— Сегодня же ночью, господин граф.

— Как? Уже?

— Да ведь давно все готово. Сегодня вечером в Париж войдет полк швейцарцев; в Луврских казармах уже стоят две роты стрелков и рота карабинеров. Сегодня вечером также будет большая процессия: монахи всех орденов крестным ходом, с зажженными свечами пойдут в часовню Святой Марии, к Новому мосту, в аббатство Сен-Жермен-де-Прэ, останавливаясь на некоторое время у каждой церкви, затем отправятся в собор Нотр-Дам и вернутся оттуда в Сен-Жер-мен-Л'Осерруа. Это приказал епископ Парижский, чтоб призвать благословение Божие на королевские войска и испросить королю помощь для истребления еретиков, смущающих государство. Между монахами будет много дворян с оружием под рясой.

— Славно придумали! — рассмеялся капитан. — Это похоже на процессию Лиги.

— Да, — отвечал Дубль-Эпе, — только теперь в некоторых местах — например, на Новом мосту, около Бронзового Коня, возле дома Дубль-Эпе, у театра Шута, около улицы Дофина будут стоять дворяне и солдаты, переодетые в разные костюмы, и по данному сигналу бросятся с криком: «Да здравствует Религия!»

— А что будет сигналом?

— Ссора в толпе, которая будет стоять у театра Шута.

— Примем к сведению, — произнес капитан. — Но я во всем этом не вижу участия графа де Сент-Ирема и его милой сестрицы.

— Граф будет у театра Шута, — сказал Дубль-Эпе, — и начнет ссору, а мадмуазель Диана заявила, что берет на себя помешать капитану Ватану и графу дю Люку, если б они вздумали действовать.

— Скажите, пожалуйста! — воскликнул капитан. — Интересно посмотреть, как бы она это устроила!

— Да, — нахмурил брови, граф. — Вы все сказали, Дубль-Эпе?

— Почти, граф. Чтобы представить все это королю в более серьезном виде и оправдать сильные репрессивные меры необходимостью защищаться против насилий гугенотов, будет устроено несколько баррикад и сожжено три-четыре дома.

— Значит, план неприятеля нам известен, — заключил граф. — А какими силами мы располагаем?

— У меня, — доложил капитан, — пятьдесят человек в особняке Делафорса, столько же в особняке Телюссона; наконец, в моем распоряжении от трехсот двадцати до трехсот пятидесяти надежных молодцов, которые должны в очень недолгом времени соединиться под начальством герцога де Рогана.

— А у вас, Клер-де-Люнь?

— Я, граф, предоставляю в ваше распоряжение жителей всех Дворов Чудес в Париже, всех шалопаев и Тунеядцев предместий и всевозможных мошенников. Я и сам не знаю, сколько их, знаю только, что очень много. Им терять нечего; они могут тут только выиграть.

— А я бы посоветовал вам все-таки, Клер-де-Люнь, выбрать из них людей почестнее; все равно их будет больше чем достаточно.

— Согласен с вами, граф, но остальные все равно пойдут за ними; этот народ за милю чует добычу.

— Ну, в таком случае, пусть будет, что будет! План наш должен быть совершенно одинаков с планом наших врагов. Около каждой группы их будет стоять группа наших, которые будут кричать: «Долой католиков!»

— Отлично! — с восторгом вскричал капитан. — И у меня есть своя мысль; не знаю, понравится ли она вам. Я хоть и на сильном подозрении у мессира Дефонкти, но он не взял еще обратно назначения меня начальником двора, и я этим сегодня воспользуюсь: сниму везде, где встречу, маленькие караулы и соединю их в большие; таким образом я ослаблю неприятеля и ударю на него его же собственными силами. Эти полицейские такие глупцы, что, право, ничего и не заметят.

— Ну, уж это вы шутите, капитан!

— Нисколько, милый друг; я ведь знаю солдат: это не люди, а автоматы; если б солдаты рассуждали, так и армии бы не существовало, и побед бы не было.

— Ну, действуйте, как знаете, капитан. Даю вам полную свободу. Я вас больше не удерживаю, господа. Теперь два часа, вам немного остается времени, чтоб принять необходимые меры и не дать неприятелю застать нас сегодня вечером врасплох.

Он встал и проводил их до передней.

