Взглядом она следовала за руками. Затем снова подняла на него глаза, и ее черты смягчились от удивления, хотя ее глаза все еще были слегка затуманены. Он наклонил голову и впился в ее губы. Его руки дрожали от напряжения, он снова начал медленно, толчками входить в нее. Аня, сдавленно вскрикнув, поднялась ему навстречу, чтобы заключить его в себя, вбирая его все глубже и глубже, держа его так, будто никогда не отпустит его. Объединив усилия, они сражались друг с другом.

Это был огромный пожар, жаркое пламя которого поглотило их обоих. Оно прижало их к своему огненному сердцу и затягивало все глубже и глубже. Они с радостью бросились в него, ища остановки, пресыщения, окончательного завершения.

Вместо этого они нашли сияющее великолепие, неощутимое, эфемерное, безупречное окончание.

Аня и Равель отправились в Новый Орлеан через час. Они не поехали порознь: после того, что произошло между ними, возможность этого больше даже не обсуждалась.

Их поведение перед слугами было предельно осторожным. Равель подождал ее внизу и подал руку, чтобы проводить до экипажа. Он помог ей подняться внутрь, а потом забрался сам, сев на противоположное сиденье спиной к лошадям. Они отъехали от дома под прощальные возгласы доброй половины рабов, которые, узнав, что приказано заложить экипаж, под разными предлогами собрались возле дома. Казалось, им хотелось как следует, при дневном свете, рассмотреть мужчину, которого их хозяйка держала взаперти в хлопковом сарае, мужчину, который предыдущей ночью сделал так много, чтобы предотвратить их похищение и спасти «Бо Рефьюж» от пожара.

Аня подумала, что Равель перенес их разглядывание, склоненные головы и хриплый шепот с похвальной сдержанностью. Он, казалось, едва замечал все это, его внимание явно было обращено внутрь, как если бы он был занят какой-то личной проблемой. На прощальные возгласы он ответил короткой улыбкой, а его поза была расслабленной, но все же слегка надменной. Только после того, как они оставили позади несколько миль, она поняла, что его отчужденность не была напускной.

Мало-помалу тепло, которое она ощущала, находясь в его объятиях, уступало место холоду. Казалось, что с его стороны личного подтверждения тому, что их теперь объединяло, не будет. Должно быть, это мало значило для него, если он смог так быстро и легко все отбросить. Она проглотила застрявший в горле комок и попыталась собрать остатки своего достоинства, повернув голову и глядя в окно. Смотреть там было не на что, кроме как на вспаханные поля, простирающиеся под неярким февральским солнцем и иногда перемежающиеся густыми рощами, где под деревьями пробивалась темная зелень свежей травы, а с ветвей свисали плети дикого винограда, уже дающие новые побеги.

Когда подъехали к Новому Орлеану, Аня предложила, чтобы Равель приказал Солону править к его дому или к другому месту, где он захочет остановиться. В знак согласия он молча наклонил голову и сделал так, как она предложила. Экипаж проехал по улицам города и наконец остановился перед просторным домом на Эспланейд-стрит.

Этот дом Равель приобрел, когда разбогател. Достаточно новый, он имел два этажа и был построен из кирпича, покрытого кремовой штукатуркой, и отделан изящными оконными арками и ионическими колоннами, которые придавали ему вид римской виллы. Дом располагался в тени двух огромных дубов и был окружен чугунной оградой. Перед домом находился небольшой английский садик, в котором вдоль дорожек росли аккуратно подстриженные самшитовые кусты и были устроены большие клумбы, на которых в настоящий момент вовсю цвели анютины глазки.

Экипаж остановился перед воротами. Равель обратился к Ане:

– Я был бы благодарен, если бы ты зашла в дом на несколько минут. Я хотел бы представить тебя моей матери.

За его словами была слышна сдержанность, как будто он ожидал, что она откажется это сделать больше по причинам, которые имеют отношение к его происхождению, чем к тому, что произошло в «Бо Рефьюж». Аня заколебалась, ее разрывало, с одной стороны, намерение оставить его и забыть о случившемся, а с другой, желание познакомиться с женщиной, о которой он говорил с такой мягкостью в голосе. Возможно также, что ему потребуется дать объяснение своего отсутствия, и он ожидает, что именно Аня даст его мадам Кастилло. Она предпочла бы встречаться каждый день с головорезами с Галлатин-стрит, но она не была трусом. Она войдет.

