Слава Богу, в конце концов она все-таки очнулась, глаза ее утратили птичий блеск, и она даже поблагодарила его за то, что он вернул ей сознание.

Ривас просил своего полного благодарности басиста никому не рассказывать об этой услуге – в конце концов, Сойки вовсе не относились к пацифистам, а бог их отличался ревностью, – но басист теперь с особым сочувствием относился к родителям, попавшим в ту же ситуацию, что и он, и не удержался от упоминания его имени в разговоре с некоторыми из них. Некоторые предлагали ему столько бренди, только бы он повторил свой подвиг, что он не смог отказаться. В общем, к двадцати восьми годам он зарабатывал больше в качестве избавителя, чем музыканта.

Небо понемногу затягивалось облаками, и ему не обязательно было поднимать голову, чтобы знать это: хватало и взгляда на их отражение в стекле под ногами. Холодный, сырой ветер щипал лодыжки и забирался под рваную рубаху. Интересно, кем был этот парень, подумал он, и могли ли его родители позволить себе роскошь обратиться к избавителю? Вряд ли. Бренди нынче в дефиците, и даже МакЭн, я слышал, не выходит надело меньше, чем за сто полтин. Да и потом, этому парню уже не помочь. Поздно. Из продвинутых не возвращаются, а если бы это было и не так, голод и болезнь все равно не оставили от него почти ничего.

Он покосился на иссохшую руку, вяло хлопавшую его по боку с каждым шагом. Кем ты был, парень?

Время от времени дувший ему в спину ветер слабел, и тогда он слышал далеко впереди вздохи прибоя. Стекло под ногами казалось теперь просто изморозью, и с каждым шагом под ногами все сильнее похрустывал песок. Он вытянул шею, пытаясь заглянуть подальше вперед, и увидел, что всего в нескольких сотнях футов от него стеклянная плоскость обрывается рваной линией, а дальше бледнеет светлая полоса, судя по всему, песок, и еще ему показалось, что там маячат неясные очертания низких, ветхих строений и светятся точки неяркого желтого света.

И тут, сквозь шорох своих шагов, сквозь свое шумное дыхание и едва слышное – обреченного паренька, он услышал за спиной странные звуки. Как будто кто-то размахивал в воздухе прутом, одновременно отбивая ровный ритм на барабане, и звякал обрезком цепи. Звук быстро приближался.

Он обернулся, пригнувшись, чтобы не упасть, и увидел в сотне ярдов от себя словно сделанную из гуттаперчи, облепленной панелями старых автомобильных кузовов, фигуру одного из хлам-людей. Та с жутким изяществом скользила к нему по стеклянной поверхности с такой скоростью, что за какие-то пару секунд превратилась из маленького пятнышка в заслоняющую небосклон громаду. В самый последний момент он очнулся и отскочил в сторону.

Он потерял равновесие, кувыркнулся через голову и вскочил на ноги в нескольких ярдах от тела умирающего мальчишки. Скользивший по стеклу как на коньках хлам-человек, проскочив дальше, взмахнул своими руками-газонокосилками и со скрежетом развернулся; из-под ног его фонтаном брызнули стеклянные осколки. Когда он, изо всех сил работая ногами из алюминиевых труб, снова разогнался в направлении Риваса, тот подпустил его поближе, сделал обманное движение вправо и нырнул влево.

Однако эта штуковина успела-таки вытянуть руку и рванула его за рукав; впрочем, инерция разгона оказалась слишком велика. Послышался омерзительный визг металла по стеклу, и когда Ривас повернулся в ту сторону, хлам-человек пошатнулся, упал и покатился дальше.

Что делать, лихорадочно размышлял Ривас, – броситься на него, пока он лежит, или бежать прочь? Вспомнив скорость, с которой тот передвигался, а также своего неподвижного спутника, он прыгнул на противника.

Штуковина с ужасным грохотом колотила своими сделанными из всякого мусора конечностями по крошившемуся стеклу, но как раз когда Ривас собрался врезать ногой по колену хлам-человека, тот все-таки извернулся, поднялся на свои ноги со ступнями из решеток для барбекю и приготовился к бою.

Ривас мгновенно затормозил и стал, затаив дыхание. Он очень надеялся, что эта штуковина не сможет одолеть разделявшие их три ярда быстрее, чем он успеет отскочить.

