Алла испытующе посмотрела на меня. Я улыбнулся. Честное слово, я не обнаружил в её лице ничего такого, что могло бы перепугать белого медведя. Тридцатилетняя женщина, с быстрыми серыми глазами, на щеках — здоровый румянец; и лишь внимательный взгляд человека, знающего её одиссею, мог обнаружить на лице моей миловидной попутчицы слабые следы неравной борьбы с тундрой, пургой и морозом.

— Гм… — с улыбкой сказал я.

— Не «гм», а косметика, — поправила Алла, — теперь рассказывайте вы. Правда, что в Москве туфли на шпильках из моды выходят? А помаду какую покупают — бледную или поярче? Неужто не знаете? А юбки — до колен?

Воображение рисовало такую картину. В моей квартире сидят друзья-товарищи, болтая о том и о сём; идёт небрежный разговор, главная цель которого — убить время. И тут я между прочим, небрежно бросаю: «Как-то на острове Врангеля…» И все мгновенно замолкают. А я, великодушно поглядывая на окаменевших от уважения друзей, излагаю свои приключения. В такой ситуации можно нести любую, даже самую отпетую чепуху, и тебе будут благоговейно внимать. Потому что человек, побывавший на острове Врангеля, попадается не на каждом перекрёстке.

Но это, конечно, суета и томление духа. А на самом деле я мечтал познакомиться с Иваном Акимовичем Шакиным. Быть на крайнем северо-востоке и не увидеть Шакина — то же самое, что в Париже не сфотографироваться у Эйфелевой башни. Потому что Шакин — самая яркая достопримечательность острова Врангеля, человек, имя которого с умилением произносят директора лучших зоопарков мира, лорд-хранитель белого медведя и воспитатель его детей. Остров Врангеля славится этим зверем, и он находится у Шакина под строгим контролем. Иван Акимович знает своих медведей наперечёт, следит за их здоровьем и карает браконьеров таким штрафом, что их зарплаты долгие месяцы хватает только на папиросы. И нигде в другом месте белые медведи не чувствуют себя в такой безопасности, как на этом острове. Правда, каждой весной Шакин некоторых из них лишает родительских прав, но медведи знают, что их дети попадают в надёжные руки, что они получат хорошее воспитание и будут жить в достатке и тепле.

Помимо медведей, Иван Акимович заведует на острове моржами, песцами, залётной канадской птицей и прочей фауной. Представляете, какой это клад для корреспондента — такой человек? Я рассчитывал побродить со знаменитым егерем по острову, наслушаться его историй и посмотреть, как он отлавливает медвежат. Меня предупредили о конфузе, случившемся с одним моим предшественником, и я надеялся учесть его опыт. А произошло вот что. Молодой фотокорреспондент напросился к Шакину в компанию, поглазеть на его работу и отснять уникальные кадры. Шакин с прохладцей относится к рекламе, но возражать не стал, и корреспондент получил редкую возможность увидеть, как добываются новорождённые медвежата. Шакин полез на гору, просунул в берлогу длинный шест и начал им орудовать — видимо, щекотал медведицу под мышками. Этот кадр у представителя печати получился отлично. Зато последующие снимки по техническим причинам вышли менее эффектными. Взбешённая медведица заревела, выскочила из берлоги и скатилась вниз, прямо на корреспондента, который от избытка ощущений томно закатил глаза и лишился чувств. Встревоженный Шакин выстрелил из карабина в воздух, медведица сверкнула пятками, и возвращённый к жизни корреспондент, шатаясь, пошёл собирать по частям свои аппараты.

В своё время я с немалым успехом охотился на медведей и кабанов на Памире и знаю, как поступать в таких ситуациях. Если на тебя бежит разъярённый медведь, ни в коем случае не следует бросаться ему в объятья. Наоборот, нужно посторониться и вежливо сказать зверю: «Пожалуйста, проходите. Слева внизу камень, не ушибите ногу». И медведь, тронутый таким предупредительным к нему отношением, никогда не сделает тебе ничего дурного. Так что я был убеждён, что Шакин не будет иметь ко мне претензий.

Кроме знакомства с Иваном Акимовичем, моего визита на остров требовали и другие обстоятельства.

