— Что-то вы погрустнели, доктор, — заметил я, растапливая печку, — это не вяжется с вашим образом. У меня записано, что вы очень большой, упитанный и постоянно добродушный человек примерно тридцати пяти лет от роду.

— Наблюдаете? — проворчал Виктор Васильевич, закуривая. — Тогда можете записать и выдать за своё следующее наблюдение. «Странная вещь — психология полярников перед отъездом на материк после годичной зимовки. Весь год трудились как черти, но теперь, когда остались считанные дни, — все мысли только о доме…» Записали?

По предложению доктора я поселился в медпункте, где, кроме Лукачева и Парамонова, жил ещё повар Степан Пестов. Но Парамонов дежурил по лагерю, Степан Иванович был на камбузе, и я приготовился к долгому, без помех разговору.

— Да, только о доме, — повторил Виктор Васильевич. — В голову лезут совершенно неожиданные мысли, появляются нелепые, смешные желания… Вы знаете, о чём я сейчас больше всего мечтаю? О зелёном листочке. Размял бы его и вдыхал эту зелёную горечь…

Мы долго разговаривали в тот вечер о полярниках, призвании врача и судьбе.

Раньше все объяснялось просто: судьба человека на роду записана, и каждый шаг его предопределён свыше. Это было очень удобно, ибо избавляло от ответственности, которая возлагалась на плечи бога. Но даже теперь, когда вакуум, образовавшийся отказом от всевышнего, заполнил отдел кадров, судьба выписывает такие неожиданные восьмёрки, что просто диву даёшься. Наверное, в этих неожиданностях — вся прелесть жизни…

Одна из таких восьмёрок и забросила в Арктику мирного хирурга псковской больницы. Конкурс был жестокий, стать врачом дрейфующей станции — большая честь для хирурга. Виктору Васильевичу помог победить не только его высокий профессионализм, что принималось в расчёт в первую очередь, но и фактор, который безразличен для защиты диссертации, но очень важен на льдине: мощная фигура и незаурядная физическая сила. Ибо полярное начальство совершенно справедливо рассуждает таким образом: появится ли необходимость вырезать у кого-либо аппендицит — неизвестно, а вот перетаскивать бочки и откапывать домики нужно будет наверняка.

— И год назад, — рассказывал Лукачев, — сразу же по прибытии на льдину я включился в истинно медицинскую деятельность — строительство лагеря и переброску грузов. Сначала все это захватило, тело соскучилось по физической работе, но потом, когда первый азарт прошёл, я вспомнил, что давно не держал в руке скальпель.

Виктор Васильевич взял со стола скальпель, повертел его и со вздохом положил на место.

— Вот так и держу… когда нужно зачищать карандаш… Ребята крепкие — слабого сюда не возьмут — и гордые. Даже тогда, когда чувствовали недомогание, к врачу старались не обращаться, чтобы не уронить себя в глазах товарищей. Приходилось даже выискивать этих «перестраховщиков». Так, я заметил, что инженер-физик Володя Николаев и механик Павел Андреевич Цветков сильно переутомились. Силой заставил их отдохнуть. Метеоролог Геннадий Михайлов ходил с воспалением мышц — и ни разу не пожаловался, я случайно узнал об этом. Ребята приходили с лёгкими травмами, перевязывались — и тут же отправлялись на вахту. Не припомню случая, когда кто-нибудь воспользовался бы законным правом взять освобождение от работы. Как врач, я не могу одобрить такого отношения к своему организму, но как полярник — приветствую, здесь иначе нельзя. Правда, раз пять ко мне приходили с перекошенными от страдания физиономиями…

— Зубы?

— Они самые. Как я мечтал о бормашине, пусть самой плохонькой! Без неё вылечить зуб так же трудно, как без ножа открыть консервную банку. Приходилось удалять. Зато, слава богу, эта мебель ни разу не пригодилась, — доктор похлопал ладонью по операционному столу. — В полярную ночь, когда самолёт на льдину не сядет, я меньше всего на свете хотел повышать свою квалификацию хирурга. Но диктаторские медицинские права использовал как мог. Мороз 45 градусов, а Павел Андреевич — с открытым горлом: а ну, домой, за шарфом!! Володя, щеголять в сапогах будешь на свадьбе, а сейчас немедленно надень унты! Почему в лёгком бельё? Отстраняю от работы! Вот так. Слушались, голубчики, с врачом никто ссориться не хотел…

В распахнувшейся двери показалась чья-то голова в мохнатой шапке. Голова скосила на меня глаза, понимающе подмигнула доктору и исчезла. Доктор засмеялся.

