Я подкинул в печку угля и взглянул в окно. Ветер заметно усиливался.

— Только пурги ещё не хватало, — доктор покачал головой. — Пурга — это нелётная погода, а нам до зарезу нужна именно лётная…

Я посочувствовал, но про себя подумал, что из личных эгоистических соображений неплохо увидеть станцию во время пурги. Словно угадав мои мысли, доктор проворчал:

— Всего насмотритесь… Приходишь, бывало, в кают-компанию на завтрак — многих нет. Вдруг звонок: «Дежурный! Иди нас откапывай!» Это за ночь пурга замела с крышей домик аэрологов. Мой медпункт два раза откапывали, начальника выручали — спасибо телефону! Сильная пурга заметает дом за несколько часов. Эх, скорее в Псков! Через год с радостью вернусь на льдину, а сейчас до того хочется на твердь, в семью, в операционную! Не знаю, повысилась ли здесь моя медицинская квалификация, но грузчиком, без ложной скромности, я стал незаурядным. А ведь руки мои по инструментам истосковались, вам не понять, что такое хирургический зуд… Представьте себе операционную. Представили?

— Представил. Сам был ассистентом хирурга на рыболовном траулере.

— Отлично, коллега! — воскликнул доктор. — Итак, я вхожу в белом халате. На мне — стерильные перчатки…

В домик вбежал дежурный по лагерю доктор Парамонов.

— Одевайся, эскулап, ты срочно нужен!

— Как врач, разумеется? — с нескрываемой иронией спросил Лукачев, натягивая унты.

— Безусловно. «Аннушка» привезла мешки с углём.

Виктор Васильевич выразительно посмотрел на меня и набросил шубу на могучие плечи.

Хотя повар Пестов был моим соседом по нарам, поговорить с ним удалось лишь на вторые сутки.

А произошло это так. В поисках кадра киношники основательно промёрзли, и по их просьбе я отправился. на кухню добывать кофе.

— До обеда остался час, — проворчал Степан Иванович, яростно размешивая борщ. Я развёл руками — нет так нет.

— А вы тоже замёрзли? — с подкупающей заботой спросил повар.

Вообще-то говоря, в моей шубе на собачьем меху замёрзнуть трудно, но я подумал, что мой утвердительный ответ поставит Степана Ивановича в затруднительное положение.

— До мозга костей, — проникновенно ответил я, подрыгав для убедительности ногой.

Глаза Степана Ивановича блеснули: рыба клюнула.

— Вам-то я в два счета помогу, — заторопился он, — снимите шубку и прокрутите вот это мясо. Тут немного, килограммов десять, не больше. Только-только согреться.

Я взглянул на мясорубку величиной с дореволюционный паровоз и послушно снял шубу. Около часа я добросовестно крутил обеими руками эту адскую машину, тихо мечтая о том, что сейчас придут возмущённые отсутствием кофе киношники. «И тогда, — мстительно думал я, — будет вам кофе, будет какава!» Но киношники, увы, не пришли: видимо, интуиция им подсказала, что лучше воспользоваться другим, более приятным способом согреться.

Удивительно, как бросаются в глаза недостатки, когда испытываешь их на своей шкуре. Не доведись мне вертеть эту проклятую мясорубку, я бы сто раз прошёл мимо неё и не заметил, какой она допотопной конструкции. Но когда я вложил в неё труд, достаточный для того, чтобы поднять камень весом в одну тонну на высоту тысячу километров, то возмутился, почему мясорубка не электрическая.

— Все становятся такими же рационализаторами, как часочек повертят, — философски заметил Степан Иванович. — Ну, согрелись? А то я могу предложить вам…

Быть может, с излишней торопливостью поблагодарив повара за чуткость, я удалился со скоростью, на каковую только были способны мои подгибавшиеся от усталости ноги.

Так я познакомился со Степаном Ивановичем Пестовым. Он оказался славным парнем, общим любимцем, более того — им открыто гордились. Меня это удивило: повара довольно редко бывают любимцами, как и большинство людей, от которых слишком многое зависит. А от поваров зависит главное — желудок. Если у повара скверное настроение, у вас глаза на лоб полезут от перца и вы сломаете зуб о кость, которая спряталась в невинной на вид котлете. Будете вы сыты или нет, съедите вы отличную отбивную или подавитесь крепким, как кирпич, антрекотом — все это решает повар.

