Любовь к внучке примирила Анну Степановну и с Клавдией, и с надменной Софьей Казимировной. С одним она не могла примириться до сих пор – с футболом, который заменял Скачкову все: дом, жену, друзей, а иногда и единственного ребенка. Ох, этот футбол! Одним он в радость, а другим в досаду. Для Анны Степановны футбол был постоянным наказанием. Прежде увлечение сына означало вконец разбитые ботинки, которых никак нельзя было напастись, ободранные колени и синяки, плохие отметки и жалобы директора школы. А сейчас… сейчас, как понимала Анна Степановна, у сына была не жизнь, а какая-то долгая, затянувшаяся командировка, и она терпеливо дожидалась дня, когда наконец скажутся годы, и жизнь Скачкова потечет ровным, установленным порядком, – «как у всех нормальных людей», которые ходят на стадион из одной простительной невредной слабости.
Нынешней зимой Анна Степановна не могла нарадоваться: давно бы так! Но приехал Каретников, и футбол снова забрал Скачкова у семьи.
Футбол ли виноват был во всем домашнем укладе Скачкова? Порой ему самому казалось, что да, именно футбол, целиком отнимавший его мысли, силы и время. Но попробовав нынче спокойной размеренной жизни, какой давно дожидалась Анна Степановна, он был рад возвращению в команду и гнал мысль о том черном дне, когда футбол обойдется без него, и место его в команде займет какой-нибудь молоденький, нетерпеливый и старательный парнишка. Хоть и не сахар эти утомительные перелеты и игры, игры без конца: на первенство, на Кубок, товарищеские у себя и за границей, хотя нагрузка порою становилась не по силам, все же еще можно было жить так, как он давно привык и как хотелось. У него оставалось любимое занятие, которому он отдал молодость, свои счастливейшие годы.
Врач Дворкин, прислонившись к автобусу, задумчиво покуривал и отвечал на приветствия подходивших футболистов сдержанным на-клоном головы. Аккуратно пуская вверх порции дыма, он поднимал голый, с длинными залысинами лоб и следил, как дым пробирался в густой, начинающей обвисать листве. Автобус, спасаясь от раннего зноя, въехал одной стороной на тротуар, под узенькую тень деревьев, где сохранилась влажная кромка политого утром асфальта.
Толкая впереди себя сумку, Скачков с ребенком на руках бойко влез в раздвинутые дверцы. На его громкое, дружелюбное «Здравствуйте!» отозвались лишь молодые игроки из дубля, набившиеся на задние сиденья. Головы ребят едва виднелись из-за высоких спинок в чехлах. Шофер Николай Иванович, подняв на лоб темные очки, подперся кулаком и безучастно наблюдал, как в центре площади старушка в теплом плаще сзывала голубей, рассыпая из бумажного кулька пшено. Рядом с шофером в одиноком вращающемся кресле, распустив брюхо, мрачно восседал массажист Матвей Матвеич.
Скачкову стало неловко за свою бойкость: все, кто находился в автобусе, еще не отошли от вчерашней стычки в раздевалке.
– Давай-ка сядем здесь, – шепотом сказал он Маришке, устраиваясь с нею на свое привычное место с правой стороны.
– Мама… – громко сказала Маришка и показала пальцем в окно. На ее голос оглянулись и шофер, и массажист.
Оживленно поднялись в автобус Клавдия с подругой: одинаковые прически, очки на пол-лица, брюки в обтяжку, – словно сестры-близнецы. Валерия пришла на условленное место заранее и дожидалась у витрины закрытого ювелирного магазина. Сынишка Звонаревых, ровесник Маришки, порывался подойти к автобусу, Валерия, стесняясь незнакомой обстановки, отвлекала его, показывая на витрину.
Вскочил в автобус Владик Серебряков, коротко буркнул общее приветствие. Он сунулся было на свое обычное место, потом вспомнил и прошел в самый конец. По традиции места впереди оставлялись для семейных, с женами и детьми, все холостые ребята проходили и усаживались сзади.
Владик сел, пристроил под ногами сумку и, ни с кем не заговаривая, уткнулся в книжку. Скачков не глядя мог сказать, что – стихи. Кроме футбола, у Владика было две страсти, два увлечения: стихи и магнитофонные записи. Прошлой осенью он поступил на факультет журналистики…
Неторопливо поднялся Павел Нестеров и, положив руку на плечо массажиста, некоторое время изучал: куда бы сесть? Обычно он ездил на базу с женой и сыном, занимал семейные места. После южных сборов у них с женой что-то разладилось, Павел ушел жить в общежитие к холостым ребятам. С хмурым лицом он миновал первые ряды и где-то сзади зашелестел газетой, разворачивая книгу. Эту книгу, детектив Сименона, добыл на юге кто-то из ребят, в команде ее читали по очереди и истрепали так, что давно потеряли обложки.
