Все, кто видел мои работы, говорят, что это интересно и ново, но известный профессор Рид, посмотрев мои картины, сразу попросил рисунки и все понял. Сказал, что только тот, кто пройдет трудную школу высокого реализма, станет великим художником. Он не будет помогать с выставками, так как выставляться мне рано, а надо учиться (кстати, московские профессора тоже говорили, что к выставкам нужно относиться осторожно — успех может вскружить голову, а неудача убить). Рид человек опытный, и его слова дорогого стоят. Значит, у меня есть шанс, и я все делаю правильно: сначала написала серию картин — без них никакого разговора бы не было, следующая задача — выучить английский, еще нужно собрать уйму документов, на это уйдет время. Ничего страшного: средний возраст студентов на художественном факультете — тридцать лет. В основном это уже сложившиеся и даже признанные художники, которые решили углубить или пересмотреть свою творческую концепцию. Ежегодно документы подают пятьсот человек из Европы и Америки, а мест всего пятнадцать. Зато перед выпускниками открываются двери нью-йоркских галерей, и многие продают свои работы по двадцать тысяч долларов. Так что игра стоит свеч. Только нужно продержаться четыре года, и я смогу вернуть вам все затраты и даже помогать — это самое большое мое желание, но прежде надо выучиться и крепко встать на ноги.

Правда, своей живописью в мире живут единицы, большинство подрабатывает. Мне тоже нужна работа, хотя бы на начальном этапе. Скоро в Нью-Йорке при ООН откроется Казахское представительство, подумайте с Леней, как меня туда пристроить, но для этого нужна виза с разрешением работать. Постарайтесь ее мне сделать, это очень важно. Я уже обращалась к нашей общей знакомой в Нью-Йорке, но она отказала. Между тем с финансами дела у меня обстоят ужасно. Нужны материалы, хоть немного еды и одежда, причем не просто хорошая, а дорогая, тут на это очень смотрят, и надо держать марку. К тому же у меня сразу выпали все пломбы, это просто катастрофа, так как вставить одну стоит семьдесят долларов. Экономлю на всем, но без вашей помощи пока не обойтись, поэтому прошу разменять нашу с Сергеем жилплощадь, выделить мне однокомнатную квартиру, причем обязательно в центре, чтобы сдавать хотя бы за четыреста долларов в месяц и посылать их мне. Сэм обещал помочь с клиентами, если в Москве за такую сумму никого найти не удастся.

Посылаю несколько слайдов, вдруг вы с Леней что-то придумаете в смысле реализации картин, или передай их папе, может, кто-то в странах, где у него бизнес, заинтересуется.

Документы для поступления нужно готовить заранее. Только рассмотрение обойдется в триста пятьдесят долларов, но с этим я справлюсь сама. В церкви случайно познакомилась с молодым физиком из Львова, он кончил Физтех, а здесь — аспирантуру и теперь восходящая звезда в науке. Коля прекрасно говорит по-английски и будет мне помогать в подготовке документов. Он сам через это прошел и объяснил, как делают все. Я хотела провернуть своими силами в Нью-Йорке, но Коля сказал, что это будет липа, так как нужна печать института. Выписка из диплома, которую ты прислала, — ужасна, оценки — хуже не бывает. При таких результатах со мной даже разговаривать не станут. Поэтому сделай так. Ты идешь в институт, покупаешь у секретарши чистый бланк ведомости и вписываешь туда на английском мои оценки, разумеется, все только пятерки. Надо пять-шесть копий. Диплом тоже нужно перевести на английский, здесь я его заверю. Причем и в дипломе, и в ведомости вместо Полиграфического института лучше написать Moscow Institute of Art. Ошибок быть не должно. Самое главное — сделай все тихо, ты меня понимаешь, это секрет. И поспеши — прием документов до 1 февраля.

Все мое время занято работой. У меня тут уже много друзей, чему страшно завидует Сэм. Но мне некогда отвлекаться даже на дружбу. Усиленно учу язык для ответов перед экзаменационной комиссией. На курсах удивляются, почему я на каждом уроке говорю только на одну тему — поступление в институт, не понимают, как можно жить, ничего не имея и от всего отказавшись ради живописи. Бедняги не знают, что счастье — это тот момент творчества, когда получается задуманное. Творчество — великое блаженство, которое дано познать не каждому, и я — среди избранных!