Равель направил Солона на кухню, где он сможет найти еду, питье и отдых после долгого путешествия, а затем предложил Ане руку. Когда он закрыл за ними ворота, у нее возникло странное ощущение, будто ее ведут сюда насильно, почти как узницу. Недавние события повлияли на нее сильнее, чем она думала. Надо выбросить из головы эти фантазии, иначе она сойдет с ума так же, как ее дядя Уилл.

Расположение комнат в доме было американским: двери каждой выходили в центральный холл, но внутреннее убранство было во французском стиле, с приглушенными тонами и изящной, тщательно подобранной мебелью. В доме было чрезвычайно тихо. Равель не позвонил слугам, а открыл дверь собственным ключом. Никто не вышел приветствовать его или предложить свои услуги принять у него накидку и шляпу. Высокие кабинетные часы, стоящие в холле, громко и печально тикали. Они пробили полчаса, и этот звук, казалось, откликнулся бесконечным эхом в тишине комнат.

– Если ты поднимешься наверх, я провожу тебя в комнату, где ты сможешь помыть руки, пока я буду разыскивать maman. He торопись. Я думаю, будет лучше, если я потрачу некоторое время на то, чтобы вернуть себе более презентабельный вид, прежде чем она увидит меня.

Аня не возражала. На нем все еще была одежда, взятая из кладовки в «Бо Рефьюж», достаточно чистая, так как она сменила пришедшую в негодность после пожара, но все же вряд ли подходящая для джентльмена. Она не могла обвинять его в том, что у него было желание переодеться. И, естественно, все, что он сможет сделать, чтобы уменьшить количество вопросов, на которые ей нужно будет дать ответ, не могло не вызвать ее одобрения.

Она прошла впереди него по широкой извивающейся лестнице со ступеньками из красного дерева, покрытыми восточной ковровой дорожкой. В конце верхнего коридора он открыл перед ней дверь в спальню в задней части дома. Она вошла. Он поклонился, сказав, что скоро вернется за ней, вышел и закрыл дверь.

Аня стояла и, нахмурившись, прислушивалась, как удаляются по коридору его шаги. Через мгновение она тряхнула головой, как будто хотела избавиться от охватившего ее беспокойства, сняла шляпу и перчатки и окинула взглядом комнату.

Это была очень приятная комната, в ней ощущалось что-то женское: стены были покрашены в бледно-розовый цвет, на полу лежал обюссонский ковер, в узорах которого сочетались розовый, кремовый и зеленый цвета, а из-под розовых шелковых штор выглядывали вышитые муслиновые занавески, богато отделанные розовой бахромой и кистями. Декоративным лейтмотивом комнаты были херувимы. Их маленькие фигурки поддерживали противомоскитную сетку над кроватью, лежали на каминной доске, висели на стене. Одни были из мрамора, другие из дерева, окрашенного или позолоченного, большей частью они были старинными и весьма ценными.

Аня вымыла руки и привела в порядок прическу, села в кресло и принялась ждать. Спальня, несмотря на всю присущую ей мягкость, угнетала ее. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы определить причину этого. В отличие от комнат, к которым она привыкла, в ней была всего лишь одна дверь, ведущая в коридор. Наружу из этой комнаты можно было выбраться только через два окна, смежных комнат рядом не было. В этой комнате у нее возникло ощущение полированности, подобное возникало у нее в маленькой комнатке в хлопковом сарае. Она почувствовала явное облегчение, когда услышала шаги возвращающегося Равеля и тихий стук в дверь.

Он не подождал, пока она откроет дверь, а повернул серебряную ручку и вошел. Аня медленно поднялась. Мужчина, подходивший к ней, выглядел незнакомцем. На нем был темно-серый фрак, светло-серые брюки, белый жилет и черный галстук. Повязки на голове не было, волосы причесаны щеткой, и сейчас они лежали рельефными волнами вокруг лица. Туфли были начищены до зеркального блеска, а цепочка часов, протянувшаяся по его плоскому животу, сияла блеском чистейшего золота. Выражение его лица было суровым и жестким, а взгляд твердым, как обсидиан.