Вэлери сложила листы и отошла к окну. Ей срочно требовалась порция свежего воздуха. Говорить она не могла.

Эндрю подошел к ней сзади и нежно обнял.

— Ты сама настояла, я говорил: не читай.

— Что стало с Марией Лус? — спросила Вэлери.

— Детей они не убивали, а отдавали в семьи сторонников власти или друзьям этих семей. Малышам делали новые документы, превращая их в родных детей приемных родителей. Марии Лус исполнилось два года, когда ее родителей похитили. А еще ведь были сотни беременных, которых тоже арестовали.

— Эти негодяи и беременных пытали?

— Да. Старались, чтобы те дотянули до родов, а потом отнимали новорожденных. Армия кичилась тем, что спасала от совращения невинные души, отдавая их в семьи, где их могли вырастить в соответствии с ценностями диктатуры. Эти действия выдавались за христианское милосердие и пользовались полной поддержкой церкви, знавшей правду. Последние недели беременности женщины проводили в родильных домах, кое-как оборудованных прямо в концлагерях. Новорожденного сразу отнимали у матери, а о ее дальнейшей судьбе ты уже имеешь представление. Большинство этих детей, теперь взрослых людей, не знают, что их настоящих родителей страшно пытали, а потом сбрасывали еще живыми в океан. Среди таких детей, вероятно, и Мария Лус.

Вэлери обернулась и уставилась на Эндрю. Никогда еще она не выглядела такой потрясенной и одновременно такой возмущенной. То, что он увидел в ее глазах, напугало его.

— Ну а те? Кто дожил до наших дней, должно быть, сидит в тюрьме и там сгниет?

— Хотелось бы мне ответить тебе утвердительно… Увы, виновные в этих зверствах попали под амнистию: закон приняли ради национального примирения. К моменту принятия закона большинство этих преступников постарались, чтобы о них забыли, или поменяли фамилии и документы. У них по этой части богатый опыт, есть и политическая поддержка, что облегчает задачу.

— Ты туда вернешься и доведешь свое расследование до конца. Ты найдешь этого Ортиса и остальных нелюдей. Поклянись, что сделаешь это!

— Именно для того я этим и занимаюсь. Теперь ты понимаешь, почему я трачу на это столько сил? И меньше сердишься на меня за то, что я к тебе недостаточно внимателен?

— Я бы им лично кишки выпустила!

— Понимаю, я бы тоже. А теперь успокойся.

— Я не знаю, что могла бы сотворить, лишь бы наказать этих подонков! Я бы без всяких угрызений совести уничтожила чудовищ, пытавших беременных женщин. Бешеные собаки и те заслуживают больше жалости.

— Уничтожила бы — а потом угодила на всю жизнь за решетку? Это ты умно придумала!

— Поверь мне, я сумела бы сделать так, чтобы не осталось следов, — проговорила пылающая гневом Вэлери.

Глядя на нее, он еще сильнее сжал ее в объятиях.

— Я не догадывался, что эти страницы приведут тебя в такое состояние. Наверное, не надо было давать тебе это читать.

— Никогда и ничто меня так не возмущало! Мне хотелось бы полететь туда с тобой, чтобы вместе выследить этих чудовищ.

— Не уверен, что это хорошая идея.

— Почему? — взвилась Вэлери.

— Потому что большинство этих, как ты говоришь, чудовищ еще живы и, несмотря на прошедшие годы, они все еще опасны.

— Ну да, ты же боишься даже лошадей…

Следующим утром, выйдя из дому, Эндрю неожиданно для себя наткнулся перед подъездом на Саймона.

— Ты успел выпить кофе? — спросил тот.

— Может, поздороваемся?

— Идем, — заявил друг и потащил его за собой, озабоченный, как никогда.

Шагая по Чарльз-стрит, Саймон не произносил ни слова.

— Что-то случилось? — не вытерпел Эндрю на пороге «Старбакс».

— Принеси два кофе, а я покараулю столик, — распорядился Саймон, садясь в кресло у окна.

— Слушаюсь!

Стоя в очереди, Эндрю не спускал глаз с Саймона, озадаченный его поведением.

— Мокачино для меня, капучино для вашего высочества, — доложил он, подойдя к столику с двумя полными чашками.

— У меня плохие новости, — сообщил Саймон.

— Я слушаю.

— Я о Фредди Олсоне.

