Трумен, поморщившись — то, что он прочитал о себе, действительно было правдой — перевернул страницу.

«Интересно, — читал он, — когда женщина умоляюще смотрит на мужчину, по ее мнению, такой взгляд должен означать пылкую муку. Мужчины же считают, что это означает ужас кролика, зачарованного удавом…»

Трумен перелистал еще несколько страниц — некоторые из них были вырваны — скорее всего, рукой Лоры Палмер. Он остановился на последних записях.

«Я всех и вся ненавижу, — читал он строки, начертанные круглым полудетским почерком, — мне это надоело… Завтра необходимо встретиться с Дж.»

На этом записи Лоры обрывались.

Трумен еще раз внимательно перелистал дневник, просматривая хронологию записок — Лора очень тщательно проставляла числа, дни, а иногда — и часы. Последняя запись датировалась двадцать вторым феврали этого года, то есть где-то за сутки до ее загадочной смерти.

Отложив дневник, Трумен принялся размышлять — однако, в который уже раз все его попытки сложить горстку фактов во что-нибудь целостное заканчивались безрезультатно. Размышления шерифа постоянно вертелись вокруг небольшого квадратика бумаги с буквой «Р», извлеченного пинцетом Купера из-под ногтя трупа и этих непонятных инициалов «Дж».

«И кто это мог быть? — подумал Трумен, развалившись в кресле, — кто это такой?..»

Бенжамин Хорн всегда отличался обходительностью и умением ладить с людьми — в этих качествах он мог сравниться разве что с шерифом Труменом.

В тот день, когда его юрист Лиланд Палмер, узнав о трагической гибели дочери, уехал из гостиницы, где шли переговоры с норвежскими бизнесменами, домой, Бенжамин Хорн быстро загладил возникшую было неловкость; зная национальную склонность его партнеров к горячительным напиткам, он распорядился принести несколько ящиков «Джонни Уокера» прямо в каминный зал, где шли переговоры, заявив при этом, что прежде, чем подписать соответствующие документы, необходимо еще раз подумать и все основательно взвесить, а подобным размышлениям ничто так не способствует, как хороший алкоголь. Потомки викингов сразу же согласились с Хорном, с удовольствием отложив подписание бумаг еще на сутки.

Видя, в каком состоянии находится Лиланд, Бенжамин Хорн решил подписать договор и без него — тем более, что все необходимые для этого бумаги Лиланд подготовил заблаговременно.

Переговоры шли в просторной комнате, занимавшей весь нижний этаж, с низким потолком, опирающимся на могучие закопченные балки из старого дуба.

Мраморный пол был натерт до неестественного блеска.

В камине, вспыхивая и стреляя искрами, горел огонь. Рядом сушилась стопка нарубленных дров. Запах смолы и дыма расходился по всему залу.

Стоя на возвышении перед сидящими в зале норвежцами, Хорн в который уже раз повторял:

— Господа! Вы уже неоднократно имели возможность убедиться, что Твин Пикс — наиболее перспективное место для вложения капиталов во всем штате Вашингтон, если не во всей Америке. Вы подробно ознакомились с моим планом создания в нашем городе оздоровительного комплекса. Теперь, когда времена экономических депрессий и прочих потрясений миновали и, как мне кажется, надолго, люди в нашем штате, да и на всем Тихоокеанском побережье поняли, что зарабатывать много денег — это еще не все. Люди начинают понимать, — Бенжамин поднял вверх указательный палец, словно пытаясь показать нечто невидимое, но очень и очень важное, — да, начинают понимать, что заработанные деньги можно тратить, в том числе и на отдых… Несколько десятилетий назад Твин Пикс являлся крупным центром семейного туризма, но теперь потерял былое значение… Господа, — продолжил он голосом, в котором прозвучали металлические нотки, — деньги, много денег, валяются прямо под ногами… Это целебный воздух, это девственные леса, эта нетронутая цивилизацией природа… Вот они, деньги, — Хорн сделал рукой небольшой полукруг — его палец указал в сторону окна, за которым виднелся океан, — вот они, сотни тысяч, миллионы долларов… Их только надо взять. А для этого…

В этот момент норвежские бизнесмены почему-то обернулись в сторону — Хорн, рассказывая им о своем замечательном проекте преобразования окрестной природы в капиталы, не заметил, как в каминный зал вошла его дочь Одри. Став у стены, девушка принялась несмело переминаться с ноги на ногу, всем своим видом стараясь показать, как неинтересны ей коммерческие разговоры отца и как интересны сидящие в зале мужчины.

