— Здравия желаю, товарищ милиционер! — с кривой усмешечкой лениво протянул Канцевич. — Только я слышал, что, прежде чем входить в комнату, следует постучать. Даже милиция должна выполнять это правило.

— Не всегда, — холодно ответил лейтенант. — Вы арестованы, Канцевич! Вот ордер.

Тяжелые веки опустились на глаза, скрывая кипучую ненависть, блеснувшую во взгляде Канцевича.

— Та-ак! — протянул арестованный, медленно поднимаясь с кровати. — А за что же я почтен вашим милицейским вниманием, разрешите узнать?

— Узнаете позже. Можете уложить ваши личные вещи.

— Какие там у меня вещи. — Канцевич с кряхтением принялся натягивать сапоги. — Ложка, кружка да пара исподнего...

— Ножичек вот еще имеется, Семен Федорович! — подсказал старший сержант, беря со стола охотничий нож с выдвигающимся лезвием.

Николенко положил нож в карман и вытащил из-под кровати свой чемодан.

— А ты куда? — удивился Канцевич. И вдруг рот его ощерился волчьим оскалом. — Вот оно что, значит! Ангел-хранитель ко мне был приставлен. Надо было бы... — Канцевич скрипнул зубами. И опять хищник скрылся под маской усталого, обиженного человека. — Ну, поехали! Что делать, если такая честь старому партизану оказана.

В кабинет майора Канцевич вошел сгорбившись, с обиженным и расстроенным видом.

— Я требую объяснений, за что меня арестовывают, товарищ майор! — еще от дверей заговорил он. — Это же настоящий произвол! Я буду жаловаться!

— Садитесь, Канцевич, — остановил его Головко. — Причину ареста я вам объясню. Вы обвиняетесь в умышленном убийстве гражданина Свиридова Ивана Николаевича...

— Что? — воскликнул Канцевич. И заспешил: — Всему поселку известно, что этого самого Свиридова по пьяной лавочке пристукнул из ружья мой дружок Петр Остапенко. Вот уж действительно — что с человеком водка делает! Когда мы с ним партизанили, он же серьезным человеком был.

— Вы в день убийства заходили к Остапенко?

— Я? Заходил поступление на работу отметить. Но дружок мой партизанский к этому времени уже чуть языком ворочал. А тут его сосед, этот самый Свиридов, заявился. Тот еще хуже наклюкался. Чуть в драку на меня не полез, хоть и видел я его в первый раз. Ну, я тогда поднялся и ушел в общежитие спать. Потому у меня закон: кто с пьяным дураком свяжется, тот еще худший дурак.

— Хороший закон... Но объясните, зачем вы выкинули в бурьян стакан, из которого пили?

— Никакого стакана я не выкидывал, товарищ начальник!

— Видите ли, Канцевич, на выброшенном стакане сохранились отпечатки пальцев. Они тождественны с отпечатками пальцев на вашем стакане, взятом из комнаты в общежитии. Вот заключение экспертизы. Желаете посмотреть?

Канцевич протянул руку. И вдруг резко отдернул ее.

— А чего мне смотреть? Может, и вправду вы нашли где-то стакан, из которого я пил. А выбросил его не я, выбросил кто-то другой. И нечего мне шить это дурацкое убийство. Какой мне смысл убивать человека, которого я видел в первый раз?

— В первый ли? — прищурился майор Головко. — Подумайте, Фокин, в первый ли? Первый-то раз вы видели его в гестапо, где сами допрашивали и пытали партизан.

— Раз-ню-хали! — простонал Канцевич-Фокин.

Его лицо стало наливаться свинцовой бледностью. Он судорожно рванул ворот рубашки. И вдруг, согнувшись, рухнул со стула на пол.

— Ничего серьезного! — определил вызванный врач. — Старикан здоровый. Просто нервное потрясение.

После укола Канцевич-Фокин сразу пришел в себя. Затуманенным взором обвел кабинет, стоящих рядом людей, спросил майора:

— Что теперь со мной будет?

— Это решит суд по совокупности ваших преступлений — прежних и этого, — холодно пояснил майор.

— Значит, погорел, — закрыв глаза, проговорил убийца. — Сколько лет берегся, в полдыханья жил и все же погорел. — Он открыл глаза и резко повернул голову к майору. — Ясно, что мне хана! Одно прошу, скажите, где это я оступился? С чего вы начали меня «раскручивать»?