Мамонтовая гора — чьё сердце не забьётся учащённо от этих слов? Кто из вас, замиравших в сладостной истоме над волшебными страницами «Борьбы за огонь», не мечтал бы оказаться на этой горе? Здесь находится крупнейшее месторождение останков мамонтов, этих гигантов первобытного мира, по сравнению с которыми наш высокочтимый слон — жалкий и недоразвитый карлик.

Причины, по которым гиганты именно здесь устроили своё кладбище, наука ещё не выяснила, так как оставленные мамонтами письменные свидетельства до сих пор не расшифрованы. Я надеялся раздобыть на этой горе бивень или, на худой конец, самый плохонький зуб, пусть даже запломбированный.

Далее, на острове Врангеля находится интересный оленеводческий колхоз, в двадцатых годах на острове была основана полярная станция (которую я тоже мечтал увидеть), и сюда привезли несколько пар отборных оленей. Отсутствие гнуса, великолепный корм, курортный морской воздух создали уникальные условия для размножения этих животных, и ныне их на острове несколько тысяч.

И последнее. Что бы ни говорил Екклезиаст насчёт суеты сует, а приятно похвастаться тем, что ты побывал на краю земли. Взглянешь на карту, где прочерчен твой маршрут, — и видишь, что ты тоже не лыком шит. «Ишь куда махнул, собака!» — с теплотой думаешь ты о самом себе.

Таковы были обстоятельства, которые привели меня в бухту Сомнительная, расположенную на юге острова Врангеля.

И в ту же минуту мой тщательно, с любовью выстроенный план жизнь подняла на смех.

Вчера Шакин уехал на мыс Блоссом проводить инвентаризацию белых медведей. Это всего в семидесяти километрах от Сомнительной, но попасть туда мне, пожалуй, сложнее, чем в Москву: вездеход на Блоссом пойдёт только через две недели…

— Так что о Шакине и не мечтайте, — посочувствовали корреспонденту, стоявшему с вытянутым лицом. — А вот с полярной станцией вам повезло. Через час в бухту Роджерса идёт вездеход.

— А Мамонтовая гора? — пролепетал я.

Собеседники отрицательно замотали головами. Мамонтовая гора находится неподалёку от мыса Блоссом, куда от меня сбежал Шакин, и её тоже можно смело вычеркнуть из плана.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я, как наковальня, принял на себя эти удары. Что ж, остаётся полярная станция. Тоже, к слову говоря, лакомый кусочек, не санаторий на Южном берегу Крыма. Обхожу вокруг вездехода, который уже содрогается и рычит, как лев перед прыжком. Делаю каскад акробатических трюков и пролезаю в машину, доверху заполненную мешками с почтой, ящиками, посылками и попутчиками. Их лица, скудно освещаемые папиросными вспышками, рассмотреть не могу. Скрежет рычагов, рёв мощных моторов — и вездеход стремительно мчится в ночную тундру.

Мне не раз приходилось трястись по просёлочным дорогам, но такого надругательства моё тело ещё не испытывало. Первые же километры едва не вытряхнули из меня бессмертную душу. Каждая посылка так и норовила устроиться на моей шее, а коробка с кинофильмом «Хрустальный башмачок» так двинула меня по затылку, что я услышал наяву чудесный перезвон колоколов Загорского монастыря. Сверху, пытаясь перекричать гул моторов, что-то орал попутчик. Он ухитрился лечь на гору посылок и теперь давал мне советы.

— Устраивайтесь поудобнее, — разобрал я. — Лучше всего…

Резкий рывок вездехода помешал моему благодетелю закончить мысль.

— Хорошо, что не на пол! — бодро проорал он, слезая с меня. — Так лучше всего вжимайтесь поглубже, вот сюда. И говорите осторожнее, язык можно откусить!

В конце концов все люди и вещи выбрали себе места по вкусу, да и дорога пошла поровнее. Вездеход мчался со скоростью тридцать-сорок километров в час, яростно разбрасывая светящийся под фарами снег. Превосходная машина! Сейчас без неё трудно представить себе жизнь на Севере. Видимо, недалеко то время, когда на собачьи упряжки здесь будут смотреть с таким же умилением, как в Москве на лошадь, везущую чего-то воз. «Человеку скорость современная нужна», как сказал один поэт, и вездеход в тундре — лучший представитель этой современной скорости на суше. Правда, и поедает он столько, сколько собакам не снится в их невесёлых собачьих снах на холодных привалах, но горючим Север снабжается в достатке, и вездеходы бегают сытые и беззаботные.