— Осколком гранаты, — отзываюсь я, и немедленно задаю очень интересующий меня вопрос. — Пётр, что у вас произошло? Я просто места себе не нахожу!

Мельников тяжело вздыхает, берёт пузырек с перекисью водорода и начинает нервно крутить его в руках.

— Новиков тебе по рации ничего не сообщил по этому поводу?

— Ничего.

Петр опускает голову вниз и тихим голосом начинает рассказывать. Сначала слушаю затаив дыхание. Потом улыбаюсь во весь рот, а затем мне становится совсем не весело. Меня попеременно бросает то в жар, то в холод. Волнами накатывает жгучий стыд, который мгновенно сменяется тягостным недоумением. А под конец в моей груди кипит бешеная ярость.

Мельников испуганно смотрит на меня, а потом торопливо хватает за руку.

— Ты Серёга успокойся! Как раз сейчас там заканчивается серьёзный разговор, — санитар снимает с пояса фляжку, вкладывает её в мою ладонь. — Ты пока здесь посиди. Без тебя ребята разберутся.

Машинально делаю пару глотков. Вода омерзительно теплая, и абсолютно невкусная. Раздраженно сплевываю на землю и отдаю Петьке фляжку. Он хорошо к ней прикладывается, потом счастливо улыбается и дружески хлопает меня по плечу.

— Спасибо за воду, Сергей! Очень вовремя ты приехал. Очень.

Мельников наклоняется к раненому, осторожно трогает поврежденный участок ноги. Мулахан реагирует спокойно, даже не дергается. Чтобы не смотреть на малоприятную для глаз процедуру обработки раны, отворачиваюсь и присаживаюсь рядом с Котляковым. Он озабоченно смотрит мне в глаза:

— Товарищ разведчик. Случилось что? На вас же лица нет!

Слегка киваю и обхватываю голову ладонями. Павел тревожно сопит и шепчет мне на ухо:

— Кутяубаеву ногу ампутировать придется? Совсем дела плохи?

— Да ты что! — пораженно восклицаю я. — С ним всё в порядке! Петька рану почистит, потом антибиотик вколет. Через пару дней как новенький бегать будет.

— А что такое «антибиотик»? — с неподдельным интересом в голосе спрашивает Павел.

— Лекарство такое новое. Его только в этом году изобрели, — солидно отвечаю я и с подозрением смотрю на младшего лейтенанта. — Погоди! А что ты здесь вообще делаешь? Ты где сейчас должен находиться?

Котляков резко встаёт на ноги, энергично козыряет.

— Товарищ разведчик. Я думал, помощь моя здесь потребуется. Разрешите идти?

— Идите.

За моей спиной Кутяубаев начинает петь по-башкирски печальную песню. Голос у Мулахана хороший, да и слухом он, в отличие от меня, не обделен. Чувствуется, что никакой физической боли боец сейчас не испытывает, а поёт для поддержания морального духа. Да как поёт! Заслушаешься. Жаль только, что ни понимаю, ни одного слова. Впрочем, это сейчас и не важно. И так красиво, без перевода. Медленная, тягучая песня на незнакомом языке успокаивает мои вздернутые до предела нервы и расслабляет мышцы. Устало вытягиваю ноги, откидываюсь назад и опираюсь на локоть. Устроиться более удобно мешает противогазный бачок и прицепленная на спину амуниция. Но и в таком положении тоже неплохо. Всё лучше, чем с высунутым языком бегать по станице или шагать под немилосердно палящим солнцем по бесконечной, пыльной дороге.

Постепенно я успокаиваюсь и начинаю анализировать сложившуюся ситуацию. Для начала, в мельчайших подробностях вспоминаю рассказ Мельникова.

Сначала всё шло хорошо. Ребята выставили боевое охранение, немного отдохнули, а потом начались неизбежные разговоры. Венцов, с разрешения герра лейтенанта, выступил с пространной речью. Долго объяснял присутствующим, что его первоначальная теория о том, что нас, прямо с места съемок, перенесли в прошлое, оказалась неверной.

На самом деле, некая неизвестная сущность, просто сделала точные наши копии. И оставила их в будущем. Ну, а нас перенесла в сорок второй год. Следовательно, в киношном лагере продолжается, как ни в чём небывало обычная жизнь. Там наш взвод, отсняв эпизоды на дороге, спокойно вернулся к палатке, попил водички и в шестнадцать часов приступил к съемкам эпизода «Обед».

