– Мне следовало побежать в деревню в тот момент, когда я услышала выстрел, – тихо сказала Обри. – Мне не следовало входить в комнату и трогать... трогать его. Я поступила глупо. Невероятно глупо. Но я подумала, что... наверное, что я могу ему помочь. Я не понимала, что ему уже нельзя помочь. Во всяком случае, пока не увидела рану.

– Мне очень жаль, милая, – сочувственно сказал Джайлз.

Лежа рядом с Джайлзом, Обри ощущала, как медленно и равномерно бьется его сердце.

– Джайлз, – после долгого молчания заговорила она, – ты когда-то сказал, что если я попрошу тебя верить мне, ты поверишь. Ты не передумал?

– Нет, – немного подумав, ответил Джайлз.

– Джайлз, – продолжала Обри, тщательно обдумывая свои слова, – я пробыла в Кардоу почти три года. Я люблю его за то, что ты называешь изоляцией, а я – уединением. Кроме того, я люблю свою работу и горжусь ею. И хотя я, вероятно, не искала этой... этой связи, мне будет очень больно, если я никогда больше не увижу тебя или если ты меня рассчитаешь. Но я не понимаю, какое отношение к этому имеет прошлое – чье-либо прошлое. Я ведь ничего не спрашивала о твоем прошлом, не так ли?

– Да, не спрашивала, – согласился Джайлз.

– К сожалению, твой друг подозревает меня, однако я не виновата ни в чем, кроме собственной глупости. Мне очень жаль, что твой дядя умер. Как ни странно это может прозвучать, я искренне заботилась о нем. Но, Джайлз, теперь он мертв, и что бы ни делал лорд де Венденхайм, он не сможет этого изменить.

– Что ты предлагаешь, Обри? – Джайлз обвел пальцем линию ее подбородка. – Просто все бросить?

– Да, – быстро сказала она. – Поверь мне, ничего хорошего из этого не выйдет. Все эти разговоры только бередят наши раны. – В тусклом свете Обри заметила, что он нахмурился.

– Но правосудие должно свершиться.

– Людские суды редко вершат правосудие, – с горечью усмехнулась Обри. – Ты сам однажды это сказал. Я уверена, что право на отмщение, как и на осуждение, принадлежит только Богу. Что касается меня, то мне все равно, что думает де Венденхайм. Я твердо знаю, что как служанка доказала свою преданность.

– Но дело в том, Обри, что ты нужна мне не как служанка...

– Я не могу быть никем другим, Джайлз, – перебила она, положив ладонь ему на сердце. – Я не хочу быть никем другим. Неужели ты не можешь просто принять это? Неужели мы не можем... оставить все так, как есть?

Джайлз быстро зажмурился, как будто ему было невыносимо смотреть на нее.

– Обри, не более двух часов назад ты сказала, что любишь меня, – довольно холодно напомнил он. – Это была правда? Или просто часть твоей «преданности, как служанки»?

– Убирайся! – прошипела она и, отпрянув, словно он ее ударил, толкнула его рукой в грудь. – Убирайся из моей постели!

Он мягко схватил ее за кисть, повернул на спину и лег сверху.

– Но это моя кровать, – с явной обидой на лице напомнил он. – И ты, Обри, тоже моя, как бы ты себя ни называла. Ни то, кто ты, ни то, что ты сделала, не имеет значения. Ты моя. Отныне и навсегда.

– Ты снова хочешь поиграть в господина и хозяина? – горько спросила она. – Так давай, возьми меня прямо сейчас, Джайлз, просто возьми вопреки моему желанию. Смелее.

– Черт побери, Обри, все совсем не так, – немного остыв, возразил он и, опустившись рядом с ней, уткнулся в ее шею. – Это не собственничество, это что-то... хуже. Это отчаяние. Или навязчивая идея.

– Мы оба на пределе. – Обри проглотила слезы и слегка расслабилась. – Прости, я не могу обнажить перед тобой свою душу. Мне очень жаль, но я не могу быть тем, кто тебе нужен.

– Ты та, кто мне нужен, Обри, – снова сказал Джайлз, погладив ее по волосам и нежно поцеловав, и теперь его голос был гораздо теплее. – И в моем сердце ты моя. Но ты права, я никогда не буду владеть тобой.

– Джайлз, я люблю тебя. Ну вот, ты удовлетворен? Я снова сказала это, когда мои мысли свободны от страсти. Но я не та женщина, которая тебе нужна, нужна надолго. – Крепко сжав губы, Обри покачала головой.