Вот какая огромная власть у него в руках. И она часто его портит — странное свойство власти, которая портит не только поваров. Впрочем, каждый человек, заполучивший какую-то власть, — своего рода повар: все зависит от размеров кухни, на которой он готовит свои блюда. Разве не бывает, что рядовой счетовод, сев в кресло главного бухгалтера, мнит себя по меньшей мере тем самым алжирским беем, у которого под носом шишка? Но повар обычно недальновидный человек: сознание своей исключительности, иной раз ложное, делает его высокомерным и пренебрежительным к своим едокам, благодаря которым — повар забывает об этом — он кормится. И бывает, что шеф-повар до такой степени теряет над собой контроль, что упускает из виду одну важную деталь: при нынешнем уровне профессионального обучения его легко заменить. И его действительно заменяют.

Я привёл это длинное рассуждение только для того, чтобы лишний раз оттенить достоинства Степана Ивановича, чудесного повара с характером простого едока.

Я быстро заметил одну странную вещь: по отношению к Степану Ивановичу все ребята на станции чувствовали себя чуточку виноватыми. Из расспросов я понял почему.

Просто Степан Иванович работал больше всех. Не на капельку больше других, а на очень много больше. Повар на станции единственный человек, который не имел права отдыхать: люди останутся голодными. В сильную пургу, когда некоторые виды работ волей-неволей приходится прекращать, повар стоит у плиты: плохая погода — это вовсе не плохой аппетит. В праздничные дни, на Новый год, когда календарь велит отдыхать, для повара самый аврал. У повара нет выходных, как нет выходных у желудка.

Конечно, можно сварить за три дня котёл каши и разогревать его по утрам. Схалтурить можно — опытный повар не проворонит возможности это сделать, слишком много примеров халтуры он видит вокруг себя — начиная от газетных заголовков «Рязанское — значит отличное» (это о табуретках, отменно сколоченных местными умельцами) и кончая работой почты, которая совершает воистину героические усилия для того, чтобы адресованную им корреспонденцию полярники получали как можно позже (в середине апреля на «СП-15» прибыл полный комплект январских, февральских и частично мартовских газет).

Но ещё никогда в жизни — не преувеличивая ни на йоту — я не видел столь чуждого халтуре человека, как Степан Иванович. Он работал не просто добросовестно — для повара, как и для скрипача, этого мало, — он работал артистично. Положа руку на сердце, торжественно заявляю: никогда, ни в одном санатории я не питался так вкусно и разнообразно, как на этой льдине. Великолепные борщи и антрекоты, беф-строганов, плавающий в неслыханно вкусном соусе, нежный гуляш и изысканно приготовленные куры, ароматнейшие компоты — бывший повар ленинградского ресторана «Метрополь» мог человека с полным отсутствием аппетита накормить до бесчувствия и превратить в отпетого обжору.

Когда блюдо особенно удавалось, Степан Иванович под каким-нибудь предлогом заходил в кают-компанию, сердито отмахивался от поздравлений и уходил, пылая счастливым румянцем. Но если, упаси бог, что-то не получалось, на повара было грустно смотреть. Он выглядел таким усталым и унылым, что хотелось подойти к нему и сказать:

— Степан Иванович, да посмотрите на этих сытых ребят, которых вы за год так откормили, что их родная мама не узнает! Если бы вы видели, с какой быстротой они съедали по две штуки забракованных вами бифштексов (а Толя Васильев — целых три), как после обеда, отдуваясь и сонно моргая глазами, расходились из кают-компании, вы бы тут же успокоились, дорогой друг.

Если отбросить все наслоения, рождённые образованием и праздностью, то главное в жизни — это твоя работа. Человек, удовлетворённый своим трудом, — вот воистину счастливец. Я имею в виду не тех, кто, валовая видимость бурной деятельности, с шумом и трескотнёй грохочет пустыми бочками, а тех, кто без трескотни и шума вокруг своего имени целиком отдаётся любимой работе, не помышляя о наградах, потому что работа и есть их награда. Таких людей немного, и чаще всего они остаются в тени: все силы вложены в работу, и на представительство их уже не хватает. Впрочем, портреты таких людей, как Степан Иванович, вешают на Доску почёта, их сажают в президиум, ими восхищаются, как чемпионами: молодец, я бы так не сумел!