Прибежал вызванный из штаба Иван Захарович Гриценко, опустился на каменный пол возле сына, обнял его за плечи, стал гладить по спине:

— Молчи, молчи, Иван, терпи! Давай вместе терпеть. Нельзя нам отзываться. Слышишь, мать у нас сознательная: говорит, что нет нас тут. Значит, обязаны мы мать поддержать. Давай потерпим, сынок…

И вскоре голоса за стенкой стихли.

Весь этот день Володя не отходил от Вани, молча следуя всюду за ним. Он никак не мог найти нужные слова, чтобы заговорить с другом… Но, когда Ваня вздыхал, Володя торопливо подхватывал его вздох и тоже тяжело переводил дух.

— Вот как оно получилось, Вовка, — в десятый раз говорил Ваня.

— Да, достается и нам и мамкам нашим, — соглашался Володя.

И оба, заглянув друг другу в глаза, неловко смолкали.

Как-то раз Володя Дубинин и Ваня Гриценко, вместе с Любкиным обходя дозором галерею верхнего яруса, приблизились к той самой знаменитой штольне, которая была памятна им с детства и пользовалась такой дурной славой у населения Старого Карантина. У выхода из этой штольни и был в свое время найден раненый Бондаренко. С тех пор ни Ваня, ни Володя не ходили туда, хотя и сами стыдились немножко своего глупого суеверия. Сейчас они уж близко подошли к этому заклятому месту, и, хотя им было неловко сознаться друг другу, оба чувствовали себя неуверенно. Внезапно Володя, шедший впереди, метнулся назад, наглухо прикрыв чехлом и без того затемненную лампешку.

Любкин, не издавая ни звука, одной рукой мигом отвел Володю в сторону и стал на его место, всматриваясь. Действительно, впереди расплывался какой-то неровный перебегающий свет. По подземным правилам, о каждой подозрительной искорке, о всяком свете, источник которого был неясен, надо было тотчас же сообщать командованию.

Любкин шепотом приказал одному из пионеров сбегать к ближайшему посту в позвонить в штаб. Володя, у которого был с собой обрез, остался с Любкиным на месте, а Ваня отправился за подмогой.

Прошло немного времени, и к подозрительному коридору подошли Лазарев, Корнилов и еще несколько партизан, среди которых был и дядя Гриценко. Несколько минут люди внимательно вглядывались в бледное синеватое сияние, которое, блуждая, расплывалось впереди. Потом Любкин, Корнилов и дядя Гриценко осторожно двинулись вдоль галереи, придерживаясь стен. Володя остался вместе с командиром на прежнем месте.

И вдруг оттуда, куда ушла группа партизан, раздался смех и громкий голос дяди Гриценко:

— Эге ж, да то дохлые гансы светятся! Вот оно, в чем штука-то. А мы с девятнадцатого года головы себе дурили…

Володя побежал на голос дяди Гриценко и, когда был совсем уже близко, услышал, как старый партизан рассказывал Корнилову:

— Ну скажи, будь добр, а у нас-то бабы про этот свет таких страстей напридумывали! Сюда никто и сверху не подходил сроду. От игра природы! Тьфу, будь ты проклята, ей-богу!

Оказалось, что в эту шахту партизаны сбросили трупы гитлеровцев, убитых во время большого подземного боя. В этой же самой штольне еще в девятнадцатом году красные партизаны свалили трупы убитых в бою белогвардейцев. И, очевидно, какие-то особые свойства почвы здесь заставляли разлагавшиеся трупы фосфоресцировать, испускать зловещий, переливающийся бледный свет. Вот об этих блуждающих огоньках и слышали с детства мальчики…

Так неожиданно и грубо разоблачилась одна из морок подземелий Старого Карантина.

Дня через два дежуривший на караульном посту сектора «Волга» партизан Сердюков услышал, что за стеной, выходившей в старую шахту, кто-то возится. В кладке стены имелась специальная вырезка, нечто вроде фортки, плотно заложенной камнями. Сердюкову показалось, что кто-то снаружи разбирает камни в этой вырезке, и он беззвучно поднял тревогу; весь караул был приведен в боевую готовность. Тотчас же был убран свет из караульного помещения, людей, по правилам подземного боя, отвели в боковые ходы, стволы двух станковых пулеметов направили в сторону вырезки. Позвонили в штаб, сообщили, что фашисты разбирают снаружи стенку. Сейчас же явился Петропавловский с дежурной группой партизан.

