— Как же нашла? — растроганно молвил Улеб.

— Поняла я два слова из всего, что крикнул ты своему человеку. «Велко» и «гавань». Никому не призналась. Вы ушли от погони, то я умолила всевышнего уберечь тебя. И думала: «Знаю, где искать его». И поспешила в гавань к старой Галли, несчастной моей тетушке, попросила: «Галли, милая, помоги отыскать на берегу человека по имени Велко. Имя редкое в наших краях, значит, он иноземец». А она: «Велко — имя булгарское. Где спрашивать его, среди граждан или рабов?» — «С кем может быть в дружбе подневольный боец палестры, избранник мой? — подумала я и сказала: — Ищи меж рабов». А когда прибежала к ней на заре, узнала, что есть у Золотого Рога два Велко — виновар на Малом винограднике и молодой гребец с корабля фессалийского дината. О эта умница Галли! Захочет, отыщет иглу на дне залива! Я помчалась к молодому булгарину. После, там же, увидела и твоего слугу… товарища, узнала, хоть он и переоделся нищим, хитрец этакий. Возрадовалась, словно тебя самого узрела, едва не бросилась ему на шею от счастья. Все рассказала, все объяснила ему.

— Ты хорошая, Кифа, добрая, — молвил Улеб в раздумье. — Ты тоже мила мне. Жаль, пути у нас разные, не судьба… Спасибо тебе, будь благословенна. А скажи-ка, Кифа, никто не видел, куда вы пошли с Лисом?

— Нет. Мы брели через лог у самой воды.

— То-то я не заметил вас с утеса. Смотри не проговорись в городище своем.

— Снова меня прогоняешь! Не хочешь взять с собой? — Девушка вскочила, всплеснула руками. — Побойся бога!

— Если б сам я мог знать, где начинается мой путь…

— Разве Лис не сообщил главного? Он просил меня обождать в этом домике, сам же полез на утес, чтобы сразу же рассказать тебе все.

— Что он должен был еще сообщить мне? — удивленно спросил Улеб. — Что еще, кроме сладкой вести о Велко? И о тебе.

— Но ведь он сторговался в гавани с тем купцом, который обещал ночью принять нас с тобою на корабль.

Услыхав эту новость, Улеб громко позвал:

— Лис!

Тот явился сразу, и, не будь Улеб и Кифа так взволнованы, они без труда догадались бы по выражению хитрой его физиономии, что он подслушивал их, притаясь внутри хижины.

— Ты, приятель, как видно, непревзойденный мастер запутывать разум ближних, — сидя на камне и вперившись пытливым взглядом в Лиса, строго произнес юноша, — однако всему есть предел, моему терпению тоже. Купец и корабль, что значит эта загадка? Объясни. Даю тебе сроку ровно столько, сколько понадобится твоей тени, чтобы продвинуться на пядь.

— Срок достаточный, — Лис ухмыльнулся. — Итак, златовласый, будешь век меня помнить, ибо я не только умею запутывать разум, как ты изволил выразиться, но и заботиться о ближних. Считай, что сегодня поутру я снова спас тебя.

— Все слышу, как твердят вокруг: спасаем, спасаем тебя, спасаем. То Анит, то ты…

— Тень моя движется, Твердая Рука, не перебивай. Предыстория слишком долгая, пядь коротка. Слушай суть. Нашелся купец, который ночью отплывает на торг в Рось-страну. Птолемей, купец тот, невзлюбил почему-то великого воеводу ихнего Никифора Фоку, он был счастлив видеть на ипподроме, как посрамил боец столицы ставленника Халкедона. Смута между высокими порождает вражду и меж подданными. По эту сторону Босфора молва гласит, будто люди Фоки похитили бойца-триумфатора в отместку василевсу и упрятали на улице Брадобреев, но он, то есть ты, Твердая Рука, перебил их и бежал. Говорят, что сам Анит Непобедимый подтверждает это. Многие внизу восхищаются Твердой Рукой. Для тех же, кто наверху, пусть совершивший подвиги, но поправший обычай, — беглый преступник и только. Однако тебе беспокоиться нечего: Птолемей охотно возьмет тебя с собой, не выдаст. Возьмет, понятно, тайно. Корабль его полон товаров, и такой воин, как ты, на борту дороже целой когорты обычных. Послужи ему, пока не достигнешь родины.

— Если так, я согласен, — молвил Улеб, внимательно выслушав Лиса, — при условии, что он прихватит и Велко с тобой. Не оставлю вас на произвол судьбы.

