Как тяжело быть одной со своими страшными мыслями. Зачем стремиться стать великим, или умным, или богатым, если смерть одинаково уничтожает всех, в любое мгновение может отнять счастье, выстраданное и заслуженное. Значит, истина в чем-то другом. Есть ли способ преодолеть забвение?

Последняя серия картин отняла много сил, и теперь Ирина ждала, пока вновь накопится энергия и вдохновение подскажет очередную задачу. Слонялась по берегу озера, по лесу, засыпанному осенними листьями, созерцала природу. Все-таки очень похоже на Тарусу! Только там было лето, рядом мамулечка и надоедливый, но такой милый, заботливый Леня, а здесь предзимье — и пустота. Пустота вокруг, пустота в голове.

Она никак не могла заставить себя приступить к новой картине, поэтому приезду Майкла обрадовалась, как давно уже ничему не радовалась.

— Я с ума схожу одна! Когда же закончится этот выгодный заказ? Ты же говорил — к ноябрю.

Он смутился:

— Вчера я заключил еще один контракт — жаль упустить легкие деньги. Всего на месяц-полтора. Клянусь, в последний раз! Все равно впереди зима, здесь красиво. В январе озеро замерзнет — мы еще с тобой покатаемся на коньках! Зато потом сможем снять квартиру в Сиракьюз или в Чикаго, и я займусь твоими делами. Мы даже сможем пожениться, — сказал он робко.

Ира почувствовала невыразимую тоску — словно злой рок забросил ее в эту глушь и не хочет отпускать. Тяжесть жизни, непонимания и одиночества навалились на нее с новой силой.

— Господи, Майкл! Ну какая из меня жена?

Но, увидев, как погасли глаза мужчины, бросила ему надежду, как хозяин бросает любимой собаке кость из своей тарелки.

— Впрочем, всему свое время. Еще немножко, и я, наверное, созрею. А пока ты не мог бы приезжать на ночь? Последний месяц — совсем не могу спать.

— Отчего? Здесь так тихо.

— Вот именно! В этой тишине я просто осязаю, как время бежит мимо меня, насмешливо задрав хвост. У меня столько замыслов, что хватит на несколько жизней, и я ничего не успеваю.

— Вот и воспользуйся случаем, пока меня нет. Пиши больше!

— В моей комнате уже негде повернуться!

— Тоже мне проблема — займи спальню! Ведь в конце концов это все превратится в деньги! Я тебя раскручу, ты обязательно достигнешь успеха! Не сомневайся!

Ему во что бы то ни стало нужно удержать эту женщину, пока поправятся финансовые дела. Но она останется только в том случае, если будет занята живописью. И он для убедительности соврал:

— У меня уже состоялись кое-какие предварительные разговоры.

— С кем? — оживилась Ирина.

— Пока не буду говорить, чтобы не сглазить. Работай, не останавливайся. Хорошо, когда есть из чего выбирать, ведь у галеристов вкусы тоже разные.

— Ладно, — уныло кивнула Ира. — Иногда я чувствую странную слабость, словно жизненные силы покидают меня. Но я не могу умереть, не выполнив своего предназначения. Аллах мне поможет.

— Почему ты так часто стала говорить «Аллах»?

— Сама не знаю. Я воспитана в русской культуре, на Достоевском, с его глубинным пониманием христианства, но во мне сильное казахское начало. Творец, конечно, един, и главное — не образ Его, а вера. Разве имеет значение, как я называю Бога, если поступаю по совести? Мой Бог — это мой Бог, а не Бог толпы, и это наша с ним отдельная, тайная любовь, моя главная опора в этой гонке. Ах, Майкл, я так устала! Не имею передышки, одна работа и одиночество!

— Скоро мы не будем расставаться ни днем, ни ночью. А хочешь пригласить на следующие выходные знакомых?

Ирина обрадовалась:

— Действительно! Ты тоже кого-нибудь из своих нужных людей захвати. И привези баранины и побольше помидоров — сделаем шашлыки на воздухе. Как на даче в России!

Она позвонила Алехиным, те обещали позвать фотографа Брюса, а Голованов и Синельников сами напросились. «Пусть тоже приедут, — думала Ирина. — В конце концов, не такие уж они плохие. У всех есть слабости, и не мне судить».

