Ну и везучий же я, чёрт возьми! До чего у меня отличный нюх на интересных людей, высокий корреспондентский профессионализм! Я с нежностью гладил страницы блокнота, заполненные Сашиными приключениями, и гордился тем, что не зря проедаю суточные и квартирные. Гордился до тех пор, пока не обнаружилось, что молочный телёнок, доверчиво сосущий протянутый ему палец, — доктор философских наук по сравнению со мной, битком набитым удостоверениями и дипломами корреспондентом. Долго, наверное, будут хохотать на мысе Шмидта, слушая Сашин рассказ об осле, который, закручиваясь в спираль от восторга, строчил в блокнот несусветную чушь.
Вот как опасно быть на Севере излишне доверчивым. На восток Чукотки я летел в скверном настроении. Листочки с охотничьими приключениями, которые должны были дать как минимум печатный лист увлекательных рассказов, жгли карман. Я был противен самому себе: принять за матёрого полярного волка зелёного новичка, который не прожил на Севере и года! Я чувствовал себя как начинающий золотоискатель, который нашёл самородок и кукарекал от избытка радости до тех пор, пока ему популярно не объяснили, что это золото стоит три копейки тонна в базарный день вместе с доставкой. Я сидел в самолёте, до отказа загруженном негнущимися, как листы фанеры, мёрзлыми оленьими шкурами, и мрачно думал о том, что я невезучий и бездарный. Ночь я не спал, не успел позавтракать и замёрз, как бездомный пёс. К тому же сегодня было тринадцатое число, а на борту находилась женщина. И хотя члены экипажа с излишней горячностью доказывали друг другу, что они выше суеверий, второй пилот Гродский и бортмеханик Новосельцев почему-то особенно тщательно осмотрели приборы, радист Никифоров — рацию, а штурман Бондарев трижды уточнял маршрут. Я вспомнил одного знакомого капитана дальнего плавания, который должен был выйти в море тринадцатого. Он тоже был ни капельки не суеверен, но отчалил всё-таки в ноль часов 5 минут четырнадцатого. Но особенно меня донимала наша единственная пассажирка. Алла Крайнева, экспедитор Чукотторга, сопровождавшая шкуры на торговую базу, оказалась на редкость словоохотливой особой. Лётчики были заняты, и Алла вынуждена была удовлетворяться моим обществом, хотя оно устраивало её частично, поскольку женщине не очень льстит, когда у собеседника не закрывается рот от зевков. Тем не менее за каких-нибудь десять минут Алла израсходовала столько слов, сколько менее расточительному человеку хватило бы на пару месяцев. С неистощимой изобретательностью она придумывала темы, перескакивала с одной на другую и всячески давала понять, что моя постная физиономия и симуляция глухоты не заставят её отказаться от святого права болтать без умолку. Я отвечал ей односложными репликами, зевками и мысленными пожеланиями провалиться ко всем чертям. Ожегшись на «полярном волке», я вовсе не хотел тратить своё драгоценное время на светскую болтовню с тружеником торговли. Мог ли я, жалкий глупец, подозревать, что настоящие полярные волки иной раз носят юбки?
— Извините, — прервал я, расстилая шубу на шкуры, — но мне нужно поспать, ночью не пришлось.
— Подумаешь, я тоже не спала, — возразила Алла. — Вечером освободилась поздно и семь километров домой оттопала, чтобы муж не злился. В три часа ночи только добралась.
Я печально улыбнулся. И это курносое существо хочет, чтобы остолоп корреспондент клюнул на пустую мормышку! Ночью, в пургу она «оттопала» семь километров! Пусть рассказывает эти сказки ослу подоверчивее, меня уже на мякине не проведёшь.
Командир корабля Денисенко обиделся за Крайневу.
— А вы попросите её рассказать, как она из Ванкарема до Шмидта добиралась, — предложил он. — Ведь Алла у нас Одиссей! Неужели не слышали?
Сон как метлой вымело.
— Конечно, конечно, — проворковал я, — слышал краешком уха. Так как же это случилось?
— Ну вот ещё, — Алла поскучнела. — Выбралась — и слава богу.
Историки дипломатии не устают петь дифирамбы Талейрану, который на Венском конгрессе проявил чудеса изворотливости, защищая интересы разгромленной Франции. Даже бальзаковский Вотрен, понимавший толк в людях, восторженно отозвался об этом угре в дипломатическом фраке, сделавшем невозможное. Но я полагаю, что тоже заслуживаю хотя бы скромной овации, потому что усилия, которые я приложил, чтобы выжать из потерявшей дар речи Аллы её одиссею, заслуживают этого знака внимания. Я мобилизовал всё своё красноречие, неизрасходованные запасы лести, изысканные комплименты, взывал к лучшим чувствам, и Алла, поначалу ошеломлённая внезапной переменой наших ролей, понемногу пришла в себя.
