, рассказывать о которых было бы слишком долго; кроме того, они будут для вас и малоинтересны. Скажу только, что он в безопасности и готов служить вам.

— Больше он ничего не поручал сказать?

— Напротив, герцог, он дал мне очень подробные словесные инструкции.

— Говорите.

В зале все стихло; все обступили де Лектура.

— Господа, — начал он, — герцог де Роган мчался во весь дух в Париж, чтоб переговорить с вами о мерах для предотвращения несчастий, которые грозят нам вследствие беспрестанных измен господина де Люиня. Король, или, вернее, его фаворит, несмотря на данное слово, лишил беарнцев их привилегий. Мессир де Фава остается при дворе; хотя у нас нет против него улик, но мы подозреваем его в двойной игре; господин де Люинь посылал с особыми поручениями к герцогу Неверскому, шевалье дю Меню и графу Суассону; они явились ко двору, и он устроил соглашение между кардиналом Гизом и герцогом Неверским; измена комендантов крепостей в Пуату, частью в Гиени и Нижнем Лангедоке почти несомненна; присутствие герцога Лесдильера при дворе утверждает Дофине за королем, Дюплесси-Морнэ лишили командования Сомюром; наконец, герцог де Люинь назначен коннетаблем, хотя еще негласно.

— Но ведь это означает войну! — вскричал граф д'Орваль.

— Гибель религии! — прозвучало несколько голосов.

— И то, и другое, господа, — подтвердил де Лектур.

— Как смотрит на это герцог де Роган?

— Он говорит, что надо начать войну и спасти веру!

— Да! Война! Война! — с энтузиазмом закричали все.

— Война, конечно, господа, — сказал граф дю Люк, — потому что при настоящем положении дела она, к несчастью, неизбежна; но если б мне позволили выразить свое мнение…

— Говорите, говорите, граф! — раздалось со всех сторон.

— Я думаю, господа, — поклонившись, приступил он к изложению собственного мнения, — что нашему решению надо дать основательный предлог, который доказал бы, что за нами право, расположил бы к нам не только тайно сочувствующих, но и всех честных людей государства; одним словом, чтобы нам пришлось принять эту войну братьев с братьями как необходимость, а не самим объявлять ее.

Его очень внимательно слушали.

Все посмотрели затем на де Лектура. Он улыбался.

— Граф, — обратился он к дю Люку, — монсеньор де Роган совершенно одинакового мнения с вами, и вот, что он советует сделать: трое депутатов, выбранных из участников собрания, должны отправиться к королеве и почтительно заявить ей о притеснениях, которым подвергаются ежедневно реформаты, заверить в своих верноподданнических чувствах к королю, но просить, чтоб ее величество дала гарантии, которые избавили бы их в будущем от новых притеснений и обвинений в измене.

— Какие же это гарантии? — спросил граф.

— Полное исполнение Нантского эдикта в том смысле, в котором он был издан покойным королем Генрихом Четвертого тринадцатого апреля 1598 года6.

Все согласились; выбрано было пять депутатов вместо трех, чтобы отправиться к королеве. Это были: герцог Делафорс, граф д'Орваль, де Лектур, граф дю Люк и барон де Круасси. Они условились идти на другой же день, в двенадцать часов пополудни.

Так и сделали.

Но Мария Медичи, догадываясь, с чем явились к ней депутаты, отказалась, хотя очень любезно, принять их и назначила аудиенцию через три дня.

Вернемся к капитану Ватану.

Оставив посреди дороги озадаченного графа дю Люка, он во весь опор помчался в город и проехал воротами Сен-Виктор.

Капитан очень воинственно сидел на своем Таборе, покручивая усы и напевая какую-то казарменную песенку, от которой покраснел бы любой солдат.

Он знал Париж вдоль и поперек и направился прямо к Тиктонской улице, к гостинице, над дверьми которой красовалась вывеска, покачиваясь и скрипя на железном пруте. На зеленом фоне этой громадной вывески изображалось какое-то диковинное красное животное с грозно торчащим посреди лба рогом, на котором было нанизано множество жареных пулярок. Внизу стояла надпись-ребус яркими буквами в четыре дюйма величины: A la Chere lie Corne.7

Капитан поглядел на вывеску, потом на ярко освещенные окна гостиницы, из которой неслись всевозможные вакхические напевы.

— Вот раскричались-то! — проговорил он про себя, закрутив кверху усы, что делал всегда, когда был в веселом расположении духа. — Эй! — крикнул он. — Кто-нибудь!

Выбежал толстый, краснощекий, улыбающийся малый.

— Пожалуйте, господин! — пригласил он, взяв лошадь капитана под уздцы.

— От него так и пышет здоровьем, — подумал Ватан и громко спросил: — А что, разве в гостинице «Единорог» уже другой хозяин?

— Никак нет, а я уже десять лет служу здесь.

— А! Называйте меня капитаном, друг мой, — снисходительно сказал Ватан. — Как вас зовут?

— Бонифаций, к вашим услугам.

— Так хозяин этой гостиницы по-прежнему…

— Мэтр Грипнар и его жена, капитан, — отвечал с низким поклоном слуга.

— Его жену зовут Фаншета?

— Да, капитан.

— Превосходно!

Капитан величественно сошел с лошади.

— Бонифаций, друг мой, — обратился он к слуге, — поставь мою лошадь сейчас же в конюшню, задал ей побольше овса и подложи целую груду соломы под ноги. Слышишь?

— Слушаю, капитан; мигом все сделаю. Капитан вошел в гостиницу.

Огромная зала гостиницы «Единорог» представляла преприятный вид, особенно для усталого, проголодавшегося путешественника. В глубине ее, перед пылавшим огнем огромного очага жарилось на четырех вертелах множество дичи, мяса, кур, и жир с таким аппетитным треском падал на большой противень, стоявший под ними, что слюнки текли…

Справа и слева шли полки с темной глиняной посудой и блестящими медными кастрюлями и котелками. Около дюжины столов, занимавших отдельную часть комнаты, было занято более или менее упившимися посетителями.

У полок с правой стороны, за прилавком, заставленным всевозможными бутылками, рюмками и стаканами, стояла свежая, красивая бабенка лет сорока, в кокетливо надетом чепчике, с пышным бюстом, лукаво смотревшими из-под бархатных ресниц глазами, ослепительно белыми зубами и пунцовым ротиком. Много привлекала сюда народу такая хозяйка!