— А! — угрожающим тоном сказал капитан. — Отчего же так, Фаншета?

— Оттого, капитан, — медленно и холодно проговорила она, прямо глядя ему в лицо, — что граф де Монбрен, которого мы с мужем хорошо знали и очень любили, был честный, мужественный человек и благородный господин; в минуту заблуждения он мог совершить преступление, но неспособен был бы на такое гадкое, низкое дело, о котором вы говорите. — Кроме того… он умер.

— Умер! — воскликнул капитан.

— Он должен быть умершим! — холодно заключила Фаншета, продолжая пристально глядеть на своего гостя.

Капитан опустил голову, несколько раз провел рукой по лбу и, схватив стоявший перед ним полный стакан вина, залпом выпил его.

Муж и жена все с большей тревогой глядели на него.

Авантюрист поставил стакан на стол и заставил себя улыбнуться.

— Вы правы, мои добрые друзья, — объявил он по-прежнему твердым, слегка насмешливым голосом, — граф де Монбрен умер, умер! Его никогда больше не увидят; так будет лучше для всех; пусть же графиня дю Люк живет спокойно! Они молоды, любят друг друга, будущее кажется им ясным, безоблачным; они заслуживают счастья! Э-э, parbleu! — прибавил он, смеясь. — Не я им могу помешать. Давайте говорить о чем-нибудь повеселее; тема всегда найдется, черт подери!

Опять звонко зачокались стаканы, быстро наполняясь и осушаясь, и как будто бы померкшая веселость снова расцвела на лицах друзей.

— Капитан, — обратился к нему Грипнар, — так как мы опять развеселились, позвольте мне предложить вам один вопрос.

— Сколько угодно, кум.

— Хорошо! Представьте себе, что меня страшно мучает любопытство.

— Любопытство есть только желание поучаться.

— Так, так, капитан. Вот и мой вопрос так и вертится у меня на языке с той самой минуты, как я вас увидел, но я никак не могу решиться предложить его вам.

— Ба! Что же вы такое хотите знать?

— Вы ведь извините меня, капитан?

— Говорите, говорите.

— Видите ли, у же двадцать лет мы с вами не встречались…

— И вы бы не прочь узнать, что со мной за это время было? Так, что ли, любопытный толстяк? — перебил его, смеясь, капитан.

— Именно…

— Отчего ж; извольте! Рассказ мой будет, впрочем, не длинен. Вы ведь знаете, кум, что благодаря Богу в последние лет сорок везде в Европе нет-нет, да и дерутся. Поэтому авантюристу, как я, нетрудно было шпагой добыть себе порядочное положение. По совести могу сказать, что служил многим европейским государям, бился по очереди под начальством многих генералов. Три месяца тому назад я участвовал в знаменитой битве при Белой Горе, которую некоторые называют Пражской битвой и которую Фридрих Пятый проиграл после страшной резни с Католической лигой9. Недели две тому назад только я оставил службу в войске короля Богемского, чтоб стать под знамя Лиги. Славно я заручился и деньгами, и драгоценностями! Двадцать лет я переносил и голод, и холод, и жажду; был в плену, ранен, на волоске от виселицы и топора. Наконец меня стала утомлять такая жизнь; я был богат, аэто главное; меня потянуло на родину, и я отправился во Францию. Германию я проехал, останавливаясь очень немного, так, кое-где, когда в голову приходило; торопиться мне было некуда; все, кого я любил, кроме вас, умерли или разбрелись в разные стороны. Прежде всего я стал разыскивать вас; никто в нашей стороне не узнал меня, имя Ватана было всем совершенно незнакомо. Может быть, я мог бы присоединить к нему и другое, но не знаю, почему удержался; и хорошо сделал, как вижу; теперь этого имени никогда больше не услышат, пока я жив. Узнав, что вы в Париже, я отправился сюда, и теперь перед вами. Все это очень просто, как видите.

— Да, да, капитан, очень просто; тем более что вы не вдавались много в подробности, — согласился, смеясь, владелец «Единорога».