Московские, киевские и саратовские экспедиторы! Вы, бродяги торговли, пилигримы оптовых складов, рекламные миссионеры, развозящие товары в своих «пикапах» и по ночам мирно спящие в домашних и гостиничных постелях! Послушайте рассказ о том, как работают ваши коллеги на Чукотке, и гордитесь тем, что даже в вашей прозаической профессии таятся возможности сказочных приключений, достойных пера Джека Лондона.
Как вам объяснить, что значит для Севера самолёт? Сказать, что он надёжен, выгоден, удобен, — это не сказать ничего. Сегодня, когда Чукотка становится промышленной, когда её население каждые несколько лет удваивается и неизмеримо растёт потребность в товарах, а горы, пурга и тундра остаются такими же, какими были до нашей эры, самолёт не просто самое быстрое, а единственное современное средство передвижения. И на Чукотке к нему относятся, как к трамваю: так же лезут в него без очереди и ругаются, когда он опаздывает. Только масштабы, другие. Уж если самолёт опаздывает, то не на десять-двадцать минут, а на неделю, на месяц, потому что погода на Чукотке — это обычно непогода. Но всё равно далеко не каждый рискнёт в полярную зиму сменить самолёт на любой другой вид транспорта: утверждение что «самолёты хорошо, а олени лучше», вызывает шумное одобрение лишь в зрительном зале.
В ноябре 1962 года Алла Крайнева привезла в Ванкарем на самолёте груз всякой всячины. Очередной рейсовый самолёт задерживался, аэропорт назначения был закрыт, и Алла решила отправиться домой на попутных собаках. Экзотика, свежий воздух и никакой толкотни за билетами — сплошное удовольствие в хорошую погоду. Двести километров тундры были для видавших виды полярных псов расстоянием столь же пустяковым, как для их изнеженных цивилизацией собратьев на материке две-три автобусные остановки. Путешественников было четверо: Алла, ванкаремская колхозница Валя и хозяева упряжек Каргырольтен и Опочэн. В непробиваемых чукотских шубах ехать было тепло и уютно. За сутки собаки отмахали большую часть пути.
И это всё, что Алла рассказала о первом дне путешествия. Хотя экзотическая, но все же не больше чем увеселительная прогулка.
Оставалось шестьдесят километров. На них ушло девятнадцать дней.
Сначала пали собаки. То ли корм оказался слишком грубым для их лужёных желудков, способных переварить сыромятные ремни, то ли по другим причинам — выяснять было некогда, потому что началась пурга. Пустынная тундра — и четыре человека, на которых обрушились мороз, полярная ночь, расстояние и пурга. Герои некоторых романов, очутившись в таком положении, упрямо идут вперёд, что даёт возможность автору написать десяток взволнованных, но совершенно неправдоподобных страниц. Но в реальной жизни победить пургу в открытой тундре, если единственный вид транспорта — собственные ноги, можно лишь одним способом: ждать. Путешественники перевернули нарты, закрылись оленьими шкурами, и над ними быстро вырос спасительный сугроб, самая надёжная защита от обжигающего ветра. Так и жили шесть дней — о подробностях Алле не хотелось вспоминать, но если у вас живое воображение, можете нарисовать себе картину, как протекали шесть суток в снежном сугробе без парового отопления, телевизора и кровати с пуховой периной. Алла лишь сказала, что в менее комфортабельной гостинице она ещё не останавливалась.
Затем полдня выбирались из сугроба. Уходя, пурга хлопнула дверью: словно догадавшись, что перехитрившие её люди беспечно не взяли с собой компаса, она замела дорогу и оставила после себя сплошной туман. Быть может, тысячи лет назад далёкие предки Каргырольтена и Опочэна, собирая по крохам опыт поколений, открыли этот способ ориентировки в тундре: нужно найти под слоем снега мох. Если растёт густо — значит юг; если редеет — север. Так и ползали по снегу мужчины, раскапывая мох и дорогу, а за ними шли женщины. Где-то километрах в десяти находилась охотничья избушка, и её нужно было найти. Трое суток, сбиваясь и возвращаясь обратно, четверо нащупывали правильную дорогу. Много раз Алла и Валя падали и мгновенно засыпали, подкошенные самым коварным на свете снотворным — смертельной усталостью на сорокаградусном морозе. Но заснуть — значит больше не проснуться, и чукчи силой поднимали женщин, кричали на них, заставляли идти вперёд, и это был тот случай, когда грубое и бестактное отношение к женщине становилось единственно рыцарским и воистину благородным.