— Наглядная иллюстрация к моей последней мысли. Поняли, в чём дело?

— Пока нет, — признался я. — Мне показалось, что я здесь был третьим лишним.

— Совершенно верное умозаключение. Так продолжаю, с врачом никто не хочет ссориться ещё и потому, что он — начпрод. А эта должность на льдине необыкновенно авторитетна, поскольку в руках начпрода находится могучее средство воздействия на полярную массу — спиртные напитки. Вот они, под нарами, — два ящика. Этот голубчик, который только что нанёс столь бесполезный визит, надеялся выклянчить одну бутылку — угостить прибывших с новой сменой друзей. Он знал, что я откажу, но всё-таки мечтал разжалобить меня своим красноречием. Ничего, 15 апреля — День станции, тогда и выпьем — по приказу начальника будет выдана бутылка на троих. Кстати, одна широко распространённая легенда: будто полярники вместо воды пьют спирт, чтобы согреться. Глупая чушь. Конечно, если товарищ сильно замёрз или, скажем, провалился в трещину — спирт бывает очень полезен. Но в повседневной жизни на льдине о выпивках не может быть и речи. Фритьоф Нансен вообще был принципиальным врагом спирта, полагая, что он ослабляет сопротивляемость организма. Правда, это одно из немногих мнений великого учёного, которое полярники в массе своей не склонны принимать на веру, но у нас оно проводится в жизнь. — Доктор махнул рукой и лёг на постель.

— Но все это в прошлом, дела я сдал Парамонову, скорее домой… Две девочки у меня. Лидочка выросла ровно вдвое. Когда я уехал из Пскова, ей был год и два месяца, а теперь — два года четыре месяца. Кстати, Лидочкой я назвал младшую в честь тёщи, она у меня — прошу не улыбаться! — превосходная женщина. А Марине семь, — мечтательно произнёс доктор. — Ждут небось мои цыплятки возвращения блудного папы… Не только я, все наши папы на льдине сильно скучают по детям. Как человек ни занят, а время скучать всегда найдётся, даже в самой напряжённой работе есть просветы. Особенно в полярную ночь. Вот ещё неисчерпаемая тема для исследований. Уходит солнце — и вместе с ним частица тебя самого. И без этой неведомой частицы нарушаются психические процессы: люди становятся замкнутыми, более раздражительными, ухудшается аппетит. Фантасты полагают, что, когда через миллионы лет погаснет солнце, люди уйдут в подземные дворцы. Не знаю, какие блага их там ожидают; быть может, нам и не снится такой комфорт, которым они будут пользоваться, но я предпочитаю наши скромные удобства и солнце. Мне жаль людей, которые никогда его не увидят; наверное, подсознательно они будут ощущать свою неполноценность… У нас в полярную ночь общий тонус понизился, но взрывов не было: работали много, а свободное от вахт время старались проводить вместе. В такие дни лучшее лекарство от хандры — юмор, а за этим лекарством никто не ходил в медпункт. Одна лишь моя научная работа вызвала столько шуток, что их бы хватило на всю жизнь целому поколению конферансье. Как вы знаете, человек в процессе жизнедеятельности затрачивает определённые количества белков, углеводов, воды. Меня интересовало, как протекает водный обмен в организме в условиях полярной ночи. Когда я сказал ребятам, что собираюсь заняться таким исследованием, они дружно пожелали мне успеха. Но когда выяснилось, что в интересах науки каждый из них должен восемь раз вставать в пять утра, выпивать около литра воды, и каждые двадцать минут — восемь раз за утро — отчитываться перед наукой, они взвыли. Тем, кого я будил для определённой процедуры, было не до смеха, зато, отдав науке всё, что от них требовалось, они всласть потешались над очередными жертвами. Впрочем, главной жертвой был я, поскольку мне-то пришлось вставать в пять утра сто раз. — Доктор прислушался. — Не пурга ли начинается?