— А, так вы уже успели набраться! Она потрясла головой. Потом стянула перчатки, устраиваясь поудобнее.

— Не беспокойтесь, я не пьяна, — ответила она. — Хотя одну рюмашку хлопнула, как только пришла домой... как, впрочем, и вы, судя по этой фляжке. Потом я подумала, что придется опять ужинать в одиночестве, и мне вдруг взгрустнулось. Поэтому я сейчас здесь. Оденьтесь поприличнее. Вы ведете меня ужинать.

Какое-то время я молча разглядывал ее. Если она играла, то была очень, даже очень убедительна.

— Вы забыли еще одно слово, — сказал я. Она на миг нахмурилась.

— Какое?

— Оно начинается на букву “п”.

Она, в свою очередь, уставилась на меня. Что-то происходило в глубине ее странных, зеленых глаз. Она облизнула губы.

— Пожалуйста? — И тут же затараторила. — Пожалуйста! Я просто с ума схожу в этом чертовом пустом доме, где, кроме пса, не с кем словом перекинуться. Я сама заплачу за...

— Стоп! — прервал я. — Снято, как говорят в Голливуде. Присядьте и покурите что-нибудь, если найдете. Я вернусь через пару минут.

Я достал из стенного шкафа брюки и пиджак, вынул из чемодана свежую рубашку, собрал остальное барахло и отправился в ванную.

— Если хотите выпить, то наливайте из фляжки, — выкрикнул я из ванной, вешая халат на крючок. — За льдом придется выйти на улицу, к автомату.

— Господи, что с вами случилось? — послышался ее голос прямо у меня за спиной.

Я только начал надевать трусы. С трудом сдержав порыв ложной скромности, я спокойно завершил начатый процесс и с достоинством повернулся. Она стояла в проеме двери, которую бесшумно отворила.

— А что случилось? — переспросил я. Она молча указала на многочисленные отметины, разбросанные на неприкрытых частях моего тела.

— Ах, вы об этом. Мой джип подорвался в войну на мине, вот и пришлось потом выковыривать всякие железяки из разных мест.

— Железяки? — покачала головой девушка. — Вы хотите сказать — свинец! Уж я-то знаю шрамы от пулевых ранений. У Дюка Логана есть парочка — их видно, когда он снимает рубашку.

— Очень рад за старину Дюка.

— Кто же вы такой, Хелм? — прошептала она. — Зачем вы здесь? Чего вы хотите?

Я шагнул к ней, протянул руку и легонько подтолкнул девушку через порог.

— Я хочу, чтобы вы убрались к черту отсюда и дали мне возможность одеться, — сказал я и тут же понял, что совершил роковую ошибку.

День тянулся бесконечно долго. После случая с Бет в горах я еще пребывал в сентиментальном настроении. Не следовало мне впускать девчушку к себе. Тем более не следовало до нее дотрагиваться.

Теперь же внезапно все изменилось, как это обычно и бывает. И мы оба знали это. Девушка осталась стоять на месте, пожирая меня глазами.

— Вы уверены, что именно этого хотите? — прошептала она. Зеленые глаза уже открыто смеялись надо мной, уж больно нелепо я, должно быть, выглядел, стоя в одних трусах и откровенным желанием во взгляде.

— Милочка, — прохрипел я, — если вы будете так неосторожны, то ваше милое платьице окажется сильно измятым.

— Его не так легко помять, — спокойно ответила она. — Я его поэтому и надела. Впрочем, если вам не нравится, можете его снять.

Она с улыбкой медленно повернулась ко мне спиной, чтобы я расстегнул “молнию”, если осмелюсь. Я решил, что пусть все катится к чертям, но такие ребяческие выходки не по мне. Поэтому я просто схватил девушку в охапку и поволок к ближайшей кровати, на которую бесцеремонно вывалил. Глаза юной Фредерикс негодующе сверкнули из-под выбившихся волос.

— Если это игра, так и скажите, — произнес я. — Я уже слишком стар для сексуальных шуток.

Она облизнула губы, ну совсем по-детски. Потом улыбнулась.

— Для такого никто не стар, — шепнула она.

И вы знаете — она оказалась права.

Мы сидели в большом обеденном зале, расположенном на верхнем этаже гостиницы в Рино. Последнее, правда, в глаза не бросалось. Если бы туда не приходилось добираться на лифте, можно было вообще не догадаться, что ресторан вознесен в поднебесье.

