Мэгги и не думала расслабляться, но времени больше не оставалось. Феликс проверил положение зеркала и надавил.

Ее стон был так жалобен, что доктор замер. Окажись Сэм поблизости – точно вломился бы и кого-нибудь пристрелил. Однако останавливаться было нельзя, чтобы не сделать еще хуже. Поэтому Феликс продвинул расширитель до предела и отпустил пружину, разводившую его лопасти.

Мэгги вскрикнула. Одно дело сделали.

– Благослови тебя Господи, – повторял Феликс шепотом, омывая ее изнутри, пока последние следы крови не смыло в поддон. Руки Мэгги на поручнях дрожали.

– Феликс, дай же ей что-нибудь! – не выдержала Франческа.

– Держись, Мэгги, держись! – сказал он.– Осталось немного.

Он набрал шприц и сделал ей укол анестетика. Потом взял вагинальный датчик с иглой в боковом желобе и ввел его. Отслеживая по монитору движение иглы, Феликс пронзил ею свод влагалища. Здесь ему снова пришлось стиснуть зубы – Мэгги опять простонала от боли. Конечно, она была права: с этим расширителем работалось куда легче. Вскоре два шприца, полных яйцеклетками, были бережно выложены на поднос.

– Готова, Мэгги? Вытаскиваю…– Феликс видел, как она крепче схватилась за поручни, и кивнул. Одним аккуратным движением он свел лопасти зеркала вместе и извлек его. В этот раз Мэгги только вздрогнула.

– Сейчас я дам тебе антибиотик,– пояснил доктор, набирая новый шприц. – Простая предосторожность на случай инфекции.

Мэгги прокашлялась.

– После такого любой укол нипочем.

Когда и с этим было покончено, Феликс взял ее руку и растроганно поцеловал. По щекам Мэгги струились слезы.

– Знаешь, ты удивительно стойкая.

– Неси шприцы в лабораторию, не теряй времени даром,– отозвалась она.

Все трое нервно рассмеялись.

– Франческа, придвинь ее ближе. Тогда вы сможете следить за мной по монитору.

Он вышел в лабораторию и за считанные – так им показалось – секунды отделил яйцеклетки от окружающей жидкости. Их было даже не пять и не десять, а почти две дюжины, что еще больше увеличивало шансы на успех,– зрелые, развитые яйцеклетки. Еще немного, и фолликулы лопнули бы, выпуская их в полость тела.

Все вышло так, как и было задумано.

Феликс помахал сквозь стекло лаборатории, словно приглашая девушек к монитору. Не отрываясь от микроскопа с тончайшими манипуляторами, он удалил ядра десяти яйцеклеток. Остальные доктор приберег про запас, чтобы повторить опыт в случае неудачи.

Все было готово к трансплантации, включая особую питательную среду, имитирующую условия маточной полости.

Феликс извлек штамм клеток плащаницы из термостата и поместил одну из них рядом с яйцеклеткой Мэгги, после чего повторил то же для остальных девяти яйцеклеток. К каждой чашке Петри был подключен крошечный электрод – в его поле активизировались процессы клеточного слияния.

Осталось последнее. Переломный момент. Те несколько секунд, ради которых Мэгги терпела и мучилась. Если он проведет трансплантацию с той же результативностью, половина зигот переживет пятидневный минимум. Феликс гадал, что предпринять: если вживить все бластоцисты с прицелом на то, что большая часть погибнет, не пришлось бы потом разбираться с пятью близнецовыми клонами. Как лучше поступить: взять меньше клеток для имплантации или уничтожить лишние эмбрионы? Франческа каждый раз поднимала эту проблему, но ее брат продолжал держать Мэгги в неведении, чувствуя себя не вправе взваливать на девушку то моральное бремя, которое считал своим и только своим. Она никогда не узнает, как он поступил.

Феликс поднял глаза. Франческа в напряженном ожидании приникла к стеклу. Мэгги, насколько могла, вытянула шею и не отрывала взгляд от монитора, прижав ко рту молитвенно сложенные руки.

На мгновение Феликс снова увидел себя девятилетнего, лежащего пластом на больничной койке возле плачущей матери. Там, где посетил его добрейший из людей, сказав: «Не бойся, Феликс. Я верну тебя к жизни».

– Во имя Сына,– прошептал он и, задержав дыхание, подключил электрод.

