Донна и Джозеф побежали к автомобилю, а Мэдлин в одежде Лоры Палмер и в парике осталась стоять у телефонной будки.

У автомобиля Джозеф задумался.

— Слушай, Донна, мне кажется, будет лучше воспользоваться моим харлеем. Он как-то менее приметен и на нем, в случае чего, будет легче удрать.

— Мне все равно. Как ты скажешь. Ведь ты все это придумал.

— Ну, тогда на мотоцикле.

Джозеф открыл машину, аккуратно положил на заднее сиденье видеокамеру, завел мотор своего мотоцикла. Девушка села сзади, крепко обхватила руками Джозефа, и они умчались в ночь. Мэдлин еще несколько секунд слышала рев мотора, потом все стихло.

Но ни Мэдлин, ни Джозеф, ни Донна не знали и не чувствовали, что за ними наблюдает, спрятавшись в кустах Боб.

Он все слышал и все понял.

Едва завелся мотоцикл, как он развернулся и коротким путем, через пустырь, побежал в сторону дома доктора Джакоби.

Доктор Джакоби вышел из оцепенения, которое охватило его. Он снял очки, протер глаза, потом вытащил носовой платок, протер стекла дымчатых очков.

— Господи, этого не может быть, это нереально. Это что-то ужасное, это нереально, — повторял доктор, вытирая мгновенно вспотевшее лицо. Это нереально.

И он вновь нажал на клавишу дистанционного управления. Вновь завертелась кассета и на экране появилась Лора с сегодняшней газетой в руках. Доктор несколько раз посмотрел видеозапись. Он знал место, где стоит Лора. Он мгновенно узнал белую беседку на краю города.

— Не может быть! Нереально! — вновь и вновь повторял доктор, не в силах оторваться от экрана, не в силах оторваться от улыбающегося лица Лоры Палмер.

Наконец, он схватил револьвер, и, оставив включенным телевизор, бросился к машине. Он сбежал по черному ходу во двор дома, резко распахнул дверь автомобиля, вскочил в него, нажал до отказа педаль газа. Но при этом он забыл повернуть ключ зажигания.

— О черт! — доктор тяжело откинулся на спинку сиденья, — о черт, со мной происходит что-то неладное. Неужели я так боюсь этого. Не может быть, это нереально, — сказал доктор, вставляя ключ в замок зажигания.

Мотор заработал, и это немного успокоило доктора. Машина резко дернулась и помчалась по ночному Твин Пиксу с зажженными фарами.

Джозеф и Донна удовлетворенно переглянулись. Они выскочили из-за ржавых бочек, за которыми прятались, перелезли через невысокий забор, и по лестнице, по которой только что сбежал доктор Джакоби, бросились в дом. Они знали, что им нужно найти и даже примерно знали, где может находиться исчезнувшая аудиокассета.

Едва за ними закрылась дверь, как тут же из своего убежища выскочил запыхавшийся Бобби. Он подбежал к мотоциклу Джозефа, отвинтил крышку бензобака, достал из кармана пакет с белым порошком и бросил его в бензобак.

После этого удовлетворенно хмыкнул, посмотрел на дверь, за которой скрылись Дона и Джозеф, и сказал:

— Ну все, Джозеф, теперь тебе конец. Я обещал тебе, если ты помнишь, что ты будешь трупом. И свое обещание я сдержу, во что бы то ни стало.

Доктор Джакоби тоже сообразил, что подъехать на машине прямо к условленному месту слишком рискованно. Он остановился за полквартала, заглушил мотор, снял револьвер с предохранителя, сунул его в карман куртки и крадучись, прячась за деревьями, через пустырь пошел к беседке. Он спрятался в тех же кустах, где прятался Боб и внимательно принялся рассматривать девушку, которая нервно расхаживала возле беседки. Сколько доктор не напрягался, сколько не протирал стекла очков, он так и не смог понять, Лора это или кто-то другой, тот, кто выдает себя за Лору. Ему хотелось рвануться, подбежать к девушке, но он все сдерживал себя и сдерживал.

Купер продолжает чтение дневника Лоры Палмер. — Доктор Лоуренс Джакоби отправляется на встречу с Мэдлин, переодетой Лорой. — Джозеф Хэрвэй и Донна Хайвер находят в доме доктора кокосовый орех с кассетой. — Продолжение аудиодневника агента ФБР Дэйла Купера.

