— Ясно. У них же капиталисты, — солидно заметил Толя Ковалев. — У них там как? — продолжал он убежденно. — У них там — я читал в одной книжке, название только забыл — каждый хочет для себя побольше набрать и друг у дружки отнимают. А у нас же самое главное — это все общее.

— Потому что у нас скоро будет уже совсем коммунизм.

Это сказал Володя, и все повернулись к нему. А Вова Лазарев сперва повторил тихонько про себя: «Коммунизм», — а потом решился спросить:

— А вот как это, Володя, будет, что — коммунизм? Володя, подумав, твердо ответил:

— Коммунизм когда станет, так все у всех будет. «Все у всех!» — повторили про себя младшие пионеры.

— Да, — продолжал Володя, — это значит: каждый будет работать как может, на что он способный, а ему всего дадут, сколько ему нужно. Отказа ни в чем не будет. Всего будет достаточно, потому что техника везде пойдет! И люди станут все развиваться, сделаются могучими и всю природу покорят! Только тут еще дела хватит, папа говорит. Так сразу, легко, конечно, не выйдет. Тут надо еще всем будет потрудиться. И следить, чтоб не разорял никто!.. Я про это книжку читал…

— Володя, а скоро будет коммунизм?

— Да он бы уж, наверное, у нас совсем скоро стал, только война вот… фашисты против. Неохота им, чтоб у нас коммунизм был.

— Я тогда знаю, на что бы клад отдал! — воскликнул вдруг Толя. — В фонд обороны СССР! Чтобы на тот клад танк сделали и назвали от нашего имени «Юный партизан».

И все замолчали, задумавшись. Где-то далеко, должно быть в крайней штольне верхнего горизонта, заглушенно зарокотал обвал.

— Это в секторе «Киев», — прислушавшись, уверенно пояснил Володя и почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо.

Он поднял голову — к нему склонился Корнилов. Политрук уже давно стоял тут, неслышно подойдя по мягкой пыли ракушечника, никем не замеченный в тени. Он слышал конец разговора, но не хотел вмешиваться. Глаза у него странно блестели, и, посмотрев на политрука, Володя понял, он все слышал.

— Ничего, пионеры, — сказал Корнилов, — все будет хорошо. Самый дорогой на свете клад, самое драгоценное сокровище мы еще вместе с самим товарищем Лениным Владимиром Ильичом в 1917 году отвоевали. Это наша свобода, та жизнь, к которой мы с вами уже привыкли. Мы этот клад сейчас с собой под землю укрыли, чтоб фашисту не отдать, и этот клад в верных руках: его с нами по ленинскому завету партия бережет. — А потом Корнилов негромко сказал: — Володя Дубинин, Ваня Гриценко, пройдите в штаб. Вас командир вызывает.

Уже два дня командование отряда изыскивало всякие способы, чтобы установить связь с поверхностью. В поселке Старый Карантин жил один человек, который должен был сообщать подземным партизанам о действиях вражеских войск, о продвижении их к Керчи и о мерах, которые принимаются фашистами против партизан. То был Михаил Евграфович Ланкин, болезненный, тихий человек, работавший прежде комендантом каменоломен. По заданию командования партизан и крымского подпольного партийного центра он остался в поселке. «Куда уж мне, со здоровьишком моим, с места на место мыкаться», — объяснял он удивлявшимся соседям. И при этом покашливал и сам себя стукал сзади кулаком по сутулой, почти горбатой спине.

В Крым он перебрался из амурского города Благовещенска еще совсем молодым — доктора посоветовали. Несколько лет он был смотрителем Павловского маяка — того, что высится между керченской крепостью и Старым Карантином. Здесь он долго жил бобылем, лишь в редких случаях появляясь в городе, и, может быть, привычка к одиночеству сделала его малоразговорчивым, нелюдимым. Когда Ланкин стал комендантом, он перебрался в крохотный домишко на поверхности каменоломен, в поселок, который носил со времен гражданской войны название «Краснопартизанский». Домик Ланкина приютился в выемке горы, откуда вырезали с поверхности камень-ракушечник.