— Что делать, кум! Все рассказы о войне на один лад; это всегда описания осад, битв и т. п.; вам бы наскучили такие вещи. Кроме того, и поздно уже, но, прежде чем пожелаю вам спокойной ночи, не могу ли узнать, что мой крестник? Он ведь уже настоящий мужчина, я думаю?

— Как же! Ему уже за двадцать три года; не мне дурно говорить о сыне; он ушел от нас, мы его редко видим, вы, вероятно, встретите его на Новом мосту или где-нибудь в другом месте и лучше сами составите себе о нем мнение.

— Пожалуй, вы и правы, кум. Ну, прощайте же, спокойной ночи!

— Я вас провожу в вашу комнату, — сказала хозяйка, взяв свечу, и пошла впереди капитана.

Поднявшись на второй этаж, она ввела его в небольшую чистенькую комнату, кокетливо убранную, с альковом и уборной.

— Parbleu! Да здесь великолепно! — с восхищением вскричал капитан. — Благодарю вас, дружок мой Фаншета. Кстати, если увидите графа дю Люка, не говорите ему обо мне.

— А! Да вы его разве знаете?

— Немного. Я встретился с ним первый раз сегодня вечером.

— Он разве в Париже?

— Очень вероятно.

— Но ваша встреча?..

— Успокойтесь, дружок Фаншета, — заверил ее капитан, поцеловав в обе розовые щеки, — все обошлось отлично. Я даже, кажется, отчасти спас ему жизнь.

Взяв из рук озадаченной трактирщицы свечу, он, смеясь, запер дверь.

Мысль о постройке Нового моста родилась в правление Генриха II: жители просили его выстроить мост, чтобы облегчить усиливавшееся сообщение между различными частями города. Король призвал купеческого Прево10, без которого ничего не мог сделать в этом отношении, но прево наотрез отказал, говоря, что, кому нужен мост, те пусть строят его на свой счет.

Двадцать лет спустя купеческий же прево обратился к Генриху III с просьбой о постройке этого самого моста. Мост несколько раз начинали строить, и всякий раз являлись какие-нибудь препятствия к окончанию его. Наконец при Генрихе IV он был построен и сейчас же сделался центром парижской жизни. Его запрудили толпы праздношатающихся всех классов общества, певцы, фокусники и мошенники, делившиеся на две категории: на так называемых tire—soie, то есть воров-дворян, и tire—laine — простых мазуриков.

Общество мошенников было отлично организовано и имело свои уставы, за нарушение которых наказывались плетью, подвергались выговорам или казнились. Суд состоял из самих же мошенников и совершался в лодках, на реке; заслуживших смерть закалывали кинжалом и бросали в воду. Правительство ничего не могло сделать с ними; такого рода вещи, казалось, были назначением Нового моста.

До Генриха IV Тюильри и Лувр терпели недостаток в воде; какой-то фламандец взялся провести воду машиной своего изобретения, которую надо было приладить к мосту; три года спустя, воду в Тюильри действительно провели. Новоизобретенный водопровод прозвали Самаритянкой, потому что установленная на нем скульптурная группа изображала Иисуса и самаритянку у колодца Иакова. Над группой были часы с курантами, бой которых слышался издалека; маленький бронзовый Звонарь, как его прозвал восхищенный народ, выбивал каждый час.

На мосту беспрестанно устраивались разные балаганы; многие фокусники и балаганщики приобрели даже известность, как, например, знаменитый Шут и сеньор Иеронимо, его предшественник. Стояла также на Новом мосту конная статуя Генриха IV.

Трудно себе представить, что за гвалт здесь постоянно происходил! Тут показывали фокусы, давали представления диких зверей, ходили взад и вперед прохожие, ездили экипажи, выступали солдаты с музыкой, играли часы у водопровода Самаритянки; мошенники нарочно устраивали толкотню, чтобы ловчее очищать зазевавшихся крестьян и провинциалов; женщины кричали, мужчины ругались; наконец, тут происходили ссоры и даже драки, потому что утонченные не стеснялись пускать в ход шпаги где бы то ни было. Иногда эти дуэли были хитростью, чтобы произвести побольше толкотни и в суматохе обирать народ.