— Котелок?

— Арви!

— Прыгнул куда?

— Ну, на тот лист, который был возле подъема… Сейчас! — Она взмахнула рукой в предвкушении. — Сейчас я все расскажу!

Марика кое-как усадила себя на поваленное бревно, радостно выдохнула и почесалась.

— Эх, помыться бы… Слушайте, а у вас стиралки нет?

Сказала и прикусила язык. Поняла, что, наверное, перегнула палку: с чего бы ей спрашивать о таком проводника? Ведь все идут в грязном, у всех равные условия. Смутилась.

А Майкл застыл, держа в руках сушняк на растопку, задумался. Затем сложил веточки на землю, отряхнул ладони и с отразившимся на лице удивлением ответил:

— Вообще-то, есть.

— Правда? — Было видно, как она терзается: то ли поканючить «можно я постираю?», то ли пересилить себя и отказаться от соблазна в преимуществе, не предоставленного другим. Победил соблазн. — А можно я постираю вещи? Эта кофта… я от нее уже чешусь… И штаны. Или это будет неправильно? Так, наверное, нельзя? Недопустимо правилами?

— Ну, вообще-то, правила здесь формируются в каком-то смысле "на ходу". Я вот тоже не прихожу обычно к людям, чтобы посидеть у костра, но это не возбраняется. Другое дело, — тут Морэн сделал паузу, — что Уровень «заметит» это и, скорее всего, за появившийся плюс с виде поблажки со стиркой даст вам какое-нибудь дополнительное испытание. Так что, решать вам. Мне стиралки не жалко.

Костер он складывать не стал, ждал, пока притихшая Марика придет к какому-либо решению, а та от усердия, пытаясь взвесить все плюсы и минусы, ерзала из стороны в сторону, как будто поверхность бревна жглась и кололась.

— Слушайте, — наконец выпалила она, — мне ведь идти не очень долго осталось? Я уже пять дней иду. В любом случае, скорее всего столько же или меньше, так?

— Возможно.

— Тогда оставшиеся пять дней, или сколько их там, я пройду в чистой одежде, что будет гораздо приятнее. Поэтому согласна! — Она хлопнула себя ладонью по колену. — Сегодня все перестираю, а потом пройду дополнительное испытание. Согласна!

Глядя на ее раскрасневшееся полное решимости лицо, Майкл улыбнулся.

— Тогда костер я складывать не буду. Сейчас сформирую нам путь. А вы, пожалуйста, застегните толстовку, наденьте шапку и завяжите шарф.

— Зачем?

— Затем, что в летнем домике стиральной машины нет, но она есть в зимнем коттедже, что расположен высоко в горах. А там холодно.

— Ух, ты!

Без всяких споров Марика достала со дна рюкзака помятую шапку, потрясла ею в воздухе, чтобы распушить слежавшийся мех, и принялась послушно натягивать ее на голову.

— Вот это да-а-а-а! Как здорово!

Из окон, заставляя снежинки сверкать и переливаться, на сугробы падал теплый желтый свет, а Марика с наслаждением топталась по ним — нетронутым пушистым холмикам; из-под подошв то и дело раздавалось «хрусь-хрусь». Скрипел под сапогами снег; изо рта, растворяясь в холодном воздухе, вырывались клубы пара.

— Как красиво! Как будто из лета вдруг попал в Новый год! Вам бы тут елку нарядить и гирляндами ее увешать! А дом какой шикарный! Не сарай, как я думала, а прямо дворец. Простите, надеюсь, не обидела?

Она повернулась и замерла; Майкл залюбовался раскрасневшимися щеками и блестящими от радости глазами. И всего-то увидела снова снег. Смешно выбились из-под съехавшей на лоб шапки пряди волос.

— Нет, не обидели. Хороший дом, добротный. Здесь гораздо больше удобств, чем в том, что в лесу.

— И вид какой!

Скрип прекратился, когда Марика замерла и приоткрыла рот, залюбовавшись пейзажем — восстающими на фоне темного неба снежными горными пиками. Над коттеджем повисли мириады звезд; закат здесь догорел рано; опустилась ночь.

— Нет, точно Новый год. Я вообще не пойму: здесь будто все четыре сезона сразу. То абсолютная зима, то идешь в лесу, и как будто лето. То становится сыро, и накатывает осень. То вдруг снова оттаивает, и звенит весна. Как так может быть? Ведь в Нордейле сейчас лето. Просто лето, и все.