— Скажу! — согласился майор. — С третьего следа на столе, где вы выпивали с Петром Остапенко... С третьего следа и выброшенного стакана. С чего бы невинному человеку заметать следы?

Когда дверь за арестованным закрылась, Головко повернул голову к лейтенанту.

— Немедленно напишите постановление об освобождении Остапенко из-под стражи. И извинитесь перед стариком.

— Слушаюсь, товарищ майор! — опустив голову, ответил лейтенант Захаров. — Только...

— Что только? — строго взглянул на него майор.

— Я думаю, мне нельзя теперь оставаться на оперативной работе.

Голос лейтенанта дрожал. Строгое лицо майора подобрело. Он положил на плечо лейтенанта руку:

— Нет, товарищ Захаров! Именно теперь вы сможете стать хорошим оперативным работником...

Глухой пасмурной ночью в поселке Минского тракторного завода кто-то, воспользовавшись кратковременной отлучкой сторожа, выломал входную дверь стрелкового тира, снял с петель вторую — от служебной комнаты — и вскрыл металлический ящик с оружием. Прибывшие по тревожному сигналу на место происшествия работники милиции зафиксировали: преступник унес с собой три малокалиберных спортивных пистолета системы Марголина и несколько пачек патронов.

В эту ночь на ноги были подняты все оперативные работники Минского уголовного розыска, ориентированы о преступлении патрули наружной службы.

Улица Якуба Коласа, 26.

В квартире Радкевичей гулянка. Сергей Викторович провожает в армию сына Валерия. За столом десятка два гостей, в основном безусые юноши и хохотуньи-девушки. Шум, гам...

В первом часу ночи девушки заторопились домой. Парни вызвались проводить их. Валерий, что-то шепнув на ухо матери, тоже юркнул из квартиры вслед за голубоглазой подругой. А пир тем временем продолжался. Довольные торжествами родители будущего воина потчевали чем могли дорогих гостей.

Неожиданно в дверь резко постучали. В комнату скорее вбежали, чем вошли, высокий мужчина в штатском, несколько одетых в форму работников милиции, в том числе проводник со служебно-розыскной собакой.

— Кто хозяин?

— Я, в чем дело? — Сергей Викторович Радкевич встревоженно шагнул навстречу нежданным гостям.

— Возле вашего дома минут десять назад в драке ножом ранили человека...

— У нас никто десять минут назад из дома не выходил, — загалдели парни и девчата.

Это была неправда. И говорившие знали, что лгут, но им и в голову не приходило, что хулиганский поступок может совершить кто-то из их компании.

— Собака привела к вашему подъезду. — Высокий мужчина в штатском сохранял спокойствие. — Кроме как у вас, нигде в доме гулянок нет.

— Безобразие! Врываются среди ночи! — выкрикнул кто-то из-за стола.

— Товарищи, попрошу не шуметь. — Подполковник милиции Михаил Кондратьевич Рабок (это он, высокий, в штатском, первым вошел в квартиру) в ответ на выкрики поднял руку, требуя тишины.

Михаил Кондратьевич сегодня дежурил по городскому управлению внутренних дел, и, конечно, юная компания не знала всего того, что по должности полагалось знать ему, работнику отдела уголовного розыска. Почти сразу после сообщения о нападении хулиганов двое жителей улицы Якуба Коласа один за другим позвонили по 02 о том, что в своем районе слышали пистолетный выстрел. Драка с применением ножа и выстрел — было отчего переполошиться.

— Попрошу всех, — продолжал подполковник милиции, — выложить на стол колющие и режущие предметы...

Шум, недовольство, упреки.

— У нас нет ничего...

— Тогда придется нам самим посмотреть.

Шум усилился, когда трое в милицейской форме приблизились к выстроившейся у стены цепочке парней. И вдруг... Работник милиции, шагнувший к одному парню (он-то как раз с тремя дружками выходил вслед за девушками минут десять назад на улицу, а потом вернулся с ними), словно фокусник, выхватил из кармана его пиджака обойму с патронами, а затем откуда-то сзади, из-за брючного ремня, — длинноствольный пистолет...