Сперва гигантские клетки на мониторе микроскопа оставались недвижимы. Но вот они начали двигаться, сближаясь в непостижимом танце. Феликс с восторгом наблюдал, как две клетки прильнули друг к другу, как разошлись их мембраны и сомкнулись вокруг одной, с ядром лейкоцита из плащаницы.

На секунду потрясение лишило его дара речи. Позабыв о будущих преградах, Феликс поднял руки над головой и прошептал:

– Он воскрес!

Слезы хлынули у него из глаз, когда доктор Росси подбежал к стеклу и стал повторять, точно заведенный:

– Он воскрес! Воскрес!

В этот миг все услышали перезвон церковного колокола. Кел никогда еще не бил в него в полпервого, а сейчас тот просто не умолкал.

Сэм лежал на кровати в окружении россыпи книг и газет, раздумывая над тем, что узнал об Африке, африканцах и черном фермере с юга.

Пока он вспоминал рассказ Мэгги и убитых детей из газеты, два этих сюжета каким-то образом сплелись у него в голове.

Сэму стало не по себе, тем более что он не был помешан на заговорах. Есть такой сорт людей, считающих, будто некая группировка злодеев тайно вершит историю. Конечно, всегда находились кукловоды вроде Брауна, и какое-то время их власти хватало на поддержание порядка, пока не происходил новый сдвиг – будь то чума или вулкан, племянник, тычущий в спину кинжалом, или самолет под названием «Энола Гей »[16], сметающий два твоих города с лица земли. Сэм не верил в теорию заговора – хотя бы потому, что чем масштабнее план, тем сильней поражение. Так, британские аристократы, поначалу поддержавшие Гитлера, потом были вынуждены бежать от бомбежек, а нежелание замечать ненависть арабского мира породило одиннадцатое сентября. Пока террористы учились захватывать самолеты, миллионы американцев судачили о процессе над Клинтоном, готовясь ставить на нового фаворита. У каждого Макартура был свой Трумэн, у Билла Клинтона – свой Кеннет Стар. Сэм, однако же, знал, на что способна власть, и знал не понаслышке. Она могла менять курсы, подтасовывать факты, могла убивать.

Он убрал в сторону книгу о черных землевладельцах-южанах. Так уж вышло, что Министерство сельского хозяйства внедрило программу помощи фермерам, а распределять средства назначило людей, кому Билль о гражданских правах был что кость в горле. Иными словами, тем, кто невзлюбил цветных и хотел прибрать к рукам их наделы, был дан зеленый свет. Как результат, девяносто процентов черных фермеров лишились земли. Одним из них был отец Мэгги.

Аналогии между событиями тех лет и нынешней политикой Брауна удручили Сэма. Он не раз встречал у босса в пентхаусе глав предприятий, ведущих дела в Африке. Что, если правительство, и в частности вялый госсекретарь, снова дало дорогу мошенникам? Кое-кто из посетителей Брауна точно не был бы против, если бы население Африки сошло на нет и ее ресурсы стали наградой удачливому дельцу. Что, если кто-то из них принял Браунову теорию вымирания рас как руководство к действию? Сэм просмотрел все, что смог найти относительно нынешнего конфликта. Степень заражения СПИДом достигала тридцати пяти процентов – в основном за счет молодежи детородного возраста. Все его визиты в консульство неизменно сопровождались резней, инициированной получателем конверта. А помощь не шла.

Сэм знал, откуда брались эти мрачные мысли – их порождал страх за Мэгги. Это он подсказывал объяснения поступкам Брауна, одно сумасбродней другого: некий богач хочет прибрать к рукам полконтинента; он же боится возрождения великих людей прошлого; бедная афроамериканка мечтает выносить нового Иисуса Христа…

Заснуть в ту ночь Сэм так и не смог. Поиск подруги по развлечениям тоже не увенчался успехом – ему попросту не хватало для этого времени. Правда, Франческа Росси была как будто не прочь – каждый раз, завидев его, разворачивала такую активность, что он еле сдерживался. Она даже не ведала что творит – ее звала природа. А может, он, Сэм, начал первым? Как бы то ни было, еще ни разу его ирландскому передку не оказывалось столько внимания, к тому же от светской особы. Мечтал Сэм и о танцовщице, и даже прогулки с Мэгги порождали желание подмять ее под себя, сорвать эту позднюю ягоду, снова почувствовать вкус ее губ. Он знал о своей скотской сущности и не стыдился ее, но Мэгги ему доверяла, как другу. А друзей не предают.