— Я вам не все сказал, — шепнул ему на пороге Дубль-Эпе. — Подождите меня, граф, я должен сообщить вам одну вещь наедине.

— Хорошо, — тоже шепотом отвечал Оливье, — когда вы придете?

— Через несколько минут.

И капитан, уже подошедший к входной двери, обернулся к Оливье.

— Милый Оливье, — сказал он, — мне бы хотелось переговорить с вами. Чертовская угроза мадмуазель де Сент-Ирем не выходит у меня из головы.

— Ба! Да неужели вас это может беспокоить?

— Друг мой, я тысячу раз лучше буду иметь дело с десятью мужчинами, чем с одной женщиной.

— Так заходите, мы вместе и пойдем после.

— Хорошо.

Они ушли, а граф вернулся к себе в спальню. Но на пороге он вскрикнул от изумления и почти испуга.

На том самом кресле, где он сидел несколько минут перед тем, сидела теперь прекрасная, спокойная, улыбающаяся Диана де Сент-Ирем.

— Войдите, граф, — произнесла она своим мелодичным голосом. — Неужели мне придется приглашать вас, как гостя?

Он подошел и поклонился, сам не сознавая, что делает. В улыбке, не сходившей с губ Дианы, было что-то львиное; у графа даже мороз по коже пробежал.

Как она тут очутилась? Зачем?

Холодно и молча поклонившись мадмуазель де Сент-Ирем, Оливье, не обращая больше на нее никакого внимания, подошел к стене, снял длинную рапиру и опоясался ею, заткнул за пояс нож и два заряженных пистолета и стал заряжать пищаль. Девушка тревожно следила за ним глазами.

— Извините, граф, я здесь, — сказала она, видя, что он как будто совершенно позабыл о ее присутствии.

— Знаю, графиня, — хладнокровно отвечал Оливье, продолжая свое дело.

— Скажите, пожалуйста, граф, что же это вы делаете?

— Очень просто — заряжаю пищаль.

— А! — воскликнула она с легкой иронией в голосе. — Я не совсем несведуща в этих вещах, но спрошу у вас одно.

— Что такое, графиня?

— Вы разве кого-нибудь убивать собираетесь?

— В настоящую минуту, я думаю, нет, графиня.

— Как, вы точно не знаете?

— О, графиня! Вы женщина и должны знать лучше, чем кто-нибудь, что на земле ни за что нельзя ручаться.

— Что это, угроза? — спросила она, пристально поглядев на него и привстав.

— Графиня, — холодно проговорил граф, — кто сознает, чего хочет и на что способен, тот не угрожает… а действует.

Настала минута молчания.

Графиня исподлобья следила за графом, как львица, стерегущая добычу, и только по сильно подымавшейся и опускавшейся груди можно было заметить, как она взволнована в душе.

— Ну вот, теперь все готово, — объявил граф, положив возле заряженной пищали еще пару пистолетов.

— Вы кончили ваши воинственные приготовления, граф? — насмешливо поинтересовалась Диана.

— Кончил, графиня.

— Угодно вам теперь уделить мне несколько минут? Граф обнажил шпагу и, опершись на нее, поклонился с ироничной вежливостью.

— Як вашим услугам, графиня, — небрежно отозвался он.

— Престранная у вас, признаюсь, манера говорить с дамой, граф.

— Извините, графиня, у всякого свои привычки.

— Да, но в настоящую минуту…

— Извините, графиня, вы столько времени жили в моем доме и не знаете, что мы, дю Люки де Мовер, всегда так разговариваем со своими врагами?

— Как, граф! Вы меня называете своим врагом?

— Да, графиня, самым неумолимым врагом.

— Вы, конечно, шутите?

— Нисколько, графиня; вам стоит немножко подумать и вспомнить, и вы согласитесь со мной.

— Но если бы даже и так, чего я не допускаю, неужели я так опасна, что в моем присутствии надо надевать на себя целый арсенал?

— О, вас лично я не остерегаюсь!..

— Так кого же?

— Убийц, которых вы спрятали, может быть, вот тут… в моем алькове.

— О, граф! Так оскорблять меня!

Граф повернулся и сделал шаг к постели.

— Куда вы идете, граф! — вскричала она, привстав и как будто намереваясь загородить ему дорогу.