Всю неделю в ожидании гостей художница работала, как одержимая. Таруса! Именно Таруса, светлая, далекая, занимала сейчас ее воображение. Ирина сидела за мольбертом, видела перед собой бескрайнюю стихию Онтарио, высоко парящих в небе крикливых чаек, а писала такую родную синюю речушку, в которую смотрятся березовые рощи с соловьями, и плакала. Пейзаж — трава и полевые цветы, кусты и лес на противоположном берегу — в отдельной рамке внутри картины, а на его фоне — рыжая женщина в рыжем полупрозрачном платье, все с той же осиной талией, тяжелой грудью и высокими плечами. Она стоит на первом плане, а рукой опирается на дерево в пейзаже или сидит в пейзаже на подоконнике, а ноги спустила в картину. И откуда-то взялись и перспектива, и светотени, и новый изобразительный ряд. Ирина делает робкие попытки преодолеть узость своего метода и выйти на «воздух», которого еще не знает и использует интуитивно. Но о выражении лиц по-прежнему можно лишь догадываться.

Тарусские мотивы — «наивный» реализм, условность которого подчеркнута рамой в раме. Эта двойственность, вообще свойственная художнице (у нее даже есть работа под названием «Раздвоение»), не сразу бросается в глаза, но состояние души отражено очень образно: она видит родную природу лишь в фантазиях и не верит, что вернется в родные края. На всех картинах — солнечный день, и фигура светлая, солнечная, казалось бы, на душе Ирины тоже светло. Но оптимизм перечеркнут такими знакомыми неживыми цветами, примятыми ногой женщины, словно это метка преступника, который хочет быть понятым и узнанным. Художник словно напоминает: за радугой красок нельзя забывать о драме жизни, пора задуматься о ее смысле. Тарусская серия — высшая точка тоски Ирины по родине и по утраченной радости.

В воскресенье она принимала друзей и немного отвлеклась. Шашлыки удались на славу, гости привезли много вина, и день прошел шумно, она много смеялась. Майкл, глядя на счастливое лицо возлюбленной, чувствовал облегчение. Но он никогда не умел читать в ее душе. На самом деле Ира особого веселья не испытывала. Она давно не встречалась с успешными детьми писателя Алехина, живущими только своими интересами, с художниками, которые в восторге щелкали языками перед ее картинами, а в глазах прятали холодок зависти, он растаял, когда она сказала, что никуда не может пробиться. Как все тоскливо! Синельников сообщил, что собирается с некоторыми из коллег в Москву, там вроде жизнь налаживается.

Ирина почувствовала легкий укол в сердце — едут домой, к своим! И правильно. Русскому художнику надо жить в России. Наша среда — пространство, идеализм и наивность. Живопись должна служить спасению внутреннего мира, но в Америке внутренний мир проглочен внешним. Это сухая и духовно бедная страна, неискренние люди. Как она устала и от Америки, и от живописи! Так и хочется все бросить и вернуться к Сереже.

Друзья разъехались, а Майкл остался до утра, и Ира спала крепко. Во сне видела дачу под Алма-Атой, себя — маленькую и непоседливую, маму Раю и Аташку. Решение о том, какой жизни быть, еще не принято, еще можно оказаться счастливой. Все вместе, крепко держась за руки, они спустились в долину реки и долго стояли, закинув головы. Снег на вершине горы сверкал нездешним светом, таким ярким, что больно смотреть. Вот он — великий и прекрасный Алатау, знак ее смерти. «Мне страшно, мама», — сказала она, прижимаясь к бабушке. «Ничего не бойся, айналаин, я с тобой, и Аташка рядом».

Ирина проснулась в слезах. Рассказала сон Майклу, он рассмеялся:

— Какая ерунда! Чистая мистика!

Возможно, сны и ерунда, но темные силы нашептывали ей — это смерть. У каждого свои «Снега Килиманджаро»[54], только разве он поймет, как понимал ее Сережа? Сейчас исчезнет на неделю, не чувствуя, как ей плохо и страшно одной в этом мрачном доме у озера.

Она проводила друга до поворота дороги и опять осталась наедине с суровой природой. «Странно, — думала Ирина, — мне суждено именно то, чего я всю жизнь панически боялась. Творец всегда одинок, потому что его работа носит очень личный характер. Это правда, но от этого не легче. Одиночество нестерпимо, к нему нельзя привыкнуть, даже если признать, что Бог может быть так же одинок, как человек, раз человек подобен Богу».