Отдыхаю за книгами, ты знаешь, я всегда любила читать. Здесь в библиотеке прекрасное собрание литературы на русском языке, многое издано в Париже. Увлеклась Бердяевым: в 30—40-е гг. он был в Европе властителем дум, но у нас его до недавнего времени не печатали. Он тоже любил Достоевского и остро ощущал царящее в мире зло. Удивляет схожесть наших мироощущений, мыслей, например, о трагическом конфликте любви и творчества — именно то, что произошло у меня с Сережей. Но есть и различия. Бердяев не верит в естественную доброту человеческой природы, хотя и ставит природу выше кошмарных законов цивилизации и общества. Но во мне никто специально не воспитывал добра (если не считать Достоевского, который научил меня сострадать), а я ощущаю себя переполненной добром к людям, я готова всех любить и даже не желаю знать, любят ли они меня. Думаю, доброта и есть моя личная форма борьбы со вселенским злом.

Мам, пришли мне сумку, моя истрепалась, а еще лекарство от астмы и вату. Я купила тебе платье, кофту, колготки и парик, но не знаю, с кем передать, у всех много своих вещей. За меня не волнуйтесь, берегите свое здоровье. Будь терпимее к Лене, он тебя очень любит, а ты этим эгоистично пользуешься. Бабуле скажи, что у нее теперь есть цель — жить долго, чтобы дождаться меня и увидеть своих правнуков. Мамуль, помни, что для меня самое главное, чтобы у вас все было хорошо.

Целую. Очень, очень люблю.

Ирина.

Ночью она увидела сон, который позже описала в письме к отцу: «Летит Что-то большое, и все люди бросают в Это камни, палки, гнилье, но боятся и разбегаются в стороны, когда Оно пролетает мимо. А один странник не испугался, бросил лассо и поймал Птицу. Принес в свою хижину, посадил на стол и накрыл куском старой ткани, а это оказалась я. Спросила: «Зачем ты меня поймал, я ведь так хорошо летаю?» А он отвечает: «Когда научишься летать лучше всех в мире, я тебе скажу — лети!»

Сон оставил ощущение уверенности в правильности всего, что она делает, и прибавил нравственных сил. Ирина за неделю написала «Арлекина» и «Гейшу» по заказу японцев, которые выразили желание купить две картины по тысяче долларов.

Уличные температуры приблизились к нулевым, и пришлось перебраться со своим беспокойным хозяйством в комнату. Сэм, если выпадали днем свободные часы, заходил к ней на правах хозяина и сидел в кресле. Ира притерпелась, тем более что обычно он молчал, а тут вдруг разговорился:

— Между прочим, Сарре твоя живопись не нравится — считает мазней. Она любит классику в музыке, классику в живописи.

Ира была неприятно удивлена. Не тем, что думала Сарра, а тем, что Сэм нашел нужным ей об этом сообщить. Постаралась ответить без обиды:

— Я тоже люблю классическое искусство. Но смотреть и создавать — разные вещи. Сегодня писать в классической манере — значит быть эпигоном. Каждый ищет свое — новый стиль, новый угол зрения, новую философию.

— Для этого тебе понадобились безногие, безрукие мужчины и женщины с белыми пятнами вместо лиц?

Художница спокойно пояснила:

— Ты испытываешь то, что Волошин[33]называл «протестом глаза». Не видел такого в реальности и потому противишься принять. Руки и ноги есть — нет ступней и кистей рук, потому что пальцы придали бы конкретность условным фигурам. Это же авангард. Я не подражаю натуре, а только выражаю свои чувства и ощущения.

— Твои полотна больше напоминают игры нездорового воображения. У тебя давно не было сексуальных радостей?

Ирина покраснела и отвернулась:

— Это тебя не касается.

— Ну почему же? У меня есть все, чтобы разрядить напряжение твоего прекрасного тела.