Бенжамин запнулся на полуслове.

— Одри, — прошипел он, — Одри… Что ты тут делаешь?..

Бенжамин прекрасно знал, на что способна его дочь — однажды, несколько лет назад, на приеме у губернатора штата Одри перебила его фразой, заставившей покраснеть не только чету Хорнов, но и всех присутствовавших: «Папа, у меня, кажется, начались месячные, попроси для меня у жены господина губернатора хороший тампон…»

— Одри, — зашипел Бенжамин, — Одри, сейчас же пройди ко мне в кабинет… Я только подпишу необходимые бумаги и приду к тебе…

Одри, словно не расслышав слова отца, продолжала изучать сидящих в зале норвежцев. Те с любопытством смотрели на дочь будущего компаньона.

— Одри…

— Ну что, папа, — тоном избалованной девочки ответила та, — неужели я не могу тут постоять? Разве я кому-нибудь в чем-нибудь мешаю?.. — Она неожиданно обратилась к сидящему недалеко от нее седоволосому мужчине: — мистер норвежец, скажите, я мешаю вам?..

Тот ответил:

— Что вы, мисс… Наоборот — такая очаровательная девочка! Как можно подумать…

— Одри… — начал выходить из себя Бенжамин. — Одри, сейчас же выйди из зала!..

Та, демонстративно не замечая реплики отца, вновь обратилась к седовласому:

— Вы знаете, господин норвежец, у меня такое несчастье, такое несчастье…

Тот поспешил изобразить на лице сочувствие.

— Что-то случилось?..

— Да, — кивнула девушка. — Да, мистер норвежец, произошло большое несчастье…

— Что у вас произошло?..

— У нас такой паршивый городок…

Бенжамин, прекрасно понимая, что сейчас может произойти нечто ужасное, заметно побледнел.

— Одри… Одри, я очень прошу тебя, я тебя умоляю — пройди ко мне в кабинет… Этим господам совершенно неинтересны твои глупости…

Норвежцы, измученные хроническим похмельем, рассказами Хорна о ландшафтных и климатических достоинствах местности, куда им предстояло вложить деньги, и отсутствием настоящей культурной программы поняли, что сейчас может произойти что-то очень интересное. Никто уже не обращал внимания на Бенжамина — все внимание было обращено к его дочери.

— Почему же, — произнес седовласый норвежец, обращаясь, видимо, к Бенжамину, но, тем не менее, не сводя глаз с его дочери, — почему же, нам очень интересно, что собирается рассказать эта леди… Может быть, у нее действительно какое-то несчастье… Может быть, мы чем-то сможем помочь ей…

— Да, господа норвежцы, этот Твин Пикс — такой засраный городишко…

Бенжамину Хорну от этих слов едва не сделалось дурно.

Одри, переминаясь с ноги на ногу, продолжала:

— На редкость засраный городишко…

Седовласый бизнесмен сдержанно улыбнулся.

— Ну, и чем же он… — Не владея в достаточной степени местным жаргоном, он произнес: — чем же этот город не нравится вам, леди?..

— Понимаете, тут происходят совершенно непонятные вещи… На днях какой-то подонок — видимо, сексуальный маньяк — зверски убил мою подругу Лору…

При этих словах норвежцы насторожились. Седовласый, наклонившись к сидящему рядом товарищу, принялся что-то объяснять тому на своем языке.

— Да, в городе свирепствует настоящий Джек-Потрошитель… В тот самый день, когда на берегу океана — недалеко, кстати, от того места, где мой папочка собирается построить на ваши деньги свой оздоровительный комплекс, — так вот, как раз в нескольких милях оттуда, где обнаружили труп моей подруги Лоры, этот же, видимо, мерзавец, зверски трахнул еще одну маленькую

девочку — Роннету Пуласки… Вы не можете себе представить, что пережили ее бедные родители… Насильник лишил ее девственности — а Ронни была из семьи очень набожных католиков из Польши… Представьте себе, господа норвежцы, если бы вы привезли в Твин Пикс своих девственных дочерей, а какой-то мерзавец и негодяй поломал им целку…