– Не нужно, Джайлз, – вспыхнув, прошептала Обри. – Не здесь.

– Ах да, этого нельзя делать, верно?

Обри было больно смотреть, как улыбка исчезла с его красивого лица, сменившись разочарованием, но ей и самой было досадно. Последние две недели она провела, ломая голову над тем, как найти способ выйти из сложившейся ситуации. Было невозможно не размышлять над будущим, которое предлагал ей Джайлз. Обри чувствовала, что с каждой прошедшей неделей, с каждой ночью, проведенной в объятиях Джайлза, и с каждым нежным словом все больше и больше влюбляется в него.

Граф хотел жениться на ней, и его, видимо, не заботило, что она была его экономкой, нанятой служанкой. Он ничего не знал о происхождении Айана и тем не менее почти с первой встречи принял мальчика как равного себе и подружился с ним. Даже в прежней жизни, когда у Обри было богатое приданое и она носила благородное имя, для нее замужество с богатым, обладающим политическим влиянием английским графом было бы своего рода победой, но сейчас такое совершенно невозможно.

– Ну вот, теперь ты свободен, – сказала она, наконец развязав узел, и порывисто поцеловала Джайлза в щеку.

– Я свободен? – Джайлз не убрал рук с ее талии. – Я этого не чувствую, Обри. Я чувствую, что пойман в ловушку. Боюсь, пойман навсегда. Обри, посмотри на меня, – потребовал он, не дождавшись от нее ни слова. – Нам нужно поговорить.

– Да? – Обри встретилась с ним взглядом.

– Скоро мне придется уехать, – тихим грустным голосом сказал граф. – Я должен вернуться в Лондон. Ты ведь это знаешь, да? Ты понимаешь, что отношения между нами не могут оставаться такими, как сейчас?

– Понимаю, – тихо ответила Обри. – Я понимаю, Джайлз, что твоя жизнь там. У тебя важная работа, и ничто не должно ей мешать.

– Ты и Айан тоже важны для меня, – признался он. – Эти недели, проведенные здесь с тобой, изменили меня. Они открыли мне глаза по меньшей мере на несколько моих недостатков и на красоту этого места. Я обнаружил, сколь многое в жизни – в реальной жизни – я упустил. И еще я научился понимать, чего я хочу в течение того времени, которое мне осталось провести на этой земле.

– Я тоже кое-чему научилась, – призналась Обри. «Я научилась любить, любить беззаветно и безнадежно; я узнала, что такое счастье», – но это признание она не высказала вслух; эти чувства всегда присутствовали в ее душе, когда она была с Джайлзом.

– Обри, я снова прошу тебя поехать со мной в Лондон. – Он крепко сжал ей руки выше локтей. – Выходи за меня замуж. Позволь мне заботиться о тебе и Айане.

– Благодарю тебя за оказанную мне честь, Джайлз, но я не могу, – покачала головой Обри.

– Обри, ты когда-нибудь была в Лондоне? – нахмурившись, спросил он.

– Нет, – честно ответила она.

– И никогда туда не собираешься? – Джайлз окончательно помрачнел.

– Ч-что ты имеешь в виду?

– Обри, ты на самом деле любишь меня? – Он привлек ее к себе.

– Да. – Она любила Джайлза и устала бороться с этим.

– Я тебе верю. Я не считаю себя самодовольным человеком или человеком, которого легко обмануть. Я чувствую твою любовь в каждом прикосновении – не только в чувственных ласках, а просто в каждом нежном касании твоих пальцев. Я вижу ее и в твоих глазах, хотя, думаю, ты не признаешься в этом ни себе, ни мне.

– Я не отрицаю.

– Тогда почему ты отказываешь мне, Обри? Черт побери, просто приведи хотя бы один разумный довод!

– Я... я не могу, – закрыв глаза и отвернувшись от него, прошептала Обри. – Пожалуйста, не дави на меня, Джайлз. Прошу тебя.

– Я должен уехать в ноябре, – холодно сказал он, отпустив Обри. – Ты не позволяешь, чтобы я помог тебе, и я больше ничего не могу сделать здесь, чтобы помочь своему дяде. Обри, я не останусь здесь и не стану умолять тебя. Моя гордость этого не позволит.

– Я понимаю.

– Итак, в конце ноября, – с кривой улыбкой повторил Джайлз. – Если только ты не решишь довериться мне.

