Глава XIII

Наставник палестры был приглашен в Палатий и вернулся оттуда с таким видом, будто спустился с небес.

Щедрость василевса распалила щедрость и в нем. Он решил одарить Твердую Руку горстью крупных монет. Тугой, как кулак, мешочек с золотом для раба — явление настолько редкое, что молве и не припомнить подобного.

И не менее редко можно видеть кубки с хмельным виноградным напитком в руках подневольных. Но сегодня Анит во всеуслышание распорядился выдать в его отсутствие вино и пищу бойцам, какую пожелают.

Так рассуждая, довольный собою и всем на свете, пересек Непобедимый опустевший ипподром, милостиво отвечая на приветствия полусонных сторожей, которые всегда безошибочно узнавали знаменитого атлета даже издали по особой, уверенной походке и его манере похлопывать по бляхам набрюшника при ходьбе.

Приблизившись к нише, ведущей в помещения палестры, он замер и прислушался. Голоса, сочившиеся снизу, отнюдь не напоминали веселый шум пирушки. От удивления и досады Анит не сразу заметил еще более странное отсутствие стражи наверху и на нижней площадке лестницы. Толкнул ногой дверь, согнувшись, чтобы не задеть головой дверную лутку, шагнул в зал и застыл у порога, поводя взглядом.

Посреди зала лежал опрокинутый стол, повсюду валялись скамьи, черепки битой посуды. Курсоресы из охраны левого крыла ипподрома, ощетинясь жезлами, стояли в угрожающих позах перед оттесненными в угол учениками палестры. Все вокруг носило следы недавнего столкновения, как видно, прерванного появлением хозяина. В наступившей тишине лишь громко стонал стражник, что сидел на корточках, придерживая челюсть обеими руками, да потрескивали светильники.

— Что здесь происходит?

Один из курсоресов, тыча в Улеба пальцем, пояснил:

— Похоже на бунт. Этот осмелился громогласно обвинить тебя во всех грехах. И все они развесили уши, а Прокл с площадки услышал и позвал нас. Мы прибежали и тоже слышали, как раб чернит твое имя. Вот их благодарность за угощенье! Прокл хотел покарать его жезлом, но скиф ударил его раньше, а потом схватил вертело. Видишь, как мучается бедный Прокл. Мы собрались перебить их за неповиновение, и, клянусь, сделаем это, если ты не возражаешь.

— Все вон! — крикнул Анит курсоресам.

— Но, Непобедимый, ведь раб называл тебя бесчестным трусом. Все слышали.

Анит резко повернулся к Улебу, на побелевшем его лбу выступили капли пота.

— Это так? Отвечай, Твердая Рука!

— А разве это не так? — сказал Улеб, глядя Аниту в глаза.

— Значит, ты уже начал лить яд измены в души моих учеников? Ты, которому я нес золото в награду, хотел поднять их против своего благодетеля?

Улеб швырнул вертело на пол, приблизился к Непобедимому вплотную.

— Ты обманул меня. Сегодня я заслужил свободу. Где твое слово, Анит? Стань со мной в круг. Или вели своим псам зарубить меня. Смерть или свобода!

Наставник, к общему удивлению, выслушал юношу спокойно, затем произнес:

— Убирайтесь все. Оставьте нас вдвоем.

Когда все, кроме Улеба, удалились, наставник несколько раз прошелся из угла в угол, затем поднял одну из скамеек и устало опустился на нее.

— Смерть или свобода… — сказал он. — Боюсь, тебя ожидает первое. Ты умрешь, едва покинешь палестру. Бесславно умрешь от мечей охраны ипподрома или от копий городских патрулей. С твоим нравом не выжить в этой стране без моего надзора. Со мной же познаешь благо. Дай срок, и я срежу свой знак с твоих плеч. Но не сейчас. Сам Никифор Фока велел мне сберечь тебя. Что у великого воина на уме, я не знаю, но могу ли ослушаться? — Он взял Улеба за руку, усадил рядом с собой. — Нет, не трус твой учитель, не бесчестен, только хочет вывести тебя к славе. Имя Твердой Руки может воссиять рядом с именем Непобедимого. Не хватает времени, чтобы объяснить тебе все, но, чтобы доказать, необходимо время. Я старею и подумываю о том, кто способен продолжить мое дело. Нет тебе равных, я знаю.

— Хочу на родину, искупиться хочу перед родичами, — сказал юноша тихо. — Да не понять тебе, видно…

— Ошибаешься, мальчик мой, я понимаю больше, чем думаешь. Ты пробудил во мне воспоминания о тяжелой моей юности.

