Переходя к тому, что сейчас больше всего волновало болельщиков и команду, к участию «Локомотива» в розыгрыше Кубка Международ-ного спортивного союза железнодорожников, Иван Степанович традиционно обронил: он считает это участие почетным и ответственным. Тут же, словно сделав достаточную подготовку к неожиданному ходу, тренер высказал желание всей команды встретиться с рабочими дороги и всех ее служб. Накануне ответственного поединка в Вене футболистам очень помогла бы встреча с их многочисленными и верными болельщиками, уверял с газетной страницы тренер. Ведь «Локомотив» возник не на пустом месте. У команды должны быть традиции и они есть, он в этом убежден. Так кто же напомнит о них нынешним игрокам? Видимо те, кто когда-то входил в состав прежнего «Локомотива», закладывал фундамент его сегодняшнего положения команды мастеров высшей лиги.

– Вот это фи-инт! – пропел восхищенный Скачков.

Он посмотрел на Кондратьича, желая узнать – дошел ли до старика настоящий, глубинный смысл этого предложения? Ведь в нем, и только в нем состоял «гвоздь» всего выступления газеты, сильнейший и неотразимый ход!

Приспустив очки, Кондратьич ошеломленно заморгал: нет, он ни о чем не догадывался.

Подошел администратор Смольский. Кондратьич стянул очки и задрал к нему свою бесхитростную голову:

– Это что же: еще одна накачка? Коллективная? Скачков рассмеялся и махнул рукой:

– Брось, отец!

«Вместо чистилища – собрание, полный клуб рабочих. А главное – попробуй возрази! Нет, это здорово!»

Администратор Смольский, когда сапожник обратил к нему свой взор, дипломатично отвел глаза в сторону. Он считал себя искушенным человеком и взял за правило не предугадывать событий. В самом деле, кто мог предположить, что Комов, незаменимый грозный Комов, вдруг окажется вычеркнутым из команды, да еще и вот, пропечатанным? Администратору казалось, что, несмотря на тренировки и наладившийся режим, в команде до сих пор не изжито ощущение необъявленной вслух войны. Почему, спрашивается, Федор Сухов, хотя его никто и не отчислял, упорно не появляется на базе, а те, кому следовало бы обратить на это внимание, делают вид, будто ничего не происходит? Ну, руководство команды еще можно понять. Но – сам Сухов? Он-то чего ждет? На что надеется? А ведь надеется… Вопрос – на что? Так что, знаете ли…

Многоопытный администратор не сомневался, что выступление газеты вызовет недовольство Рытвина. Больше того, начальник дороги обязательно примет ответные меры – он не из тех, кто терпит самоуправство в своем хозяйстве. Так что ситуация могла еще сложиться-ой-ой! И Смольский, не отозвавшись ни словом, поспешил удалиться по своим делам.

– Давай, отец, поехали дальше, – предложил Скачков, помогая разворачивать газетный лист.

Конец выступления был малоинтересен, по крайней мере для посвященных. Иван Степанович сообщал, что «окно» для подготовки и поездки несколько нарушит календарь – очередные матчи перенесены на осень, а сразу же после возвращения из Вены «Локомотив» отправится на игры в Минск и на Кавказ. Кроме встреч чемпионата, команде предстояло в те же дни сыграть матч одной восьмой Кубка, соперник пока что неизвестен, он выявится в дни, когда «Локомотив» будет в Вене…

Нет, это неинтересно. Скачков поднялся и ушел.

Оставшись один, Кондратьич склонил голову и долго всматривался в ровные строчки, намереваясь отыскать в них причину внезапного возбуждения Скачкова. Он привык до всего доходить своим умом. Обилие свободного времени сделало его лежебокой и философом. Проснувшись в своей каморке, где густо пахло новой кожей, варом и поношенной обувью, он ставил на плитку чайник и принимался за газеты, которые неизменно прочитывал от первой до последней строки. «Что же все-таки здесь было скрыто?»