– Я так и не могу понять, зачем нам нужно было ехать сюда, – недовольно пробурчал Кем, когда перед ними замаячили каменные стены Крагуэлл-Корта, до которого оставалось, вероятно, полмили.

Проведя в дороге, как им казалось, несколько месяцев, Макс начал несколько терпимее относиться к беспрестанному брюзжанию Кема. Шотландия в ноябре вряд ли могла доставить кому-нибудь удовольствие, но теперь у Макса по крайней мере снова был собственный экипаж со всеми колесами, с горячими камнями и шерстяными одеялами.

Домом графа Кенросса оказался особняк восемнадцатого века, возвышавшийся на вершине холма неподалеку от Данди. Выяснить, как сюда добраться, не составило особого труда, но Макс никогда бы не смог ответить на вопрос Кема. Зачем они приехали сюда? Что побуждало его делать то, о чем даже Джайлз, его лучший друг, не попросил бы его? Возможно, чистое упрямство.

– Ты не хочешь со мной разговаривать? – подколол Макса товарищ по путешествию.

– Дай-ка мне еще раз взглянуть на эту брошь. – Макс попытался щелкнуть пальцами, но на нем были толстые перчатки, а руки окоченели.

Кем неохотно полез в карман пальто и достал завернутую в шелк брошь. Макс развернул ее – вставленный в серебряную оправу ограненный сверкающий камень, по размеру превосходящий фалангу его большого пальца.

– Скажи еще раз, как ты его назвал?

– Редкий цитрин с Мадейры, – ответил Кем. – Достоинством в двадцать каратов, может быть, немного больше или меньше.

– Брошь действительно очень дорогая? – Повернув камень к окну, Макс наблюдал за игрой света в солнечном кристалле.

– Боже правый, если бы она была такой ценной, неужели я украл бы ее? За кого ты меня принимаешь? – огрызнулся Кем.

– Я не собираюсь подвергать сомнению твои моральные принципы, Кем, – сухо отозвался Макс, пожав плечами, – а просто указываю на их гибкость. У нашей миссис Монтфорд будет сердечный приступ, когда она обнаружит ее пропажу из своей сокровищницы в одеяле.

– Я верну ее! – нахмурившись, заверил Кем друга. – Профессиональный взломщик взял бы ее жемчужное ожерелье. Я просто хотел рассмотреть эту брошь под ювелирной лупой.

– И обнаружил, что...

– Что первоначальная владелица была богата, а теперь, вероятно, мертва, потому что этой вещице, по меньшей мере, лет пятьдесят. И она французская, а не английская. На ее обратной стороне есть клеймо изготовителя. «Шувен и Трюффо», парижская фирма, пользующаяся неплохой репутацией. Очень необычная вещь. Но ее жемчуг, Макс! Hors concours![8] Мое сердце разбилось, когда я оставил его.

Макс взвесил брошь на ладони и посмотрел сквозь стекло на приближающийся Крагуэлл-Корт.

– Интересно, узнаем мы здесь что-нибудь о нашей загадочной миссис Монтфорд?

– О которой? – сухо поинтересовался Кем.

– О, у тебя есть собственная теория? – Макс поднял обе брови.

– Десять фунтов. Идет? – Кем протянул руку, и Макс, дурачась, пожал ее.

Крагуэлл-Корт выглядел пустым, и никто из лакеев не вышел встретить их подъехавшую карету. Однако Кем подергал колокольчик, и в конце концов появилась бледная хорошенькая служанка, которая сказала, что хозяева большую часть времени живут за границей. Когда же ее спросили об экономке, девушка сделала реверанс и убежала.

– Расплачивайся, старина. – Кем подставил раскрытую ладонь.

– Еще рано, – буркнул Макс, и в тот же момент она вышла из-за угла – крепкая, широкоплечая, энергичная. На ней было коричневое шерстяное платье.

– Добрый день, джентльмены. Чем могу помочь?

– Миссис Монтфорд? – осмелился спросить Макс.

– Все верно! – улыбнулась экономка. – Входите.

– Десять фунтов, – шепнул Кем, когда они зашагали по коридору.

Экономка проводила их в желтую гостиную, цвет которой, несомненно, был выбран для того, чтобы возместить недостаток солнечного света в такое время года. Макс не мог решить, как повежливее попросить леди объяснить то, что она носит такое имя, и поэтому просто достал письмо, адресованное леди Кенросс.