Один только Жученков недоверчиво качал головой и твердил, что гитлеровцы к этой стене попасть никак не могут. Коридор за стеной кончался, как утверждал Жученков, тупиком — он был заделан прочнейшей добавочной стеной, отделявшей его от поверхности. Однако, явившись в караулку сектора «Волга» и внимательно прислушавшись, Жученков должен был согласиться: да, кто-то разбирает там камни.

Все ждали в полном молчания, держа на прицеле заделанную камнями вырезку стены. Один из молодых партизан тихонько попросил у Петропавловского разрешения подлезть к стене, вытащить камень из вырезки и пустить гранату в гитлеровцев, но начальник штаба приказал всем оставаться неподвижными. Между тем шум за стеной продолжался. Затем в щелях стены появился свет. Вслед за этим послышалось неясное ворчание. В нем угадывались крепкие русские словечки.

— Видно, опять подослали к нам кого-то, — сказал на ухо Жученкову Петропавловский.

Но тут один из больших камней в вырезке стены шевельнулся, и голоса за стеной приобрели такие знакомые нотки, что партизаны сперва и ушам своим отказались верить… За стеной явственно гудел всем знакомый басон комиссара. Ему откликался быстрый и веселый, характерный говорок, который мог принадлежать только непоседливому Любкину, одному из молодых партизан, вечно подбивавшему Котло на поиски каких-то одному ему известных ходов.

Жученков крикнул:

— Комиссар! Клади назад камни! Не устраивай нам сквозняка.

— Это кто там? — раздался голос Котло из-за стены. — Ты, что ли, Владимир Андреевич? Дайте тут пролезть, а то мы уж два часа плутаем. Любкин завел в самую преисподнюю. Нахвастался, что дорогу знает, а назад не выберемся.

Оказалось, что Любкин уговорил комиссара пойти с ним в совместную разведку на поиски новых ходов и они заблудились в путанице подземных галерей.

Партизаны мигом раскидали камни в вырезке стены, и смущенный комиссар, кряхтя, протащил свои плеча через расчищенный лаз. За ним нехотя прополз и медленно поднялся, отряхивая пыль, окончательно переконфуженный Любкин.

Давно уже так не хохотали под землей, как в этот раз. Даже Жученков, которого не так-то легко было рассмешить, сперва держался, весь перегнувшись, за стенку, а потом совсем сполз на пол, хлопая себя по коленкам. Комиссар сначала сердито глядел на всех, а потом не выдержал и сам засмеялся во весь бас. И долго потом партизаны, коротая однообразные томительные часы дежурств и караулов, вспоминали этот случай.

… Наверху стоял уже декабрь.

Запертые в камне люди жаждали узнать, что происходит на фронте, как живет страна. Эти сведения нужны им были, как вода, которой требовали их пересохшие рты, опаленные жаждой горящие губы. Узнать во что бы то ни стало, узнать правду о положении на поверхности, о войне, о Москве…

Полевой радиоприемник с батареями не успели получить перед уходом отряда в подземную крепость, а аппарат, захваченный на всякий случай Лазаревым, не действовал без электрического тока. Тогда Володя уговорил Корнилова, оказавшегося тоже большим любителем техники, устроить хотя бы детекторный приемник. Политрук решил попробовать. Но для детектора нужен был свинцовый блеск.

И вот Корнилов с Володей создали в оружейной мастерской крепости свою химическую лабораторию. Им нужна была сера. Решили добыть ее из взрывчатки. Стали производить опыты. Оба, и политрук и его питомец, однажды чуть не остались без глаз. Все же серу добыли. Скоро был готов детектор. В одном из шурфов натянули антенну, выпросили в штабе телефонную трубку, присоединили ее, но ничего, кроме слабого хрипа, в ней не услышали. Но и этот хрип, возникавший, когда острием детектора водили по чашечке, куда был вплавлен свинцовый блеск, добытый с таким трудом, приводил всех в восхищение. Трубка переходила из рук в руки. Все прислушивались к таинственным шорохам, которые напоминали о необозримом пространстве, существующем там, наверху.