В Европе — другое дело, там можно посидеть на открытой террасе, потягивая коктейль, аперитив или более крепкое зелье, любуясь городскими огнями на фоне отдаленных гор и непринужденно перекидываясь словами на отвлеченные от любви темы — по крайней мере, внешне. Потом посетители чинно перемещаются внутрь, в просторную залу, где усаживаются за необъятный стол под белоснежной скатертью, и официанты, гордящиеся своей работой, подают изысканный ужин... Не подумайте, что я не патриот или завидую иностранцам — нет. Просто кое-чем в Европе хуже, чем у нас в Штатах, а кое в чем европейцы нас превосходят. Например, есть они научились замечательно.

Итак, мы сидели за столиком размером с шину современного малолитражного автомобильчика. В зал ухитрились набить около миллиона таких столиков — легкое преувеличение, конечно, но так казалось с первого взгляда. Во всяком случае, официанты протискивались к клиентам с величайшим трудом. Скорее это походило на процесс фильтрации через мелкопористое сито. Возможно, этими трудностями и объяснялось их не слишком любезное обращение, хотя я „ не исключаю, что они были лишены его изначально.

На сцене в конце зала выступал певец в сопровождении оркестра. Певцом я его назвал просто, чтобы вы поняли, о чем идет речь. Да и к пению издаваемые им звуки можно было отнести с огромной натяжкой. Я перевел взгляд на девушку, что сидела напротив меня.

— Тебе нравится? — полюбопытствовал я. — Он возбуждает в тебе что-нибудь?

— О, да, мой материнский инстинкт, — ответила она. — Я сгораю от желания подхватить его на руки и поменять пеленки, чтобы он перестал плакать.

Просто поразительно, как быстро она сумела восстановить свой прежний облик. Кто бы мог подумать, что каких-то полчаса назад она лежала на смятой постели, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, очаровательное платье задрано выше пояса, волосы в беспорядке разметались по подушке... Теперь же она сидела такая аккуратная и безукоризненная, с таким серьезным и скромным видом, что никто бы и не заподозрил, что эту головку могут посещать греховные мысли. Лишь глаза ее неуловимо изменились, хотя возможно, что мне это и почудилось. Приятно все-таки подумать, что случившееся было девушке не безразлично.

Внезапно она протянула руку в белой перчатке и коснулась моего локтя.

— Об одном прошу, — сказала она. — Не произноси имя Лолита. Обещаешь?

— Я и не собирался...

— Тот парень, с которым я была в Нью-Йорке, без конца называл меня Лолитой, черт бы его побрал! Я от этого тащилась, пока не прочитала Набокова. Жуткая мерзость! Потом я уже давно не ребенок. А лишь потому, что он был на несколько лет старше... И потому, что мы с тобой... Словом, не думай, что тебе можно... Хоть раз назовешь меня Лолитой, и я тут же уйду.

Я задумчиво посмотрел на сцену, где непристойно завывал и дергался неудавшийся Карузо, и произнес:

— Что ж, недурная мысль, если мы уйдем вместе.

— Я хотела, чтобы ты это твердо усвоил, никаких Лолит.

— В таком случае, — предложил я, — скажи мне, как тебя зовут на самом деле.

Она ошарашенно вскинула голову.

— А разве ты не знаешь?

— Знаю только, что твоя фамилия Фредерикс. Больше ничего.

— Мойра, — сказала она. — Балдежное имечко, да?

— Не особенно, — ответил я. — А меня зовут Мэтт.

— Я знаю.

Она оглянулась, точно впервые увидела, где мы находимся. Потом спросила:

— А тебе здесь не нравится, да? Можем пойти в другое место, если хочешь. — В ресторанчик мы пришли, потому что она сама его выбрала...

— Нет, — ответил я. — У меня, видимо, испорченный вкус. В Европе не так шумно, да и места побольше.

— Да, тут тесновато, — согласилась она. — Но готовят вполне пристойно. — Зеленые глаза испытующе переметнулись к моему лицу. — А что ты делал в Европе, Мэтт?

— Так, бизнес.

— А какой бизнес?

Ответил я не сразу. Врать почему-то не хотелось; к тому же никто не поручал мне сейчас играть какую-то роль, а когда начинаешь без подготовки плести небылицы, можешь сам себя загнать в тупик.