– Не сердись, Геш. Я знаю, ты думаешь… А, чего сейчас об этом! Ты хоть день-то проведешь с нами, когда полетишь?

– Видно будет.

Но гнев его пошел на убыль.

– Ладно, – сказал он. – Побежал. А то поздно.

На кухне Софья Казимировна, кутаясь в шаль, по-прежнему колдовала над разложенными по всему столу картами. Проводив Скачкова до лестницы, Клавдия сказала:

– Маришка все спрашивает, когда вы в зоопарк пойдете.

– Сходим! – крикнул он, сбегая вниз. – Обязательно. Прислушиваясь к замирающим шагам, Клавдия стояла до тех пор, пока внизу не бухнула дверь.

Никакого сигнала побудки на базе не существовало, его заменял стук туго накачанного мяча.

Без пяти минут восемь на площадку перед столовой выходил Арефьич и принимался манипулировать мячом: на носок, на голову, на колено. Утренний стук мяча проникал во все распахнутые окна. Из кустов сирени шариком выкатывался лохматый Тузик и, вскочив на скамейку, вываливал веселый язык – день начинался. Скоро к Арефьичу присоединялся Матвей Матвеич, вперевалку от избытка мышц, медлительный спросонья. Арефьич, не предупреждая, посылал ему резкий пас и попадал в живот. Охнув, массажист оживлялся и увлеченно отпинывал мяч, норовя ударить правой ногой. Затем в окне первого домика появлялась заспанная физиономия Кудрина. Солнце било ему прямо в лицо, он жмурился, приглаживал рыжую взлохмаченную голову и кричал:

– Я сейчас!

Гонять мяч он готов был сутками.

Появлялись, протирая кулаками глаза, Стороженко, Нестеров, Батищев. Лениво потягиваясь, выходил на крыльцо домика Владик Серебряков, щурился на солнце и отчаянно зевал, – опять зачитался допоздна. (Арефьич, сердясь, постоянно грозил вывернуть у него в комнате лампочку).

Начиналась забава «в квадрате»: четверо ребят, став по углам площадки, гоняли пятого, искусно перепасовываясь между собой. Потерявший мяч становился в середину.

Завидев старшего тренера, дежурный командовал построение. Короткий рапорт, приветствие, – и цепочка футболистов во главе с Арефьичем неторопливой разминочной трусцой вытягивалась за ворота, заворачивала вправо, в лес.

После просмотра в телестудии Скачков вернулся на базу позже обычного, но проснулся рано и, лежа с закрытыми глазами, попробовал все тело: нет, вялости не ощущалось, выспался прилично. Мухин еще спал, запрятав голову под подушку, – он чутко реагировал на каждый шорох. Ночью, когда Скачков осторожно раздевался в темноте, Мухин приподнялся и что-то спросонья проворчал.

Натянув костюм, Скачков вышел на крылечко и тихонько посвистал. Тузик не отзывался.

Из дежурной комнаты выглянула Марковна, в телогрейке, замотанная в шаль.

– Нету, нету, – сказала она. – С Владькой убежал.

– Уже? – удивился Скачков. Он ожидал, что Владик воротится из города еще позднее.

– Ни свет ни заря поднялся. – И Марковна добавила. – Грехи замаливать.

Так было заведено: футболисты, нарушившие чем-либо режим, добровольно признавали свою вину и в наказание с раннего утра отправлялись на дополнительную пробежку.

Солнце томилось где-то за кромкой леса; на верхушках тополей, согретые первыми лучами, пересвистывались иволги. Туман, копившийся всю ночь, размывался клочьями и уползал в чащу. Сыра была трава, сыры дорожки, опасно прикоснуться к листьям.

Пробуя на подъемах рывки и ускорения, Скачков привычно ощущал полнокровную работу сердца и бодрость мышц. Дышалось глубоко и вольно, всей отдохнувшей грудью.

У развилки возле разбитого молнией дуба он остановился. Ухватившись за гладкий, отполированный ладонями сук, подтянулся, как на турнике, и подобрал к груди колени. Сверху его осыпало дождем росы, он засмеялся и выскочил из-под дерева. Щеки розовели, загорались, телу хотелось быстроты, нагрузки, чтобы разогнать застой в плечах и бедрах. Взмахивая руками, он подпрыгнул раз, другой, успевая в подлете согнуть и подобрать к груди колени. «В квадрате бы побегать!»