Купер, прекрасно понимая, какую ценность представляет для расследования дневник покойной, продолжал изучать его — впрочем, Дэйл, всегда отличавшийся превосходной памятью, и без чтения знал его содержание если и не на память, то, во всяком случае, как говорится, близко к тексту. Однако всякий раз, возвратившись в гостиничный номер, Дэйл, достав из шуфляды письменного стола дневник, аккуратно завернутый, чтобы не обтрепывались углы, в целлофан, открывал его на первой попавшейся странице для того, чтобы вновь и вновь возвращаться в дни, предшествующие загадочной смерти дочери адвоката Лиланда; хотя Купер и знал общее содержание записей покойной, он надеялся найти что-нибудь достойное внимания, как говорится, между строк в подтексте.

«Мой любимый! — Читал Купер, — Мой любимый, ответь, почему люди не придумали до сих пор какого-нибудь приличного названия для любовных игр и утех?.. Я не понимаю, почему, написав миллионы стихов о любви, романтике и прочих возвышенных чувствах, мечтатели и поэты постыдились дать имя блаженному слиянию, соитию, венцу и вершине взаимоотношений мужчины и женщины, и осталось оно как название какой-то постыдной болезни — имуществом и достоянием врачей, именующим его каким-то собачьим словом „коитус“ (у меня это слово почему-то всегда ассоциировалось со словом „койот“), или же арсеналом хулиганья и дикарей, подобравших для этого многочисленные пакостные названия и матерные клички… Боже, от всего этого меня просто выворачивает наизнанку, меня тошнит. Хотя, — только что поймала себя на мысли, — не всегда: однажды, когда … (тут стояло какое-то имя или инициалы, но они были тщательно замазаны фломастером) предложил мне заняться этим в самых что ни на есть грубых выражениях, свойственных разве что докерам или рабочим с лесопилки Пэккардов, я с удивлением заметила, что это меня возбуждает…»

«Не одну только тебя, — подумал Купер, — я знаю, что подобные вещи часто действуют возбуждающе на многих женщин, порой даже самых возвышенных и утонченных…»

Купер продолжил чтение:

«О, как крепки твои руки, как горячи твои бедра на моих ногах, которые я распахиваю тебе навстречу, мой любимый!.. И сколько бы раз мы ни любили друг друга до этого, сердце снова замирает в тот самый миг, когда ты со стоном входишь в мое лоно, разжигая своим яростным факелом все нарастающее пламя, такое гудящее, такое слепящее, дающее мне счастье…»

Купер, вспомнив необычайно развратную позу, в которой Лора была запечатлена в «Суперплоти», нехорошо ухмыльнулся.

Он подумал:

«Слишком красиво написано для такой… Не иначе, как откуда-нибудь списала. Вообще, в таком возрасте девочки имеют страсть к украшательству…»

«Какая в тебе нежность и сила, — продолжал чтение Дэйл, — Когда ты в меня входишь, когда ты в меня вонзаешься, у тебя всегда закрыты глаза, ты весь, весь, до последней клеточки во мне…»

Дэйл перевернул страницу.

«О, дорогой, любимый, как тяжело ты лег на меня, какая сила от твоей мускулистой тяжести!..

Пожалуйста, теснее!..

Пожалуйста, крепче!..

Еще!..

Еще!..

Какая радость во мне бушует!.. Я просто перестаю чувствовать себя, отнимаются ноги… Руки, словно беспомощные плети, свисают вниз… Я уже ничего не понимаю, ничего не чувствую, кроме тебя, мой любимый… О, я не могу больше, не могу!..

О-о, не могу!..

Какая боль!..

Какая радость!..

Судорога наслаждения!..

Пик восторженной муки!..

Ты — весь во мне, мой любимый… Я чувствую тебя под сердцем… Твое дыхание — точно хрип, и тело твое бьется в моих объятиях…»

Купер, откинувшись на спинку стула, подумал:

«Нет, определенно откуда-то списала… Вообще, я не совсем понимаю эту Палмер. Когда писатель списывает что-нибудь у другого писателя, чтобы издать чужие мысли под своей фамилией, это называется плагиат. В таком случае он обманывает других людей… Но, списывая красивости в собственный дневник, получается, что таким образом хочешь выдать чужие мысли за свои собственные, только для самого же себя. Для чего только? Чтобы казаться в собственных глазах умнее?.. Не понимаю…»