Через два или три дня Кевин узнал, что Рамона уехала в Сан-Диего погостить у друзей. Она оставила короткую записку на компьютере у себя дома. В школе ее подменяла Джоди; она полагала, что это – на неделю. «Дьявол, – думал Кевин, читая записку. – Почему она мне не сказала? Зачем так поступила? Она решила!.. Всю мою жизнь подвесила на крючок…»

И все же существовать, зная, что ее нет в городе, стало как-то легче. Он не мог видеться с нею, и не надо было заставлять себя не искать встреч. Альфредо тоже не мог к ней приходить. Теперь было не так трудно делать вид, что все нормально, и жить своей повседневной жизнью.

В частности, к этой повседневной жизни относилось и очередное заседание Совета. У дверей висела повестка дня. Все как обычно: отчет о расходах на противопожарное оборудование, судьба старых дубов у Проспекта и в Фэрхевене, проблема енотов на ручье Сантьяго-Крик, разрешение на открытие магазина. И так далее.

Альфредо вел заседание со своей обычной сноровкой, но без самодовольных шуточек и прочего. Кевину он показался витающим где-то не здесь, лицо имело болезненное выражение. Альфредо ни разу прямо не посмотрел на Кевина, а обращался к нему, постукивая карандашом по столу и глядя в свои бумаги. Кевин, в свою очередь, старался выглядеть спокойным, насколько возможно, даже слегка шутил. Но давалось это ему с изрядной натугой; в действительности он чувствовал себя так же нервозно, как, похоже, и Альфредо.

Кевин думал: а сколько народу на заседании знает о происшедшем? Многим в городе было известно о его сближении с Рамоной. Например, Оскару. Вон его луноподобная бесстрастная физиономия парит над столиком в стороне. Нет, Оскар не будет болтать с людьми об этом. Так же и Хэнк, и Том, и Надежда. Джоди? Или Габриэла, или Майк? Достаточно просочиться одному лишь слову, и слух облетит весь город. Эль-Модена живет подобной болтовней. Кто из публики пришел сегодня поглазеть, как Кевин и Альфредо будут кусать друг друга? Ох… Неудивительно, что Альфредо так настороженно выглядит. Ладно. Плевать. Не стоит об этом беспокоиться; повестка дня по ведомству слухов и без того полна.

Кевин вспомнил, как Том говорил ему: «Каждый вопрос на заседании отныне необходимо рассматривать в связи с аферой по изменению зонирования, потому что ты – один из семи членов Совета, и эффективность твоих выступлений зависит от рабочих взаимоотношений с остальными шестью заседателями. Кто-то будет оппонентом, что бы ты ни делал, но другие занимают нейтральную позицию. Они пока не решили, с кем идти. Вот этих и надо обрабатывать. Необходимо проявлять внимание к вещам, которые их более всего волнуют. Это известный прием. В ненавязчивой манере поддерживать их замечания, подкреплять сказанное ими, задавать вопросы, которые продемонстрировали бы окружающим высокую компетентность выступающего. Действуй таким образом. Но – очень и очень тонко. И постоянно. Надо шевелить мозгами, Кевин. Дипломатия – тяжелый труд». И вот сейчас Кевин прихлебывал разнесенный кофе и трудился. Хироко Вашингтон с явным нетерпением опрашивала тех, кто требовал, чтобы енотов с ручья Сантьяго-Крик оставили в покое.

– А вы сами где живете? – задавала она вопросы. – У вас там есть дети?

Джерри Гейгер, кажется, тоже был погружен в енотовую проблему. Сомнительно, чтобы поддакивание Гейгеру смогло как-то воздействовать на его мнение по следующим вопросам повестки; памяти у Джерри хватало лишь на один пункт повестки. Но сейчас на мушке сидели сразу два зайца – Джерри и Хироко.

– У нас есть данные по численности енотов? – спросил Кевин у представителя отдела рыболовства и охоты.

– Только старые.

– А по старым вы можете сказать что-то определенное?

– Ну…

– Скажите, не превышала ли уже тогда популяция максимальную цифру, после которой рост численности приводит к вредным последствиям?

– Да, без сомнения.

– Скорее всего и сейчас мы близки к этому числу. Стало быть, отстрел некоторого количества енотов пойдет им на пользу?

– Совершенно верно.

– А сколько времени займет работа по подсчету популяции?

И так далее. Раз или два Кевин замечал, что Хироко энергично кивает – это ведь она предлагала провести новый подсчет пушистых хвостов на берегах Сантьяго-Крик. Джерри вторил ей.

Отлично. Дипломатия в действии. Рука руку моет. Кевин поджал губы, чувствуя себя жутким циником. Да, дипломатия цинична. Он начал понимать это.