Напряженно обдумываю информацию. Собственно говоря, такое объяснение гораздо логичнее, чем первоначальное. Да и мне спокойней осознавать тот факт, что моё второе «я» завтра к вечеру вернется домой, поставит сумки в прихожей и обнимет моих жену и сына. Неожиданно, осознаю, что испытываю сильнейшее чувство ревности. Потом с трудом понимаю, что ревновать собственную жену, к себе же, как-то глупо до невозможности. Если не сказать хуже.

Так с этим разобрались. Только непонятно, а как нас эта неизвестная сущность обратно возвращать собирается? В эту секунду ловлю себя на мысли, что похоже, что никак. По крайней мере, Витя Мареев точно уже никуда не вернется. Да дела. Надо будет потом Венцова обо всём подробно расспросить. Может он еще одну теорию выдвинет, да объяснит всё подробно.

После доклада Венка, парни еще минут тридцать обсуждали услышанное и делились своими соображениями по этому поводу. Потом долго перемывали мне косточки и строили предположения, когда же я, наконец, вернусь. Петька сказал, что самый пессимистический прогноз по этому поводу звучал так: «Через десять минут».

На этом хорошие новости закончились. В самый разгар дебатов, Курков по рации сообщил Новикову, что наблюдает большое пыльное облако, двигающиеся по направлению к холмам. То, что произошло далее, Мельников коротко передал пятью нецензурными словами. А если говорить более мягко, то парни сильно испугались и очень быстро начали прятаться. Причем Гущин и Плотников во время грандиозной паники, исхитрились побить мировой рекорд по скорости рытья одиночных окопов для стрельбы лёжа.

К счастью, пыльное облако, оказавшееся батальонной танковой колонной, немного не доехало до ребят, свернуло на восток, и быстро затерялось в степи. Когда улеглась суматоха, выяснилось, что в подразделении отсутствуют три человека. Борис Ковалев, Дмитрий Мезенов и Александр Герасимов. Все из первого отделения. Лучшие друзья Виктора Мареева.

— Конечно. А что вы товарищ младший лейтенант, так волнуетесь? — нарочито бодро отвечает Петя. — Я за свою жизнь уже столько операций провел. Не поверите! Ни одной жалобы не поступило. Ни в устной, ни в письменной форме.

Павел радостно кивает и протягивает ко мне раскрытую ладонь:

— Товарищ разведчик. Давайте лопатку.

В полной уверенности, что лопатка понадобилась ему для каких-то туманных, но очень необходимых целей, расстегиваю чехол и отдаю свой горячо любимый шанцевый инструмент. Котляков наклоняется над раненым, подносит лопатку к его лицу и ласково шепчет:

— Мулахан, ты главное покрепче зубы стискивай. А вот кричать не надо. Терпи. Оно поначалу конечно невыносимо больно, — Павел непроизвольно морщится и трет левое плечо. — Но потом привыкаешь. Поверь мне, я знаю что говорю.

Кутяубаев широко раскрывает рот, и зажимает зубами деревянный черенок. Мы с Петром недоуменно переглядываемся между собой. Я грешным делом подумал, а не сошел ли младший лейтенант с ума. Настолько странным показалось мне его поведение.

— Этого не надо делать, товарищ младший лейтенант, — почему-то извиняющим тоном произносит Мельников. — Обезболивающие средства у нас имеются в достаточном количестве.

К счастью, пыльное облако, оказавшееся батальонной танковой колонной, немного не доползло до ребят, свернуло на восток, и быстро затерялось в степи. Когда улеглась суматоха, выяснилось, что в подразделении отсутствуют три человека. Борис Ковалев, Дмитрий Мезенов и Александр Герасимов. Все из первого отделения. Лучшие друзья Виктора Мареева.

Минут через пятнадцать ребята нашлись. Оказалось, что они с перепуга отбежали гораздо дальше, чем требовалось в данной ситуации. Особо их никто не обвинял. Со всеми может такое случиться. Над незадачливой троицей немного посмеялись, дружески позубоскалили. Потом, чтобы максимально обезопасить себя от нежелательных взглядов немцев, Новиков приказал взводу вырыть между кустов неглубокие окопы.

Несмотря на мучащую людей жажду, все дружно принялись за работу. Народ, проклиная всё на свете, обливаясь потом, рыл саперными лопатками податливый песчаный грунт. В этот момент и произошло то, что меня взбесило до крайности.