Наконец занавес закрылся. Музыка стала громче.

Наступила очередь костюмированного марша. Волнение пронеслось по залу подобно молнии. Сидевшие в ложах дамы, как старые, так и молодые, выпрямились и принялись поправлять прически и разглаживать оборки. Некоторые из них будут выбраны в качестве партнерш членами «Группы Комуса» и вместе с ними в костюмах пройдут парадом по всему залу, а после этого перейдут от марша к танцам. Однако здесь существовали особые правила. В танцевальный зал не мог спуститься ни один джентльмен, одетый в вечернюю одежду, и ни один джентльмен в карнавальном костюме не мог подняться в ложи. Дамы для танцев выбирались следующим образом: капитан громко выкрикивал их имена, так, чтобы они могли спуститься из ложи к мужчине, спрятанному за маской, который и выбрал их.

Большой марш, возглавляемый Комусом, начался. Боги и богини отправились в последний круг по залу, чтобы дать возможность зрителям еще раз полюбоваться их великолепием. Сначала последовала небольшая пауза, а затем было громко названо имя первой дамы.

Когда дамы одна за другой стали занимать свои места, на их лицах можно было увидеть смущение или стыдливые улыбки, услышать крики восхищения или триумфа. Некоторые из них были женами, некоторые дочерьми или племянницами, а некоторые, поскольку члены группы в большинстве своем были молоды, – матерями. Но большинство дам были возлюбленными, и каждая из них пристально и вопросительно смотрела в лицо мужчине, встречающему ее на краю танцевального зала, как бы пытаясь убедиться, что это именно тот, кого она ожидала увидеть. Было очень интересно наблюдать за ними и за смятением членов клуба, которые должны были находить дам, имена которых называл капитан, и которые сновали по всему залу, повторяя имена снова и снова, пока их лица не становились красными от смущения настолько, что, казалось, их вот-вот хватит апоплексический удар. Было также трудно не улыбнуться, видя выражение крайнего беспокойства или нарочитого спокойствия на лицах дам, которые ждали, выберут ли их для парада и танцев, или они останутся сидеть в одиночестве, забытые всеми, когда начнется музыка.

– Мисс Гамильтон! Мисс Аня Гамильтон!

Возглас прозвучал где-то вдали и теперь становился все ближе. Аня замерла. Равель! Она не ожидала этого. Во всяком случае не после их сегодняшнего расставания. Ее имя прозвучало еще раз. Она сидела, как парализованная. О чем он думает, открыто связывая ее имя со своим после всех сплетен? Надежда на то, что люди не узнают его, была очень мала. Можно было сказать, что по сравнению с другими на нем практически не было никакого костюма или маски.

Мадам Роза подтолкнула ее.

– Чего ты ждешь? Выходи.

– Но как я могу?

– Это же карнавал. Как ты можешь отказаться?

Действительно, как? Аня встала и спустилась из ложи вниз. Равель ожидал ее на краю танцевального зала. Увидев его, она тут же почувствовала, что сердце стало биться сильнее. Ее пальцы слегка дрожали, когда она положила их на его запястье, которое он ей официально предложил в соответствии со всеми принятыми нормами приличий.

Он склонил голову, и его взгляд потеплел, когда он увидел легкий румянец на ее щеках и то, как оттенок ее платья отражается в ее глазах, ее гордо поднятую голову и нежную ложбинку на груди, открытую обширным декольте.

Он не был уверен в том, что она спустится вниз; его вовсе не удивило бы, если бы он остался один, без партнерши, после того, как марш уже начался. Он чувствовал себя так, будто одержал победу, хотя не был в этом уверен. Сейчас, если ему только удастся удержаться, чтобы не схватить ее прямо здесь, на глазах у изумленных пожилых дам в ложах, и, между прочим, приемлемо протанцевать в этих проклятых ботинках в виде раздвоенных копыт, он может считать, что Госпожа Удача снова повернулась к нему лицом. Он вывел ее туда, где выстраивалась колонна для парада.

– Полагаю, ты знаешь, – тихо сказала Аня, – что ты только что подтвердил все худшие подозрения у тех, кто слышал в нашей странной эскападе.