Затем пришел черед магазинчика мелочей. Кевин порастерял концентрацию; дело казалось ему примитивным. Бог ты мой, и это называется исполнять гражданские обязанности в системе демократии? На что Кевин тратит вечера своей единственной, неповторимой жизни? Все остальные мировые проблемы уже утрясены, осталось лишь спорить о том, разрешать или нет строительство мелочной лавки!..

Так для Кевина и шло время заседания. Напряженное внимание перемежалось дремотной расслабленностью.

До чего же медленно течет время! Часы тянутся, словно дни. Кевин спал тревожно, ночи казались нестерпимо долгими. Какая огромная часть жизни теряется впустую. Лежишь, как коматозный больной. Временами, не в силах уснуть, он ненавидел само слово – сон; ненавидел это природное приспособление, данное организму, чтобы пополнить силы для следующего дня.

На работе он так и продолжал забывать, что за дело предстоит ему через минуту. Пасмурный июнь сменился таким же июлем; каждый день с моря приходили тучи. Часто Кевин, приходя в себя из оцепенения, обнаруживал, что стоит на крыше, дрожит и смотрит на облака.

Хэнк и Габриэла, знавшие, что происходит, не трогали Кевина. Порой Хэнк притаскивал по паре пива, и в конце дня они с Кевином усаживались на штабеля досок, пили и молчали. А затем приходила бесконечная ненавистная ночь в пустой комнате…

Кевин много времени проводил у экрана телевизора, беседуя с разбросанными по всему свету родственниками работницы, убиравшей их дом. Их рассказы о делах отвлекали его. И почему только, думал Кевин, люди столь старательно не замечают тех, кто появляется на их экранах всего-то раз в месяц? Нет, конечно, разговоры иногда ведутся – когда семья сидит за столом и убежать некуда; но чаще всего люди по обе стороны экрана стремились уклониться от обязанностей, которые накладывает на них такое экранное общение. О, как они были сложны, эти обязанности! Оказать внимание собеседнику, проявить к нему интерес, просто сказать: «Привет!» Срабатывала машина-переводчик, и вот ты уже в другом месте, участвуешь в чужой жизни. Кевин сейчас нуждался в этом. Он включал звук, садился, глядя на экран, и говорил: «Здравствуйте, как поживаете?» И люди делились своими проблемами.

Пара из Индонезии неосторожно родила третьего ребенка и теперь металась в поисках денег на оплату услуг специалиста по эвтаназии. Они называли его проще: киллер. Семья южноафриканцев сетовала на бестолковые законы в их стране, мешающие их торговому ремеслу. Предмет торговли назвать они отчего-то постеснялись. Большое русское семейство, целый род, поселившийся в Подмосковье, пристраивало крыло к своему дому, и Кевин беседовал по этому поводу часа, наверное, два, а затем пообещал через месяц заявиться к ним, посмотреть, как идут дела.

А потом экран на многие ночи погас, и Кевину остались лишь беседы со своими домочадцами. Ему было все равно, с кем говорить, лишь бы не сбегали; какое-никакое, а облегчение, хотя больше всего он любил общество Тома. Но, увы, у того был более интересный во всех отношениях партнер – Надежда, и он либо уединялся с нею, либо куда-нибудь исчезал. Хорошо бы сестра позвонила… Кевин сам пытался поймать ее, но, когда бы он ни заказывал Дакку, там никто не подходил.

С родителями о своих проблемах Кевину разговаривать не хотелось. С Джилл – совсем другое дело. Ему очень не хватало сестры, но та все время оказывалась в отъезде. Оставалось лишь наговаривать на автоответчик…

Жизнь дала трещину. Полоса побед, опрокидывающая все законы случайности и везения, превратилась в воспоминание с оттенком издевательства над собою самим. Кевин ненавидел эти воспоминания и боялся их. И, самое скверное, ему казалось жизненно важным, что-бы успех продолжался, как будто, если везение прекратится, кончится и он сам. Теперь Кевин брал в руки биту со страхом, представляя с неправдоподобной отчетливостью, что вот сейчас он пошлет мяч в аут. В одной игре Кевин совершил сразу три оплошности. При первом своем ударе «на биту» он принял мяч, но ухитрился залепить в аут. Другой раз взял бросок «на полный счет» с таким нелепым скачком куда-то в сторону, что у всех ребят вытянулись физиономии. Правда, Фред Спеллинг милостиво засчитал мяч. В третий раз Кевин отбил подачу свечой прямо вверх над площадкой; пулею рванулся к первой базе с мыслью: «Мяч еще вверху, еще вверху!» Но, как ему потом рассказали, Джо Сэмпсон, ловящий «Тигров», с которыми шла игра, поскользнулся и шмякнулся ничком прямо в траву, не достав буквально дюйма до мяча. А раз полевой игрок не коснулся мяча, это не может быть засчитано как ошибка; подача «Тигров» оказалась выигранной, хоть мяч не пролетел и четырех футов.