— Нет, Твердая Рука, я остаюсь. Тебе нужно в Степь за сестрицей, мне в Фессалию, рассчитаться с Калокиром, велик должок за ним, окаянным. Булгарин твой тоже сказывал, хочет в замок дината, чтобы выкрасть из заточения возлюбленную. Стало быть, дороги расходятся. Я, признаться, думал на дината идти с тобой, да уж коль подвернулся булгарин — добрый путь тебе в Рось без нас.

— А я? Как же я? — вскричала Кифа со слезами на глазах. Обхватила колени Улеба, взмолилась: — Унеси меня ветром! Возьми с собой, единственный, несравненный! Не хочу без тебя! Не смогу!

Юношу тронул и смутил порыв девушки, он бережно поднял ее, точно хрупкую голубую птицу, улыбался тепло и нежно. Кифа склонила голову, и рассыпались черные в лентах ее волосы на широкой груди Улеба, как сгоревший ковыль на крутом холме. Он сказал ей:

— Прости меня, Кифа… Не взвалю на тебя своей тяжкой доли. Я одинокий воин, а врагов у меня много в твоей стране и дальше, в Степи, до самой родимой межи. Я один, и одному быть мне, покуда не исполню свой долг. Ищи отраду на своей земле.

— Ах, желанный мой рыцарь, как хочу я увидеть вместе с тобою другие земли! Увези в свою крепость, буду петь и плясать для тебя от зари до зари, станешь пить виноградный сок из моих рук! Я сама изгоню слуг из твоих покоев, сама разожгу фимиам в кадилах и сама буду вплетать свежие розы в твой венок на пирах!

— Моя крепость… — усмехнулся Улеб. — На земле родных уличей были у меня молот с наковальней да железная крица в огне — все богатство. А иного не надо.

— Неправда! — Смуглянка капризно надула алые губки, даже стукнула кулачком по его груди. — Грех обманывать! Все знают, у Анита в палестре бойцы из плененной знати восточных и северных стран. Всем известно также, что господь наш не плебеев наделяет такою отвагою, благообразием и умом. Просто хочешь отвергнуть любовь мою, хочешь сердце мое разбить обманом. — И расплакалась.

Улеб в полной растерянности заморгал, обернулся невольно к Лису, словно прося совета и помощи, а тот дрожал от непомерного старания подавить в себе смех. Сдержался все-таки от неуместного смеха, поскреб белобрысую голову, подмигнул Улебу, дескать, не страдай и не майся, парень, Лис ее привел, Лис ее и отвадит.

— Вот что, ягодка, — обратился он к Кифе, — милу быть — это еще не все. Я и сам любоваться тобой не устану, а что толку в том? Шла бы ты домой, в «Три дурня», к батюшке. Чем иным утешься, а друга моего не смущай, и так уж темнее тучи. Он еще дитя малое, рано женку ему искать, рано брать на себя обузу. Ступай, сладкая, ступай себе, нам забот без тебя хватает. Повидались, и будет.

Улеб, «дитя малое», показал ему кулак, и Лис сразу осекся, снова поскреб макушку, соображая, что бы придумать получше да повнушительней, тем паче что Кифа и ушком не повела. И придумал, хитрец. На то он и Лис. Собрался с духом и крайне вычурно, приподняв за подбородок заплаканное дивичье личико, сказал:

— Согласна ли гореть в геенне огненной вместе с антихристом, неразумная? Если согласна топтать верность господу своему ради верности человеку по прозвищу Твердая Рука, иди с ним!

Мигом высохли слезы на округлившихся глазах девушки. Отшатнулась, бедняжка, попятилась, потрясенная, конечно, не столько напыщенностью речи, сколько страшным ее смыслом. Улеб, сам того не подозревая, также онемев от выходки Лиса, как нарочно, застыл в позе, могущей быть расцененной как поза гордого еретика на костре. Лис же нашел в себе силы величественно ретироваться в хижину, точно в келью, где рухнул на жесткую травяную подстилку и забился в беззвучном хохоте.

Слепая набожность Кифы оказалась во сто крат сильнее ее рассудительности и смекалки, еще недавно удивлявших Улеба и Лиса. Девушка фанатично крестилась и пятилась, пятилась от юноши, точно от дьявола.

Вскоре Улеб и выскочивший из лачуги Лис могли видеть, как далеко внизу, будто мельтешащий бело-голубой мотылек, убегала она, путаясь в длиннополом своем наряде, устремляясь туда, откуда начинались проложенные колесами повозок дороги к стенам города.