– Я думал, что фигурировал в ней как галантный спаситель твоего семейного поместья. Естественно, что увидев, как ты борешься с пламенем в восхитительном дезабилье, я тут же влюбился в тебя!

– Дезабилье? Я была совершенно одета, и ты прекрасно знаешь об этом!

– Я-то знаю, но все эти сплетники с деятельным воображением не имели чести видеть тебя, как я, и считают своим долгом думать самое худшее. Кроме того, лишь благодаря исключительно удачному стечению обстоятельств ты в этот момент оказалась…

– Неважно! Если ты не понимаешь, что это не несет ничего хорошего ни одному из нас, значит, ты не понимаешь. Я убеждать тебя в этом не собираюсь.

– Хорошо. Вместо этого ты можешь рассказать мне, обнаружила ли ты ошибку в своих рассуждениях. И тебе лучше перестать бросать на меня такие жаркие взгляды, иначе ты дашь сплетникам повод для еще более неприличных мыслей.

Она посмотрела на него с улыбкой, сладкой, как патока.

– Я очень скоро поняла, что ты хотел сказать, но мне еще предстоит решить, что хуже: принять предложение, сделанное из чувства долга, или вытекающее из твоих разгоряченных мужских потребностей.

Марш начался. Шедшая сзади пара буквально наступала им на пятки, а они в свою очередь очень близко подошли к идущим впереди, которые отстали от остальных, и поэтому прошло несколько минут, прежде чем он смог ответить. Когда он заговорил, в его тоне было слышно смирение.

– Мне следовало бы знать, что ты вложишь самый худший смысл в любое слово, сказанное мной.

– В этом случае он уже находился там. Но тебе не нужно больше беспокоиться и повторять свое предложение. Ты больше не найдешь союзника в мадам Розе. Я знаю, почему она не отказала тебе в твоей просьбе в тот раз, почему она была на твоей стороне. Подобный шантаж, каким бы искусным он тебе ни казался, не сработает во второй раз.

– А кто, – начал он убийственно нежным голосом, – сказал, что будет второй раз?

– О, так его не будет? В таком случае я буду весьма обязана тебе! – Ее глаза были такими же темными и холодными, как глубины океана.

– Я надеюсь, ты не сообщила Муррею о роли, которую сыграла мадам Роза в нашей с ним ссоре?

– Конечно, нет!

– Хорошо. Я как-то сомневаюсь, что он сможет это правильно понять. Это как раз то самое, что могло бы заставить его броситься ко мне, дыша праведным гневом и настоять на том, чтобы мы продолжили с того места, на котором остановились.

– Лучше бы я разрешила ему встретиться с тобой на дуэли. Сомневаюсь, что ты был бы таким самодовольным сейчас. – Никто не мог довести ее до такого гнева, как этот человек. Никто!

– Да, действительно, – подтвердил он с величайшей готовностью, – при достаточном везении я мог бы даже быть убит.

Марш закончился. Оркестр сразу же начал играть вальс, и стройная колонна проходивших маршем тут же рассыпалась, партнеры повернулись друг к другу, и пары заскользили под музыку. Равель не дал ей шанса отказать ему в танце. Он решительно положил свою левую руку на изящную талию Ани и твердо сжал ее левую руку в своей. Они закружились в вальсе, и их тела исключительно гармонично двигались под музыку.

Убит? Это слово заставило Аню похолодеть. Нет, этого не может быть! Он так полон жизни, он обладал такой силой ума и тела! Казалось невозможным, что все это может закончиться в одно мгновение.

Но это было возможно. Подобно языческому богу, которого он олицетворял, он мог в один момент лишиться всего своего могущества. Не останется ничего, кроме памяти о нем в сердцах некоторых людей и букв, вырезанных на надгробной плите.

А как же тогда любовь, которую она чувствовала, любовь, которая, подобно ее сердцу, билась у нее внутри с такой силой, как будто настойчиво искала выхода?

Она задумалась, что произошло бы, если бы она внезапно сказала: «Я люблю тебя, Равель»? Поверит ли он ей? А если поверит, засмеется ли? Воспользуется ли он ею? Останется ли равнодушным или, что хуже всего, почувствует жалость к ней?