Вот какая получается история. Так что, если Фуад Мухандис надумает потребовать компенсацию за издержки, которые он понес в связи с сожженным «Кадиллаком», то счет ему лучше всего предъявить в Вашингтон.

Хамсин над Египтом… Действительно, наиболее характерная черта прошедшего десятилетия заключается в том, что политические и социальные ориентиры, намеченные июльской революцией 1952 г., как бы затянуло пыльной пеленой песчаной бури. Потеряли свои четкие очертания, а затем и деформировались контуры той политики, которую Египет проводил на международной арене в 50-е и 60-е годы. Стрелка политического барометра постоянно скакала, показывая то бурю, то обманчивое затишье. Но периоды кратковременной живительной прохлады были слишком коротки, чтобы сгладить то общее гнетущее впечатление, которое оставляет после себя хамсин.

В основе потрясений, обрушившихся на Египет в 70-е годы, лежало, в сущности, то же явление, которое порождает хамсин: противоборство ветров. Политическая атмосфера в стране в прошедшее десятилетие определялась борьбой сторонников и противников курса июльской революции. Однако в пыльной мгле, окутавшей Египет, было нелегко разглядеть участников сложных противоречивых событий, происходивших на политических подмостках, распознать в наэлектризованной бурей атмосфере скрытые, а порой и тщательно скрываемые намерения и мотивы их действий.

В кругах каирской интеллигенции в начале 70-х годов ходил такой анекдот. Придя к власти после смерти Насера, Садат решил прокатиться по городу в президентском автомобиле. Машина следовала обычным маршрутом, пока не достигла перекрестка, откуда одна улица уходила направо, а другая налево. Шофер, служивший еще у Насера, поинтересовался у нового президента, по какой дороге ему ехать. Тогда Садат спросил: «А какую дорогу выбирал Насер?» Шофер ответил, что Насер всегда ездил налево. Немного подумав, Садат приказал: «Включай левый поворот, но поезжай направо».

Судя но этому анекдоту, уже вскоре после того, как Садат обосновался в президентском дворце Абдин, в Египте были люди, понимавшие, в каком направлении будут развиваться события. Однако включенный Садатом левый поворот еще в течение длительного времени дезориентировал многих.

В начале 70-х годов каирские газеты любили порассуждать о демократии, свободе печати, которые обрели-де в садатовском Египте действенные гарантии.

Однако период иллюзий, который переживали определенные круги египетской интеллигенции, продолжался недолго. Уже к весне 1977 г. либерально-демократическая оболочка режима изрядно полиняла. В марте этого года журнал «Ат-Талиа» был закрыт за публикацию статьи, в которой подвергалась острой критике политика правительства, приведшая к январским волнениям.

Столь же неизбежно выродились в свою полную противоположность и другие лозунги, под которыми Садат пришел к власти. Первой, широко разрекламированной официальной пропагандой акцией президента было символическое разрушение в феврале 1971 г. здания тюрьмы ат-Тора — каирской Бастилии, — в которой во времена английской оккупации пришлось побывать и самому Садату. Однако уже через год, в 1972 г. властями был принят первый антидемократический закон, введший жесткие ограничения на деятельность массовых организаций. Впоследствии, после январских событий 1977 г. принятие подобных антинародных актов, «законность» которых штамповалась безотказно работавшей машиной проведения референдумов, вошло в норму. Они принимались, по существу, ежегодно и в конце концов превратили и без того иллюзорную свободу политической деятельности в нечто совершенно противоположное.

Сам Садат предпочитал открещиваться от той разнузданной антинасеровской кампании в печати, которая, конечно же, не могла вестись без одобрения властей. В одной из своих речей он даже резко одернул особо зарвавшихся антинасеристов. В то же самое время он вносил свою лепту в дискредитацию самого существа насеризма — документов июльской революции. В своей речи 1 мая 1976 г. Садат заявил, что не только радикальная мартовская декларация 1968 г., но и Хартия национальных действий 1962 г. — идейно-политическая программа насеризма — «носили конъюнктурный характер» и, по существу, никогда не выполнялись. Дальше — больше. В автобиографической книге «В поисках себя» Садат заявил о том, что «ошибки июльской революции в 60-х годах были столь же велики, сколь и ее победы в 50-х годах». Однако и это оказалось не пределом. В одном из своих последних выступлений по телевидению Садат поведал зрителям о том, что и в 1956 г. он был «внутренне несогласен» с историческим решением Насера о национализации Всеобщей Компании морского Суэцкого канала.

Столь же фальшивыми оказались и другие идейные установки, которыми Садат пытался подкрепить свою политику. Со страниц газет продолжали настойчиво звучать призывы к «социалистическому решению встающих перед страной проблем» — и в то же время наносились удары по госсектору, всемерно поощрялась частнопредпринимательская деятельность, набирали силу паразитические слои буржуазии. Власти твердили о своем стремлении к социальному миру — и проводили политику, резко обострявшую социальные контрасты египетского общества. Быстро обнаружил свою несостоятельность лозунг национального единства, прикрываясь которым режим тайно вел линию на поощрение деятельности мусульманских кругов, политику, завершившуюся крупными межобщинными столкновениями.

За 11 лет пребывания Садата у власти он коренным образом переориентировал не только внутреннюю, но и внешнюю политику Египта. Подорвав отношения с Советским Союзом и странами социалистического содружества, сыгравшими действенную роль в упрочении национальной независимости Египта, Садат, по существу, разоружил Египет перед лицом диктата империализма и сионизма.

В конце своей политической карьеры он, как всякий политический банкрот, был вынужден подписывать краткосрочные векселя, которые заведомо не мог оплатить. Чтобы приглушить ширящееся общественное недовольство явно дискриминационными условиями мира, который он подписал в Вашингтоне с Бегином, Садат был вынужден пообещать народу невыполнимое: благоденствие и процветание уже в следующем, 1980 году. Однако чуда не произошло. Мир не принес благоденствия, и в этом, пожалуй, заключался главный стратегический просчет президента.

Выполнив свою главную политическую миссию, заключив мир с Израилем на условиях, выгодных прежде всего слоям паразитической буржуазии, Садат, сам не ведая того, подписал свой смертный приговор. Лишившись возможности объяснить пароду растущие экономические трудности, отсутствие обещанной демократизации, он вызвал огонь на себя. То, что произошло 6 октября 1981 г. на площади у памятника героям октябрьской войны, было в какой-то мере неожиданно, но крах Садата, который сам загнал себя в тупик своей антинародной политикой, неизбежен и закономерен.

Вызревание предпосылок, вызвавших этот крах, нагляднее всего прослеживается на примере эволюции, вернее, кризиса садатовской политической системы в 70-е годы. Думается, что ее можно разделить на три основных этапа. Начало первого из них чисто условно можно связать с принятием в октябре 1974 г. так называемого «Октябрьского рабочего документа» (до этого времени режим Садата остерегался открыто говорить о необходимости корректировки политического курса, проводившегося при Насере). В «Октябрьском рабочем документе» впервые было официально объявлено, что политика режима будет базироваться на инфитахе, являющемся антиподом насеровскому курсу. Этот период продолжался до январских событий 1977 г. В эти годы власти еще не потеряли надежды найти «демократическую» формулу организации общественно-политической жизни, эквивалента того принципиально нового курса в экономических делах, который начал проводиться в Египте с законодательным оформлением политики инфитаха. Режим как бы проверял на прочность идейно-политическое наследие насеровской эпохи, не исключая еще, что планировавшиеся им шаги по коренной переориентации внутренней и внешней политики страны можно было бы провести в жизнь с сохранением видимости «демократии».