Услышав задорный собачий лай, он увидел сначала Тузика, затем бегущего Серебрякова.

Владик остановился и перевел дух.

– Упрел!

Под тренировочным костюмом у него натянуто теплое белье, на голове вязаная шапочка. Молния на фуфайке застегнута до самого предела, и воротник закрывал всю шею с подбородком.

Приплясывая, чтобы не дать застояться ногам, Владик спросил:

– Ты как вчера? В порядке?

– Вполне.

– А я не удержался. Видишь: сырости, наверное, ведро вышло… Тут, Геш, толковище идет, будто с Веной у нас может не получиться.

– Глупости!

– Про Рытвина что-то толкуют, про самого… Ну, хоп – я еще пару кружочков.

И они разбежались.

– Степаныч, говорят, злой, как сатана! – крикнул Владик, удаляясь. За завтраком Скачков старался не попадать тренеру на глаза.

В комнате, собираясь на утреннюю тренировку, Мухин сказал, что вчера вечером, перед самым отбоем, заходил Иван Степанович, спрашивал – не вернулся ли? Видимо, зачем-то понадобился…

«Как назло, ч-черт!»

По коридору раздался топот ребят, спешивших на поле.

Скачкова остановил врач Дворкин, поманил к себе.

Рядом с ним стоял Матвей Матвеич, тащивший сетку с мячами.

– Язык! – потребовал Дворкин. Скачков обиделся.

– Да что вы, на самом деле! Маленький я, что ли, не понимаю?

– Пил? – Матвей Матвеич смотрел подозрительно.

– Вот еще! Хотите дыхну? Нате! Массажист повел носом.

– Ну, тогда еще сойдет. Бегал?

– А как же!

– Пульс позвольте. – И Дворкин взял его за руку.

Пока врач, склонив голый лоб, держал Скачкова за расслабленную кисть и следил за бегущей секундной стрелкой, на крыльце командного домика появились Иван Степанович и Арефьич, оба в тренировочных костюмах. Иван Степанович в темных очках, на груди секундомер. Скачков пожалел, что не успел со всеми вместе уйти на футбольное поле.

Арефьич сделал ему знак приблизиться.

– Иди. Чего уж… – шепнул Матвей Матвеич.

К крылечку Скачков подошел с покаянным видом.

– По девочкам, говорят, ударяешь? – раздался сверху голос тренера. – Ну… где был-то? Рассказывай.

– А, где был!.. – Скачков погладил себя по голове. История получилась. Картина новая, просмотр. Ну и…

Не жаловаться же было на Клавдию с Валерией, что не мог отказаться.

Арефьич, усмешливо почесывая кончик носа, хмыкнул:

– А этот был: все пустоту нарисовать не может? Скачков вспомнил и улыбнулся:

– Был.

– А лапти показывали? А селедку в рот забрасывали?

– Нет, селедки не было! – запротестовал Скачков.

– Еще увидишь.

Иван Степанович сошел вниз.

– На черта они тебе сдались? Пошли ты их. Если бы хоть что-нибудь стоящее было. Кто по-настоящему пишет, тому, знаешь, некогда трепотней заниматься. Некогда! Соображай же сам хоть чуточку.

Он смотрел на него с сожалением взрослого умудренного человека.

– Стой-ка, ты, киношник, – окликнул он вдруг Скачкова. – В редакции Сергей Александрович ничего не передавал?

Скачков припомнил целую кипу исчерканных страниц на брагинском столе.

– Там… такое дело намечается…

По мере того, как Скачков передавал разговор с Брагиным, Иван Степанович сощуривался с пониманием и кивал:

– Ага, ага…

Видимо, до него уже доходили слухи, что интрига постепенно втягивает и начальника дороги, и начальника локомотивного депо, и начальника службы движения, – всех влиятельных опекунов команды.

Затем он задумался, прикусил губу.

– Вот лезут же, когда совсем не просят! А начальник локомотивного депо – это такой толстенький, с щечками? – Хмыкнул. – Тоже знаток! Нет, братцы, это беда наша: в футболе все знатоки, все специалисты. А уж если он еще из начальства… – расстроившись, Иван Степанович махнул рукой.

Арефьич и Скачков стояли молча, ждали.

– Ладно, ты беги, – отпустил он Скачкова и пошел назад, в домик. Тренировку остался проводить Арефьич. Скоро по дороге мимо поля пропылил «Запорожец». К обеду Иван Степанович обещал вернуться.