Жученков и Лазарев давно знали Ланкина как человека щепетильно честного, исполнительного, верного своему слову и преданного делу. Еще задолго до ухода партизан под землю они доверили Ланкину тайну отряда. Комендант каменоломен помогал отряду готовиться к подземной жизни. Вместе с Жученковым он подвозил и укрывал в каменоломнях подрывные материалы. Целые дни и ночи он вместе с рабочими механического цеха заряжал гранаты или приспосабливал подземные пещеры для жилья. Покойный Зябрев, который до войны был секретарем партийной организации Камыш-Бурунской электростанции и хорошо разбирался в людях, тоже знал Ланкина. Он полагал, что немногословному коменданту можно довериться во всем. Ланкин был беспартийным и, значит, оставаясь на поверхности после ухода отряда, вызывал бы меньше подозрений со стороны фашистов. Зябрев согласовал вопрос о Ланкине там, где полагается. И вот этот тихий, незаметный, согбенный человек с готовностью принял на себя смертельно опасное задание Зябрева: он остался на поверхности связным между подземными партизанами и подпольным большевистским центром.

Незадолго до войны Ланкин женился. Как только началась организация отряда Зябрева, комендант отослал жену к своей сестре в Старый Карантин, а сам остался в своем домишке, врезанном в гору над каменоломнями. Никто не знал, что в маленьком погребке под домиком коменданта спрятан телефон, провод которого уходил под землю, где на далеком его конце находился другой походный аппарат, — тот, что стоял на командирском столе в штабе партизанской крепости. И ни один человек, который вошел бы в домик Ланкина, даже при тщательном осмотре не смог бы догадаться, что одна из массивных каменных стен, если умело, особым способом, нажать на секретный выдвижной камень, без особых усилий сдвинется с места, открывая ход в погреб, откуда шел узкий подземный лаз в самые каменоломни.

В первые дни после прихода гитлеровцев в Старый Карантин Ланкин несколько раз спускался в верхний горизонт каменоломен и оставлял в условленных местах записки, в которых и сообщал командованию партизан очень важные сведения с поверхности. По ночам он вызывал штаб по телефону. Но затем связь внезапно оборвалась.

Макаров и Важенин, ходившие в разведку наверх, пока это было возможно, узнали, что гитлеровское командование выселило всех жителей из домов, находившихся над каменоломнями или вблизи от них. И, должно быть, Ланкин, как это было предусмотрено на такой случай, переехал к сестре в Старый Карантин. Потом разведчики партизан, попытавшиеся было выйти на поверхность через подполье комендантского домика, убедились, что фашисты взорвали его. Подземный ход оказался заваленным.

Связь с Ланкиным была окончательно потеряна.

Необходимо было связаться с ним, но все попытки взрослых разведчиков выйти на поверхность ни к чему не привели. Фашисты сторожили выходы из каменоломен, патрули шныряли по всей округе.

Скрепя сердце Лазарев и Котло решили опять послать наверх пионеров.

На этот раз в разведку были назначены Володя Дубинин и Ваня Гриценко. Комиссар с расстроенным и, как всегда в таких случаях, немножко виноватым видом долго втолковывал мальчикам задание. Их опять хорошо покормили на камбузе и одели в теплые стеганые куртки. Корнилов, усадив маленьких разведчиков, еще раз проверил, хорошо ли они усвоили задание, и через час Влас Важенин, опытный, юркий, коренастый разведчик, повел их в одну из крайних штолен, которая выходила на поверхность далеко от поселка. Там вчера партизаны незаметно расчистили старый завал и убедились, что немцы не заметили этого. К тому же на противоположном конце каменоломен Лазарев приказал подвести пулемет к одному из лазов и открыть огонь. Это должно было отвлечь внимание немцев, и разведчики могли незаметно выйти на поверхность.

Шедший впереди мальчиков Важенин, оставив в штольне пригашенный фонарь, подполз к выходу и, внимательно осмотревшись, скомандовал:

— Выходите, дружочки, в добрый час!

Отверстие, из которого перед рассветом выбрались на поверхность мальчики, было почти невозможно заметить снаружи. Сама природа искусно замаскировала его. Здесь в одной из глубоких выемок у основания отвесной каменной стены находилось углубление. Если смотреть сверху, оно походило на небольшую яму, но на дне этой ямы было отверстие, открывавшее ход под каменной стеной.