Он разглядывал стоявшее перед ним, отдаленно напоминавшее человеческую фигуру сооружение. Хлам-человек был по меньшей мере на фут выше его, обхват груди – больше раза в два, но ноги настолько тонки, что более всего тот напоминал диковинного двуногого жука под лупой.

Тут он заговорил, и голос его мало отличался от голоса того, что, судя по всему, оглушил Риваса вчера вечером, – такое же завывание урагана в узкой щели.

– Брат, – вздохнуло страшилище. – Возвращайся спать. Истекателя я отнесу сам.

Ривас вспомнил, как лысая девчонка говорила, что ее скоро поместят в одного из таких. Убивать хлам-человека ему не хотелось. Он заметил, что некоторые из пылесос-ных шлангов и пружин оторвались при падении, и вдруг пожалел, что не знает, как приладить их на место.

– Уходи, – устало сказал он чудищу. – Если ты попытаешься меня остановить, одному из нас не поздоровится. Не думаю, чтобы кому-нибудь из нас хотелось этого.

– Нет, – согласилось сооружение. – Но и пустить тебя я не могу. Я... обязан... остановить тебя. – В стеклянных глазах его отражались звезды.

– Нет, не обязан, – возразил Ривас. – Ступай спать сам. Я умру ведь, если останусь здесь. Рентгены и бэры, верно? Ну же, ты ведь знаешь, что от этого места лучше быть подальше.

Он расслышал, как мехи закачивают в клапан воздух для ответа.

– То... что знаю я... несущественно, – произнесло чудище. – То, что знаешь ты, несущественно. Ступай... спать.

Ривас так устал, что готов был спорить с этой штуковиной; впрочем, единственной альтернативой оставалось драться.

– И что случится, если я не послушаюсь? Если пойду дальше?

– Я... пш-ш-шш... остановлю тебя.

– Ты что, меня убьешь?

– ... необязательно.

Ривас глянул тому за спину, потом рискнул оглянуться через плечо на далекие деревянные строения на берегу. Похоже, вся их возня, шум и лязг не привлекли ничьего внимания, хотя вряд ли так могло продолжаться долго: очень уж невероятным выглядело их трио.

– Ладно, – буркнул он и шагнул к хлам-человеку. Он покосился на его ноги, пытаясь определить, которая сильнее пострадала при падении; потом решился и резко выбросил вперед левую ногу. Он врезал ему по колену и тут же откатился в сторону по стеклу, получив удар железной рукой по плечу, от чего то сразу онемело. За спиной послышался лязг падающего железа.

Вскочив на ноги, он увидел, что хлам-человек копошится на стекле, пытаясь дотянуться своими железными руками до оторванной ноги, валявшейся в нескольких ярдах от него. Ривас подбежал к ней, отшвырнул подальше, потом бросился вслед, нагнулся и здоровой рукой ухватил ее за колено.

Чудище с шипением ползло к нему. Он выждал, пока оно окажется на расстоянии удара, взмахнул металлической ногой, как палицей, отбил в сторону тянувшуюся к нему руку-клешню и обратным движением с силой обрушил железяку на голову-корзину. Удар вышел что надо, и Ривас отшатнулся, чтобы изготовиться к новой атаке, но чудище выбросило вперед руку и схватило его за лодыжку. Ривас потерял равновесие и сел.

Хлам-человек тянул его к себе. С треском рвалась штанина, да и кожа под ней, похоже, тоже; отбитая было вторая железная рука замахивалась для удара, с лязгом сжимая и разжимая клешню, а хлам-человек все повторял скрежещущим шепотом: «Пожалуйста... пожалуйста»...

Ему удалось-таки подтащить упиравшегося Риваса к себе настолько, чтобы тот не мог уже бить своей дубинкой с размаху, но отбить ею руку противника Ривас смог. Тогда рука дернулась к его колену, и на какое-то мгновение Ривасу показалось, что тот пытается уравнять счет, оторвав ногу ему. Хватка хлам-человека напоминала сжатые кусачки, и Ривас стиснул зубы, чтобы не закричать.

Вторая рука сомкнулась у него на колене, и хлам-человек подтащил его к себе так близко, что Ривас смог заглянуть в его глаза-стекляшки.

– Пожалуйста... – повторяло чудище.

Ривас разглядел у того под подбородком пучок проводов или трубок и сделал левой рукой замах дубинкой. Голова-корзинка вздернулась вверх, чтобы видеть, куда придется удар, – и тут Ривас правой рукой схватил пучок проводов и что было сил дернул. Провода порвались, и чудище обмякло.