Автобус постепенно наполнялся, но тяжелая обстановка действовала сегодня даже на детвору: помалкивали. Так бывало всякий раз: отвратительное чувство разобщенности, словно перессорилась вся команда. В общем-то вроде бы никто ни перед кем ни в чем не виноват, но в то же время каждый ведет себя так, будто чувствует свою унылую вину. Но – какую? Перед кем? В чем? Скачков заметил, что в таких случаях, как вчера, организм коллектива реагирует немедленно: его уже нет, этого коллектива, он рассыпался на такое количество осколков, сколько номеров в команде. В неприятном отчуждении каждый из ребят старается держаться сам по себе.
Вспомнились вчерашние поздние гости. «Интересно, были они у кого-нибудь еще или нет?»
Ни тот, ни другой покамест возле автобуса не появлялись.
«Не придут! – решил Скачков. – До самого «чистилища» не покажут глаз».
В автобус, одним прыжком махнув на верхнюю ступеньку, влетел Виктор Кудрин, возник как ясное солнышко: задорный нос, рыжие щеголеватые бачки на щеках, румяные губы сами тянутся в улыбку. Вот уж возле кого никакая печаль не засидится!
– Э-э!.. – протянул Кудрин, одним бегучим взглядом уловив мрак и угрюмость в автобусе. Остановился возле Скачкова и затормошил Маришку: – Эй ты, девка! А ну-ка здравствуй.
И, странное дело, Маришка доверчиво заулыбалась и протянула ручонку.
– Да не так. Ты хлопни. Крепче. – Виктор подставил раскрытую ладонь. Маришка размахнулась и ударила.
– Чего один? – спросил Скачков.
– А!.. – по рыжеватому лицу промелькнула легонькая тучка.
– Не знаешь, что ли? Поцапались.
– В консерватории опять?
– Ну да!
Пересаживая Маришку на другую ногу, Скачков с веселым пониманием кивнул: все ясно.
В команде секретов не бывает, и ребята знали о долгом ухаживании Виктора за студенткой консерватории Стеллой, худенькой, черной как грач, не то чтобы красивой, но… что-то привлекало же и тянуло к ней парня! Девушка презирала футбол и всеми силами старалась приобщить Виктора к высокому искусству. После матчей часто прямо со стадиона, с сумкой, Виктор покорно тащился в концертный зал и удобно заваливался в кресло. Помогала ему привычка к постоянным долгим переле-там, переездам. Иногда, если прошедший матч был слишком трудным, случались с ним конфузы, и тогда на следующий день на базе Виктор потешал ребят, изображая посмешнее что вчера произошло.
– Опять заснул? – спросил Скачков.
– Ты что! – ужаснулся Виктор. – Там уснешь! Постой, приедем – расскажу.
Ровно в одиннадцать появился Арефьич, второй тренер, пропустил впереди себя запыхавшегося Мухина с женой и ребятишками, глянул на часы и приказал трогаться. Лязгнула дверца, и автобус, пугая ленивых, раскормленных голубей, сделал плавный круг по раскаленной площади.
Удивляло, что к назначенному часу не явились ни Комов с Суховым, ни сам Иван Степанович. Оставалась надежда, что они приедут на базу на собственных автомашинах. У Федора Сухова был много раз битый, доживающий свой век «Москвич», Комов недавно обзавелся «Волгой». Иван Степанович привез с собой старенький, надежно работавший в его руках «Запорожец».
За городским рынком, на углу возле театра подобрали Маркина и Семена Батищева. Вся группа еще издали замахала руками, Алексей Маркин проворно подал в двери детвору: двоих своих беленьких девочек-двойняшек и толстого мальчишечку Батищева, насупленного, с пальцем во рту. Семен влез с сумками в обеих руках и с облегчением плюхнулся на переднее сиденье. Сразу же завертел головой, оглядываясь: добрый, радостный, счастливый. Простой и славный парень Сема: что в душе, то на лице… Каждый раз, когда тренер называет состав на ближайшую игру, Семен сжимает кулаки и бледнеет: поставят, не поставят? Комов на него в игре орет, как на мальчишку. Семен все терпит. За футбол он, если надо, не пожалеет ничего: фанатик. Скажи ему: умри – умрет. Прибавить бы ему еще чуть-чуть соображения на поле, и был бы он защитник хоть куда! Но все-таки Семен надеется, что самый золотой матч у него впереди, он еще сыграет так, что ахнут, и уж тогда не на него, а он станет орать, и на трибунах будут узнавать его фигуру с двойкой на спине, кричать ему, приветственно свистеть, – все это еще будет, будет…