Вместо объяснений, Майкл усмехнулся.

— Вы еще не видели долину Золотых Листьев. Там всегда бархатная осень. Тепло и красиво.

— Правда? А где это?

— Может быть, вы еще увидите. Не так далеко отсюда.

Гостья вдруг отвлеклась и завертела головой.

— Слушайте, а Арви с нами не пошел?

— Нет, он остался на том месте, куда вы вернетесь завтра. Не беспокойтесь, он вас дождется.

Марика частично успокоилась. Снова с искренним восторгом посмотрела на коттедж.

— Ну, надо же! Сказка и только!

В этот момент Майкл почему-то подумал об Анне. Не хотел сравнивать — всегда старался этого избегать, — но в этот момент сравнил. И почему его собственная девушка или та, кого он считал таковой, никогда не выказывала восторгов по поводу этого места? Ведь и правда красиво. Очень красиво! Горы, далекие завывания ветра в утесах, тишина, нетронутая белизна пейзажей и уют. Идиллия для души и тела.

Но нет. У Анны всегда были свои принципы и взгляды. И этот дом в ее понятие «хорошо» не входил. А если и слышались положительные фразы о коттедже, то обязательно в связке с каким-то нибудь «но»…

— … но куда там ходить?

— … но что там делать?

— … но ведь не будешь, хоть и красиво, сидеть в четырех стенах, как сычь?

— … классный камин, но ведь его топить? Носить дрова, разжигать, следить…

Как будто она их носила.

Морэн, глядя в сторону, незаметно вздохнул. Затем повернулся, не смог сдержать улыбку при виде вновь принявшейся топтаться по снегу Марики, и произнес:

— Пройдем в дом? Покажу вам, где стиральная машина и остальное.

Часом позже, отмывшаяся в белоснежной ванной и переодевшаяся в хлопковую футболку, толстый мужской вязаный свитер и широкие для ее фигуры штаны, Марика сидела в кресле, слушая потрескивающие за спиной в камине поленья, и потягивала из прозрачного стакана на ножке теплое, пахнущее корицей и имбирем вино.

Они устроились не в гостиной, а на застекленном балконе, откуда открывался завораживающий панорамный вид на укрытую ночью Магию.

Чужой коттедж, чужой стакан и чужой выбор алкогольного напитка, а на душе хорошо. Не своя квартира, но уютно; рядом не Ричард, а проводник, но от того не грустно, а спокойно. Горы за окном умиротворяли.

Где-то внизу, в подвальном помещении, крутил во вспененной воде грязные вещи барабан стиральной машины.

Майкл сидел в соседнем кресле и аккуратно набивал табаком папиросную бумагу. Скручивал, склеивал и откладывал их в коробочку. Получались эдакие шуршащие конфетки. Ни одну из них, впрочем, не раскуривал, лишь самозабвенно предавался занятию.

— Вы курите? — не удержалась от вопроса Марика. Зачем набивать и складывать в футляр — чтобы взять с собой?

— Нет, — не отрывая взгляда от щепотки табака, что держал между пальцами, Майкл покачал головой. — Раньше курил. А сейчас иногда просто скручиваю их. Так. Привычка. А вы?

— Тоже нет.

— Не терпимы к табаку?

— Да, почему, терпима.

К этому моменту она успела рассказать ему и про подъем, и про встречу с Роном, и про собственные испытанные за день чувства. Она видела, что он порадовался. Слушал с интересом, иногда задумывался о чем-то своем, не перебивал и молча, но искренне разделял ее восторг по поводу собственных достижений. В конце сказал лишь: «Вы молодец», — но и этих незатейливых слов ей хватило, чтобы тихое чувство блаженства вновь вернулось.

А сейчас они просто сидели. Пили вино, смотрели на горы и ждали, пока стиральная машина выполнит заданную программу, пока можно будет достать выстиранное, положить в сушилку и тогда уже отправляться спать.

Хорошие минуты ни о чем: для отдыха, для неторопливой беседы, для вечерней тишины без спешки.

— А где вы раньше работали?

Если наклонить стакан, в нем из стороны в сторону болталась коричневая пахучая палочка корицы — Марика не стала убирать ее на блюдце. Пусть болтается.

— Я был солдатом.