– Я тебя не понимаю.

– Настанет день, когда ты захочешь жениться. Но ты должен выбрать ту, которая будет поддержкой тебе в твоей карьере, кого-то из своего круга. Это твой долг перед титулом и семьей.

– Ах, долг, – пробормотал он. – Так вот, Обри, я все прекрасно понимаю. Всю жизнь я исполнял свой долг и только сейчас задумался, смогу ли когда-нибудь делать то, что принесет мне счастье. Ты собираешься заставить меня заключить брак, как заставили мою мать? Брак ради выгоды и династического влияния?

– Нет, ради политического влияния. Ты обладаешь властью помочь многим, кто не может помочь себе сам. Ничто не должно стать помехой на этом пути.

– Значит, опять моя карьера? – проворчал он. – Боюсь, она начинает меня немного раздражать. Ну да, моя работа важна, и я, Обри, не забыл об этом.

– Как долго, Джайлз? – Взяв его руку, она поцеловала ее, а потом потерлась щекой о ее тыльную сторону. – Сколько еще осталось времени до того, как ты должен вернуться в Лондон?

– Я собирался уехать через две недели, – признался он. – Мне крайне необходимо быть в городе. Но мне не хочется расставаться с тобой. И к собственному величайшему удивлению, не хочется уезжать из Кардоу.

– Возможно, ты немного полюбил этот старинный замок? – Она взглянула на него сквозь ресницы.

– Я начал видеть его таким, какой он есть на самом деле, видеть своими собственными, а не чужими глазами. И я понял, что он, в конце концов, не тюрьма, а величественный дом, богатый собственными традициями. «Живое, дышащее существо», – очень верно сказала ты о нем.

– Неужели ты когда-то считал его тюрьмой? – Обри пристально посмотрела на него.

– Моя мать чувствовала себя здесь в заточении, – ответил он, перевернувшись на спину и глядя в потолок. – Семнадцатилетняя молодая жена, она приехала сюда во многом против собственной воли. Она всегда говорила, что больше всего боится умереть в Кардоу.

– У нее был несчастный брак? – тихо спросила Обри, убрав ему с глаз волосы. – Твой отец ее не любил?

– Он слишком сильно любил ее, – грустно улыбнулся Джайлз. – А она его совсем не любила.

– Ах, это прискорбно.

– Она никогда не хотела жить здесь, – продолжал Джайлз. – Говорят, ни одна молодая жена не была счастлива в Кардоу. Этот замок слишком древний и слишком безрадостный. Возможно, даже населенный призраками. Иногда мне кажется, что дом сделал ее немного сумасшедшей. И она действительно умерла здесь, умерла трагически.

– Я... -Обри ближе придвинулась к нему, – да, я слышала, что она упала.

– О, не сомневаюсь, ты слышала, что она убила себя, – сказал он с видом человека, полностью ушедшего в себя. – Но это не так. Не так. Он подтолкнул ее – если не руками, то своими словами. Уж не знаю, какое оружие он выбрал.

– Он ее толкнул? – переспросила Обри. – Я думала... Я хочу сказать, что, как я поняла...

– Что? Что она сама прыгнула? – Джайлз медленно покачал головой. – Нет. Он толкнул ее... – Его голос сорвался. – Во всяком случае, так это представлялось мне. Конечно, детские впечатления могут быть обманчивы, это я тоже понимаю.

– Боже мой! – Обри, потрясенная, смотрела на него. – Тебя там не было?

Удивленно взглянув на нее, Джайлз кивнул и спросил:

– Обри, ты помнишь булаву, которая висит на галерее? На маме было ее любимое платье из голубого бархата, и, когда подол зацепился за один из шипов, раздался жуткий, леденящий кровь звук. Я никогда его не забуду.

– Почему? Почему он такое сделал? – Обри почувствовала, что ей становится плохо.

– Потому что они ссорились. Из-за меня, как всегда. Мой отец ожесточился. Прежде он любил ее – и, вероятно, продолжал любить, – а она после того, как родила ему наследника, отвергала его. В тот раз отец пригрозил отослать меня из дома. В школу, чтобы, как он сказал, сделать из меня человека. Но я думаю, что на самом деле он просто хотел наказать ее за любовь ко мне. Мать стала плакать и говорить, что умрет, что жизнь в Кардоу без меня убьет ее.