— Ты за ним увязался и выяснил, что он никуда не ходит… Я его давно знаю.

— Не смешно. Весь вчерашний вечер я провел за компьютером, изучал сайт твоей газеты. Меня интересовали твои статьи.

— Тоскливое занятие. Лучше бы позвонил мне.

— Посмотрим, как ты запоешь через две минуты. Меня занимала не твоя художественная проза, а комментарии читателей. Решил проверить, не пишет ли какой-нибудь псих о тебе гадости…

— Наверное, такие нашлись…

— Я не о тех, кто считает тебя плохим журналистом.

— Неужели кто-то помещает на сайте газеты такие отзывы?

— Бывает и так, но…

— Впервые слышу, — перебил его Эндрю.

— Ты дашь договорить?

— Надеюсь, твоя плохая новость еще впереди?

— Я набрел на серию враждебных откликов, никак не связанных с твоими профессиональными достоинствами. Редкая разнузданность со склонностью к насилию!

— Например?

— Такое никому не захочется о себе прочесть. Среди наиболее агрессивных мое внимание привлек некий Спуки Кид — очень плодовитый писака! Не знаю уж, чем ты ему насолил, но он тебя на дух не переносит. Я расширил область поиска, чтобы разобраться, не пишет ли тип, прячущийся за этим псевдонимом, в других форумах, не ведет ли интернет-дневник…

— И что?

— Он с тебя глаз не спускает. Стоит тебе тиснуть статейку, он тебя распинает. Собственно, чтобы тебя распять, ему не нужны твои статьи. Если бы ты прочел все, что я накопал в Интернете написанного под этим псевдонимом, то у тебя первого поехала бы крыша, то есть у второго — после меня.

— Если я правильно понял, какой-то неудавшийся бумагомаратель, млеющий, наверное, перед афишами концертов Мэрилина Мэнсона, ненавидит все, что я пишу. И это вся твоя плохая новость?

— При чем тут Мэрилин Мэнсон?

— Просто так, ни при чем. Продолжай.

— Нет, серьезно, просто так?

— «Спуки Кид» — название первой группы Мэнсона.

— Откуда ты знаешь?

— Я же плохой журналист! А дальше?

— Один мой знакомый — юный компьютерный гений, ну, ты понимаешь…

— Ничего не понимаю.

— Один из сетевых пиратов, забавляющихся по воскресеньям взломом серверов Пентагона или ЦРУ… Я в двадцать лет больше увлекался девушками, но что поделать, времена меняются…

— Ну, ты даешь! Как ты умудрился познакомиться с хакером?

— Много лет назад, когда я только завел собственную авторемонтную мастерскую, я сдавал машины на выходные богатеньким юнцам — надо же было как-то дотянуть до конца месяца! Один, вернув мне «корвет», кое-что забыл под центральным подлокотником…

— Неужели ствол?

— Нет, только травку, но в таком количестве, что можно было бы накормить целое стадо коров. Сам я никогда не баловался дурью. Если бы я сдал забытое им имущество в полицию, то он успел бы не только вылечить свои юношеские прыщи, но и заработать тюремный туберкулез, прежде чем снова усесться за компьютер. Но я не стал торговаться: вернул ему травку, ничего не требуя взамен. Он счел это «суперчестностью» и поклялся, что если мне когда-нибудь что-то понадобится, то я могу на него рассчитывать. И вот вчера вечером, часиков так в одиннадцать, я говорю себе: вот теперь мне пригодится его помощь. Не спрашивай, как он это сделал, я в таких фокусах полный профан. Просто сегодня утром он звонит и докладывает, что узнал IP-адрес этого Спуки — нечто вроде номерного знака его компьютера, появляющегося, когда он входит в Сеть.

— Твой флибустьер от клавиатуры идентифицировал этого Спуки, который источает яд при одном моем упоминании?

— Кто он сам — непонятно, зато известно, где именно он занимается своим ядовитым сочинительством. А теперь приготовься удивиться: наш Спуки шлет свои послания из локальной сети «Нью-Йорк таймс».

Эндрю остолбенело уставился на Саймона:

— Что ты сказал?

— То, что ты слышал. Я распечатал для тебя несколько образцов. Не скажу, что это стопроцентные угрозы тебя убить, но уровень ненависти опасно приближается к жажде убийства. Кто в твоей газете мог бы писать про тебя такие гадости? Вот самая свежая.