— Отпусти с миром.

— Повторяю, ты падешь за пределами палестры. Твой бывший хозяин, патрикий Калокир, уже пытался выкупить тебя. Кажется, ты понадобился не то кому-то в его отдаленном кастроне, не то самому динату. Это опасно, ибо Калокир теперь человек видный, умеет добиваться своего. Неспроста охотится за тобой, неспроста.

— Посторонись, Анит, и я сам о себе позабочусь. Ты лучше других и, если тебе будет худо, а я окажусь не слишком далеко, поспешу на зов. Вот мое слово.

Непобедимый знал цену словам любимого ученика, а те, что услышал сейчас, тронули сердце атлета.

Долго молчали они. Долго и мучительно раздумывал Анит. И молвил в конце концов:

— Тебе одному из всех я не скоблил головы. И кольцо с шеи снял, когда привел сюда прошлым летом с улицы Меса. Обещай, что не будешь биться во славу другого.

— Ни в кругу, ни в поле не стану биться во славу чужого племени. Я на Руси родился, росичем и помру.

— Храни тебя бог, безбожник. — Анит обнял юношу, ласково потрепал за льняные волосы, поднялся со скамейки. В эту минуту он показался Улебу прекрасным и мужественным как никогда. — Возьми, мой мальчик, это может тебе пригодиться. Бери, бери, твое по праву. — Он протянул Улебу мешочек с монетами и направился к двери. У порога обернулся с печальной улыбкой, подмигнул, погрозил пальцем и многозначительно добавил: — Я тебя не отпускаю, верно?

— Анит! Учитель! Я хотел сказать… Я хочу выразить…

— Сомкни губы, мужчина.

— Прощай, Непобедимый!

— Прощай, пока не задушил тебя собственными руками.

— Ох, Анит!.. Тебе не место здесь, идем со мной! Там, за Днестром-рекой, научу тебя лучшему ремеслу! Дам свой молот! Отцовский! Какое железо рождалось бы в наших руках! Анит, ты создан для кузни! та слава повыше твоей! Я покажу тебе красное от руды озеро в Мамуровом бору, там ее сколько угодно! Отыщем Улию — и домой, к нашим!..

Сначала Анит испугался, подумав, что малый тронулся умом, потом прислушался к сумбурным восклицаниям и, уловив их смысл, разразился хохотом. Он хохотал, запрокинув голову, держась за колыхавшуюся грудь, тряся бородкой и выпучив глаза.

Но почему-то хохот этот постепенно обретал какую-то странную окраску. Звуки, вылетавшие из клокочущего горла атлета, становились все глуше и глуше, хриплые, точно кашель больного и скорбного. И вот стало тихо. И тихим был голос Улеба, когда он сказал Аниту:

— Не знаю, что со мной… Прощай… Нет, погоди. Ты не скажешь, где стойло того красного коня?

— Знаю, что у тебя на уме. — Анит открыл дверь и, уже переступив порог, бросил через плечо: — Первая конюшня от ворот.

И, хлопнув дверью, ушел. Улеб потер щеки ладонями, встряхнулся, словно от забытья, и, выждав немного, выглянул наружу.

На площадке за дверью никого не было. Лестница, ведущая наверх, тоже была пуста. Улеб незамеченным прокрался к трибунам, спрятался между скамейками и огляделся.

Посреди арены, под сенью статуй Хребта, гогоча и переговариваясь, десятка два курсоресов разделывались с бочонком вина в пляшущем свете смолистых факелов, воткнутых в грунт. Наблюдая, как стражи пируют, Улеб усмехнулся. Что же, пускай, ему это наруку. Ночь стояла теплая и звездная. За стенами ипподрома еще не стихали песни подгулявших горожан, мелодичные переклички музыкантов, крики и ссоры, обычно венчавшие чрезмерно затянувшиеся празднества.

Чтобы скорее достичь первой конюшни, можно было бы пересечь арену напрямик, вряд ли пирующие у Хребта курсоресы, ослепленные факелами и вином, разобрали бы что-либо дальше нескольких шагов от себя, однако осторожность не излишняя, и Улеб бесшумной ящерицей пополз вдоль скамей трибуны.

Конюшню стерегли двое. Сидя на корточках друг против друга, они вычерчивали что-то на песке, должно быть, играли в какую-то игру. Внутри помещения горел свет и видны были стойла и кони. Обильный этот свет снопом падал наружу, образуя на песке резко очерченный четырехугольник, в самом центре которого и устроились играющие.