Выступление газеты произвело ожидаемое впечатление. Футбол в городе любили и за состоянием команды следили внимательно и постоянно. Предложение тренера встретиться с болельщиками попало в точку: после прошлогодней статьи Брагина и осеннего скандала с уральским матчем слухи о положении в «Локомотиве» ходили один нелепее другого. Отсутствие Комова, появление Серебрякова только во втором тайме, строгости с режимом, отчего футболистов совершенно перестали видеть в городе – все это как бы подтверждало самые разноречивые толки.

Что же на самом деле происходит с командой? Интерес к мероприятию, предложенному через газету, вызвал в городе невиданный ажиотаж.

Прежде всего встал вопрос: где проводить встречу? Предложений поступало множество, высказывалась даже мысль снять большое помещение драматического театра. Последнее слово осталось за дорожными организациями. Они настояли, отвоевали, доказали: свой путь нынешняя команда мастеров начинала с вагоноремонтного, сюда же, в заводские цеха и мастерские, возвращались отыгравшие свое футболисты, так что никаких театров, встреча будет дома, в стареньком клубе железнодорожников. Команда приедет в клуб, словно взрослый возмужалый сын на побывку в полузабытый отчий дом.

Началась суета с распределением билетов по городским организациям. Для всех желающих не хватило бы мест и на стадионе. Телефоны гремели, не переставая.

Администратор Смольский в своих подозрениях насчет необъявленной войны оказывался прав: угроза «чистилища» (разумеется, с самыми решительными оргвыводами) висела с того дня, когда команда возвратилась домой после южных сборов и первых неудачных выступлений на чужих полях. Проигрыш столичному «Торпедо» в день открытия сезона на своем стадионе только подбавил остроты. И «чистилище» состоялось бы, тренера неминуемо «поставили бы на ковер», как любил говаривать с потиранием рук начальник локомотивного депо. Но – впереди был трудный матч в Вене, а тут еще вмешательство газеты!

Затея Брагина с организацией встречи в железнодорожном клубе сразу спутала все карты. Перед таким собранием, какое намечалось, оправдываться в своих действиях тяжеловато, – пожалуй и совсем не оправдаешься. Затевать сейчас что-то с тренером, значило в открытую вредить команде. А если учитывать, что до матча в Вене оставались считанные дни, то всякое травмирование команды – это, знаете ли… Таким образом брагинский расчет (по крайней мере в первой своей части) восторжествовал: до встречи в клубе «чистилище» так и не собралось – не решилось показать своего жала. Теперь все зависело от встречи с рабочими дороги, но тут Брагин был спокоен: старожил города, знаток спорта, поклонник команды, он предсказывал исход заранее. Самое трудное, как он уверял, осталось позади. («Если, конечно, – добавлял он с улыбкой, – не считать игры с австрийцами).

В день встречи команда жила по привычному графику, лишь в расписании, висевшем на щите пониже номера стенной газеты, рядом со списком дежурных, вместо большой вечерней тренировки появилась строчка: «18.00. Выезд в клуб ж-д».

Сборы начались за час. Хлопали двери, бегали из комнаты в комнату. Необычным представлялся этот вечер в клубе, от которого местные порядочно отвыкли, а те, кто был приглашен в команду со стороны, его вообще не видели. Они и народ, болельщиков своих, привыкли видеть только на трибунах, безликой и ревущей массой.

Собираясь, Скачков с Мухиным бестолково сталкивались перед раскрытым шифоньером, рылись, выкладывали на кровати костюмы, рубашки, носки. Мухин пристал, чтобы Скачков помог ему затянуть потуже галстук. Он не признавал последней моды на широкие пестрые полотнища во всю грудь и продолжал хранить старые: узенькие, черные. Владик Серебряков, самый модный парень в команде, ругал маленького Мухина за отсталость «скобарем», забывая, что форсить Мухину некогда: двое детей все-таки…

Пришел Батищев, почти одетый, с бритвой, попросил подбрить шею.

– А Витька? – удивился Мухин, крутясь перед зеркалом.

– Пошел он, знаешь! «Давай, говорит, я тебя мыслителем сделаю, со лба забрею».

– Ну, иди сюда.

Пристроиться к батищевской шее Мухин не успел – из коридора заглянул Владик Серебряков, одетый раньше всех, изнывающий от безделья.